ли мы на трапезу в общую столовую. Уж много лет
многие из нас  не  видели  Казимира,  но  все  хорошо  помнили  черты  его
юношеского лица, и когда он вошел в черной одежде и занял назначенное  ему
место подле настоятеля, -  все  внутренности  наши  перевернулись.  А  сам
королевич, хоть уж конечно, не ждал, что мы искали  его,  и,  может  быть,
даже и лиц наших не помнил - все же, заметив  нас  издали,  задвигался  на
месте, словно что-то вспомнив.  Но  наше  молчание  успокоило  его,  и  он
перестал обращать на нас внимание.
     Когда  трапеза  окончилась,  и  была   произведена   благодарственная
молитва, Казимир поднялся и пошел  вслед  за  другими.  Но  нами  овладело
беспокойство,  и  нам  уж  трудно  было  оставаться  в  неизвестности;  мы
заступили ему дорогу и пали перед ним на колени.
     Он испугался и отступил, сложив руки и говоря:
     - Что вам нужно от меня? Кто вы такие?
     Монахи тотчас окружили его, словно собирались защищать от нас. Тогда,
целуя край его одежды, я решил  заговорить,  прося  его  смилостивиться  и
спасти нас так, как будто через меня умоляла его вся наша страна:
     - Государь наш милостивый! Смилуйся над нами! Тебя  скрыли  здесь  от
нас, но мы и сюда пришли за тобой. Сжалься над опустевшим краем, в котором
ты родился, сжалься над разрушенными костелами,  где  находят  себе  приют
дикие звери, сжалься над рыцарством своим, осужденным  на  резню,  над  не
отомщенной кровью и слезами. Вернись к нам, умоляем тебя об этом,  вернись
и царствуй над нами!
     Слезы потекли из глаз королевича, и он сказал растроганным голосом:
     - С вами случилось только то, что вы заслужили своей  изменой  мне  и
матери моей. Вы сами изгнали от себя кровь ваших королей. Оставьте же меня
мирно окончить здесь мою жизнь. Я навсегда отказываюсь от  земной  короны,
чтобы приобрести в замет нее корону небесную. Хочу жить в тишине и служить
только Богу.
     Но когда он  отступил,  как  бы  собираясь  уходить,  мы  на  коленях
поползли за ним и преградили ему дорогу.
     - Если не нас, то хоть детей наших пожалей, спаси веру  христианскую,
- вскричал я, - протягивая к нему руки. -  Ту  веру,  которую  привил  нам
своей кровью твой дед и прадед, и которую ты должен беречь и охранять. Ты,
государь, рожден не для тишины монастыря, а для суда и расправы над  нами,
для власти и для борьбы. К  тебе  протягивает  руки  несчастная  страна  -
спаси, мы гибнем без тебя!
     - Спаси нас! - закричали за мной и все остальные, обнимая его ноги.
     Рыданья прерывали наши речи, и с нами вместе плакал королевич  и  все
бывшие с ним монахи. Но на все наши мольбы Казимир повторял только одно:
     - Я не могу идти с вами... Я  исполняю  приказание  императора,  волю
моей матери и мою собственную, принося мою жизнь в жертву Богу.
     Но мы лежали у ног его и просили неотступно, так  что  он  под  конец
смягчился и стал колебаться в своем решении.
     Потом мы проводили его до его  жилища,  которое  находилось  рядом  с
монастырем, и он расспрашивал нас о Польше, о костелах и замках и  о  всех
наших несчастьях.
     Он  жил  здесь,  как  духовное  лицо,  почти  как  монах,  окруженный
небольшим двором, совершенно не соответствовавшим его княжескому сану,  ел
за общей трапезой со всеми монахами и присутствовал на их общих  молитвах.
Казалось, он не желал ничего другого и совершенно не стремился к власти.
     - Милостивый государь! - говорили мы  ему.  -  Мы  приносим  тебе  не
золотую, но терновую корону, и ты должен принять ее во имя Христа, который
носил ее. Смилуйся над бедными!
     Чехи опустошили нашу землю, язычество подняло голову и повсюду  взяло
верх. Маслав с пруссаками ведет  с  нами  борьбу  и  берет  в  плен  твоих
рыцарей. Неужели дело, за которое мы проливали нашу кровь,  так  бесславно
погибнет?
     - Если бы я отдал вам всю мою кровь, возразил Казимир, - то и это  не
принесло  бы  вам  пользы.  Моих  двух  рук  недостаточно  для  борьбы   с
тысячеруким врагом.
     И только тут я признался ему, что прежде чем придти сюда, мы побывали
у императора и заручились его помощью.
     Тогда он оживился и стал расспрашивать, были ли мы у королевы матери,
- номы искренне отвечали ему, что до сих пор не были у нее, зная, что наши
мольбы будут напрасны.
     Поздно ночью, когда уж звонили к молитве, мы  расстались  с  ним,  не
получив от него никакого обещания. На другой день утром мы все отправились
к обедне в костел св. Иакова, и здесь застали Казимира,  распростертым  на
земле.
     По окончании службы он сделал нам знак, чтобы мы следовали за  ним  в
его жилище. Мы еще не знали, что нас там ожидает.
     При входе он сказал нам:
     - Я искал в костеле откровения воли Божьей, и Бог повелел мне идти  с
вами. Пусть не говорят, что я пожалел для вас своей жизни и крови. Вот я -
берите меня с собой.
     Обливаясь радостными слезами, мы все пали перед ним на колени.
     Нельзя описать словами нашего счастья! Тотчас же мы начали готовиться
в путь, хотя аббат Альберти и монахи пытались нам оказать противодействие,
обратившись за помощью к епископу Нитхарту, - чтобы тот задержал  Казимира
и не отпускал с нами.
     И вот, вызванные в епископский замок, мы должны были явиться к  этому
владыке, который из руки императора принял духовную и светскую  власть.  В
одной руке он держал крест, а в другой - меч, и так, в рыцарских  доспехах
отправляет богослужение и заседает на епископском троне, как король.
     Выслушав наш рассказ о том, как унижена и загнана вера  христианская,
он приказал выдать нам короля. Да и  сам  Казимир,  раз  уже  согласившись
ехать с нами, был непреклонен в своем решении, и на третий день мы выехали
вместе с ним в Регенсбург к императору Генриху - напомнив ему о данном  им
обещании.
     Император принял нас чрезвычайно ласково и  слово  свое  сдержал.  Он
приказал достать из  своей  сокровищницы  обе  короны  и  дать  их  нам  и
предоставить в распоряжение нашего короля.
     - Что же такое случилось с немцем, что он вдруг так разжалобился  над
нами? - пробормотал Лясота.
     - Уж наверное, он это сделал не из любви к нам, - произнес  Топор,  -
но из справедливого опасения, как бы Бретислав не слишком  усилился  и  не
распространил своих владений за чешскую границу.
     Из Регенсбурга король решил ехать к матери, чтобы проститься с ней  и
взять у нее благословение. Напрасно старались мы  отклонить  его  от  этой
мысли: он, как любящий послушный сын,  не  хотел  идти  без  ее  ведома  и
разрешения.
     Пришлось нам уступить его желанию.
     Королеву Рыксу мы нашли в  Кобленце,  где  она  была  всецело  занята
постройкой небольшого костела. Ее уже уведомили о том, что сын выехал  без
ее разрешения ко двору императора, намереваясь отправиться  в  Польшу.  Мы
застали ее сильно разгневанной и возмущенной.
     Казимира,  прибывшего  вместе  с  нами  и  окруженного  императорской
свитой, она не сразу допустила к себе. Но он  терпеливо  ждал,  когда  она
назначит ему свидание, а вместе с ним ждали и мы. Вошли мы  все  вместе  и
видели, как он склонившись к ее коленям, нашел у нее материнский прием.
     - Вижу, милостивый государь,  -  сказала  она,  -  что  уговоры  тех,
которые  уже  раз  изменили  нам,  имеют  для  вас   большую   цену,   чем
предостережения и воля матери. Вы снова хотите вернуться в неблагодарную и
дикую страну на жертву язычникам для  новой  измены,  и  оставляете  здесь
спокойное пристанище и счастливую жизнь. Что же я могу еще сказать,  чтобы
слово мое имело для  вас  значение?  Император  дал  свое  согласие,  ваша
милость рвется ехать, подвергая себя ненужным опасностям,  и  у  меня  нет
силы, чтобы задержать вас. Я повторяю вам еще раз, что  все  это  делается
против моей воли, что я этого не хотела и не хочу. И так как ваша  милость
не хочет считаться с волей матери, то и мать распорядится своим  наследным
состоянием во славу Божию, а не в пользу вашей милости. Эти  люди  позорно
изгнали меня и принудили вашу милость удалиться, - и мы после этого  будем
еще добиваться этого жалкого королевства?
     Так говорила королева, и, конечно, если бы не то откровение  Божие  и
не воля императора, Казимиру  трудно  было  бы  устоять  против  просьб  и
убеждений матери.
     До последней минуты она продолжала уговаривать сына, а  из  сокровищ,
вывезенных  из  Польши,  не  хотела  ничего  дать   ему,   повторяя,   что
предпочитает употребить их во славу Божию, нежели отдать  на  разграбление
язычникам.
     Так мы и расстались с неумолимой королевой, и Казимир поехал с нами.
     - И Господь Бог уже дал ему победу! - воскликнул Лясота.
     - Около него соберется все рыцарство, ободрятся все наши сердца, а  в
войске Маслава, поднимется тревога... Бог с нами!
     Бог с нами! -  прозвучало  в  горнице,  и,  словно  окрыленные  новой
надеждой, все стали с места, подняли руки кверху и воскликнули:
     - Бог с нами!



                                    4

     Но поблизости не было ни одного безопасного места, где бы Казимир мог
устроить временную столицу, - и ею сделалось на время Ольшовское городище.
     Внук Долеслава, еще помнивший все великолепие его двора, вынужден был
принять гостеприимство бедного  шляхтича  и  остановиться  в  его  старом,
плохом замке.
     Его  собственные  поместья  представляли  собой  одни  развалины.   В
опустошенных землях  все  усадьбы  были  разграблены  чехами,  все  города
обезлюдили или разорились. И там, где Бог дал ему первую  победу,  Казимир
решил отдохнуть и подождать, пока подойдет  к  нему  второй  императорский
отряд и соберутся  разрозненные  остатки  рыцарства,  за  которым  повсюду
разослали гонцов. Отсюда надеялись нанести поражение Маславу, зная, что он
со своими союзниками готовится к упорному сопротивлению.
     Среди лесов, на месте  недавнего  боя,  предав  земле  трупы  убитых,
выбрали место для стоянки  и  начали  рыть  окопы.  Скоро  отовсюду  стали
съезжаться отдельными  группами  уцелевшие  привлеченные  сюда  слухами  о
возвращении Казимира во главе императорских отрядов.
     Белина, освободив часть главного дома и прилежащих к  нему  построек,
разместил в городище короля и его приближенных.
     Стали изыскивать способы для добывания пищи. Все, что только  уцелело
по близости, свозили сюда, но этого было недостаточно.
     Известие о первой победоносной битве каким-то чудом  передавалось  из
уст в уста. Весть эту несла с собою бежавшая под натиском рыцарств  чернь,
скрывавшаяся по лесным хатам, из боязни  мщения  за  все  совершенные  ими
злодеяния. Весть эту распространяли сами воины Маслава.
     И, услышав ее, все, блуждавшие  и  прятавшиеся  в  лесах  приверженцы
Казимира, выходили из своих убежищ и спешили к нему  под  защиту.  Печален
был вид этих людей,  изголодавшихся,  истощенных  и  оборванных:  они  уже
потеряли всякую надежду на спасение, а теперь, обретя ее снова, спешили  в
упоении и радости приветствовать спасителя.
     Если бы сын Рыксы не имел в душе твердого решения -  избавить  страну
от невзгод и упадка, то уж один вид этих  людей  наполнил  бы  его  сердце
мужеством и стойкостью.
     Всякий раз, когда Казимир появлялся среди них, они с плачем бросались
ему в ноги, приветствуя его именем  спасителя,  которое  было  у  всех  на
устах.
     Небольшой сначала лагерь все разрастался, словно из  земли  вырастал.
Люди все прибывали со всех сторон. Устанавливали  новые  палатки,  строили
шалаши, подъезжали возы,  число  зажженных  костров  не  увеличивалось.  В
лагере царило оживление; все  были  заняты  какой-нибудь  нудной  работой.
Воины приезжали в поцарапанных и  изорванных  доспехах,  с  поломанными  и
затупившимися мечами и  копьями.  Надо  было  исправлять  погнутые  шлемы,
точить оружие, обделывать топоры, чинить доспехи и одежду.  Те,  кто  имел
что-нибудь лишнее, охотно делился с неимущими.
     Но беспокойство не оставляло воинов короля. Пока  одни  готовились  к
бою, другие шли на разведки к Висле и в мазовецкие  замли,  чтобы  узнать,
как обстоят дела у Маслава.
     Среди королевских советников не все держались одного мнения в вопросе
о времени нападения на Маслава. Часть польского  рыцарства  и  все  рыцари
императора стояли за то, чтобы, не  дожидаясь,  пока  Маслав  оправится  и
соединится со своими союзниками, пруссаками и поморянами, напасть на  него
теперь же. Но Казимир, Топор, Трепка и еще многие  другие  держались  того
мнения, что там, где дело шло о большой битве, которая должна была  решить
судьбу  королевства,  следовало  поступать  с  осторожностью,  выжидать  и
стараться увеличивать свои силы.
     Уже раньше были посланы гонцы на Русь с просьбой о помощи,  и  теперь
ждали оттуда ответа.
     Старый Собек тоже должен был идти на разведки, хотя Спытек  был  этим
не особенно доволен. Подвижному и юркому старику гораздо больше  нравилось
бродить по лесам и городам, везде подсматривать и подслушивать, чем сидеть
в четырех стенах. Зная Плоцк и побывав в нем еще недавно, он  был  уверен,
что сумеет пробраться туда не замеченным в  одежде  нищего.  И  когда  он,
наконец, получил приказ отправиться в путь и надел для  этого  путешествия
лохмотья, повесил на веревке у пояса горшочек, взял в руки посох, надел на
ноги старые лапти, а за плечи закинул мешок, то вся его фигура  сразу  так
изменилась, что трудно было его узнать.
     Едва только  он  исчез,  пробираясь  в  лесу  известными  ему  одному
тропинками, как явился бежавший из плоцкого плена шляхтич, Носала, который
едва выбрался из ямы. Его тотчас же привели к королю, и он рассказал  ему,
что что только чудом  спас  жизнь:  его  заподозрили  в  укрывании  где-то
зарытых кладов и заставляли указать месть. Та со дня на день откладывалась
его смерть, пока ему, наконец, удалось бежать из темницы.
     Носала говорил, что Маслав вернулся в Плоцк, взбешенный  неудачей,  и
тотчас же разослал гонцов к своим прусским и поморским союзникам, прося из
о помощи, и что он собирал огромное войско, намереваясь напасть на  короля
раньше, чем к нему подоспеет помощь. Он уверял,  что  те  отряды,  которые
Маслав приводил с собой в городище, были только частью его войск.  Главные
полки стояли под Плоцком, и  кроме  пруссаков  и  поморян,  поджидали  еще
мазуров из лесных областей.
     Измученный неволей, напуганный всем виденным, Носала,  оглядевшись  в
лагере и сравнив с тем, что он оставил за собой, советовал не рисковать  с
такой небольшой кучкой людей против несравненно сильнейших полчищ Маслава.
Хотя здесь он видел и лучшее вооружение, и больший  порядок,  все  же  ему
казалось безумием это намерение рыцарства - вступить  в  бой  с  громадами
черни, предводимой таким упрямым, стойким, железной воли человеком,  каким
был Маслав.
     Самое имя Маслава  будило  в  нем  тревогу,  так  что  он  при  одном
упоминании о нем хватался за голову и испуганно  озирался  кругом,  словно
боясь увидеть его перед собой.
     Король и его советники  признавали  справедливость  слов  Носалы,  но
молодежь вышучивала его и дразнила его трусом,  но  что  бедняга  даже  не
отвечал.
     Более  осторожная  часть  рыцарства  выслала  гонцов   на   разведки,
расставила в окрестностях сторожевые посты и днем и ночью охраняла лагерь.
Маслав мог решиться на  все,  даже  на  похищение  короля.  В  виду  этого
позаботились также об укреплении замка, в котором случайно оказался король
со своей свитой. Теперь в замке  было  достаточно  людей,  поэтому  черни,
сделавшейся  ненужной  тяжестью  и  предметом  опасения,  приказано   было
разойтись по домам, где  они  жили  раньше.  На  рассвете  вся  эта  толпа
бесшумно, в грозном молчании вышла из городища  и  укрылась  в  лесах.  Ее
место заняли знатнейшие рыцари, окружавшие Казимира,  двор  его  и  слуги.
Разрушенные сараи были вновь отстроены, и в них разместили коней и слуг.
     День и ночь  шли  в  хамке  работы,  и  царило  оживление  в  лагере,
приходили и уходили посланные, собирались беглецы из разных земель. С утра
до ночи двери дома, где жил Казимир, были открыты для  них:  всякий  хотел
видеть его, рассказать ему о себе и пожаловаться на судьбу.
     Поблизости от короля поместили тяжело раненый в битве,  которых  было
довольно много, но едва только раны их начали подживать, как они уже стали
возвращаться  в  палатки.  Среди  пострадавших  находился  также   Вшебор,
которому удар Маслава разрубил шею до самой кости. Только кусочек  железа,
приделанный сзади к шлему, сделал этот  удар  не  смертельным  и  сохранил
Доливе  жизнь.  Рана  была  глубокая,  а  так  как  больной  не  отличался
терпением, то нельзя было надеяться на скорое выздоровление.
     Все пострадавшие лежали вместе внизу, в нескольких горницах во втором
дворе; утешением для них были женские  голоса,  которые  доходили  до  них
сверху; но случалось, что к ним заглядывала и женская фигура.
     Для старого Спытка тоже не нашли другого помещения, и он лежал вместе
со всеми.
     Вшебор, поместившись поблизости от него, рассчитывал, что  у  старику
каждый день будут приходить жена и  дочь  и  то  соседство  это  даст  ему
возможность приобрести расположение Спытка.
     Хоть не время было думать о таких вещах, когда опасность  висела  над
головами, да и тяжелая рана внушала беспокойство за собственную жизнь,  но
пылкий  воин  каждый  раз  при  входе  женщин  приподнимал  голову,  чтобы
полюбоваться на девушку и перекинуться взглядом с ее матерью, как будто он
был здесь просто в гостях, в самой мирной обстановке.
     Заискивая перед отцом, он  всячески  старался  угодить  ему,  но  тут
трудно было добиться  какой-нибудь  близости  или  поощрения.  Редко  кому
удавалось вытянуть слово из Спытка, а уж тронуть его сердце не мог  никто.
Уже и в молодости он получил от людей прозвище ежа, что же было ожидать от
него теперь, после всех испытанных им бед и  несчастий,  после  всех  ран,
болезней и в том состоянии неуверенности в будущем, которое его угнетало.
     Вшебор, тоже не отличался миролюбием, давно уж начал бы  грызться  со
стариком, но для милой девушки он готов был переносить все его чудачества,
воркотню и даже брань.
     Владыка, привыкшей у себя дома к неограниченной  власти  над  людьми,
здесь, очутившись в равном положении с  другими,  целыми  днями  ворчал  и
возмущался, всеми недовольный, всех браня и на всех жалуясь. Все,  что  он
узнавал нового, не встречало его одобрения. То он уверял,  что  без  нужды
слишком торопились, то ему казалось, что все ленятся. Марту и  дочку  свою
он так запугивал, что они уже переставали понимать, что ему нужно и как им
лучше угодить ему. Когда они приходили к нему, он сердился,  что  они  без
толку шатались по дворам,  приказывал  побольше  заниматься  пряжей  и  их
приход объяснял женским любопытством и недостойным кокетством; а когда они
некоторое время не являлись, он упрекал их за то, что они забыли старика и
предпочитали болтать с кем-нибудь другим.
     Перестань он быть таким ежом, ему было бы хорошо и у  Белинов,  да  и
Вшебор ради прекрасных глаз Каси исполнял бы все его причуды.
     Томко, полюбивший девушку,  готов  был  бы  носить  ее  на  руках,  а
родители,  видя  это,  старались  расположить  его  к  себе.  Но  он   был
неприступно суров со всеми. Ему отвели отдельную  горницу,  чтобы  удалить
его от Вшебора, но он не захотел перебраться в нее, чтобы не пришлось и за
это еще быть благодарным Белине.
     Еще никто не чувствовал себя хорошо с ним, да и ему никто не был мил.
Но хоть от него доставалось людям, его все же уважали за  его  мужество  и
храбрость.
     Над головой его Вшебор и Томко, два соперника, смотрели друг на друга
такими глазами, как будто хотели съесть. Только  Мшщуй,  полюбив  Здану  и
убедившись, что и она платит ему взаимностью, несколько отстал от брата  и
сблизился с Белинами.
     В то время, как в  лагере  все  дышало  войной,  и  все  были  заняты
приготовления