,  неусыпные  стражи  темного
леса, и те притихли, едва качают головами, будто дремлют...
   Всеволод лежит навзничь, разглядывая в  просветах  меж  ветвями  усеянный
звездами небосвод. Потом повернулся на бок и, подперев рукой  голову,  долго
смотрел на залитую лунным сиянием поляну, прислушиваясь к пофыркиванию коней
на пастбище. Хорошо им  сейчас  под  чистым  и  прохладным  небосклоном!  Ни
солнца,  ни  духоты,  ни  надоедливой  днем  мошкары.  И  волки  к  ним   не
подступятся: от них охраняют табун костер да псы сторожевые. Пасутся на воле
добрые кони. А потом будут спать. Сойдутся в кучу, станут голова к голове  и
стоя заснут спокойно, без тревог, без забот...
   А ему вот не спится. Сколько дней и ночей минуло, а покой не приходит.  И
нет утешения ни в чем. Кручина закралась в сердце и  грызет  днем  и  ночью.
Хочется забыться, развеять горькие  думы,  уйти  от  них.  Да  куда  от  них
денешься? Без устали теснятся в голове и спать не дают до  самого  рассвета,
пока не свалишься в изнеможении, не забудешься в недолгой зыбкой дреме.
   Что делать? Как быть? Оставить все - отца, и  Северянщину,  и  злую  долю
свою холопскую? Куда деваться подневольному холопу? Уехать подальше из  этих
мест? Туда, где никто не знает ни его, ни отца... И найдешь ли там покой? Не
усыпит чужбина горя, не развеет  тоску-печаль...  А  может,  еще  больше  ее
раздует, согнет в три погибели, не успокоит, а сожжет  его...  Больше  жизни
любит он Черную. Повелела бы - на край земли пошел бы за  нею,  на  поединок
Вышел против самого кагана. Не только телом и духом - великой любовью  своей
к княжне одолел бы противника, поверг его наземь.
   Почему в ту ночь не поняла она, как велика его любовь, испугалась? Почему
в один миг изменилась она? Такой была доверчивой и искренней, сама  поверяла
все тревоги и думы свои...
   Нет, не понять ему ни нрава, ни прихотей княжны. Ведь он простой  пастух,
да и холоп к тому же! Безумна сама мысль,  что  может  дочь  князя  полюбить
холопа. Никогда тому не бывать! Забыл он разве, что для холопа княжна -  как
звезда в небе, не достать ее во веки веков...
   "Да, значит, правду говорил отец в ту грозовую ночь, - думал Всеволод.  -
Не миновал меня земной огонь. Полетел на него бездумно и упал с  обожженными
крыльями. А впрочем, может, и не бездумно. Ведь  говорил  я  отцу,  что  все
равно полечу на свет..."
   Холоп... Вот где причина всех несчастий. Как избавиться 6т горькой  доли?
Над этим надо думу думать. Он силен и молод. Он может постоять за себя.
   Увидеть бы теперь княжну хоть раз. Он знал бы, что сказать ей! Но где  ее
встретишь? В леса эти она уж больше не приедет, в Чернигов ему нельзя. А  до
Ивана Купалы будущего лета хозары принудят князя отдать дочь за кагана. Либо
силой возьмут. Сила у них большая... А что, если князь отважится постоять за
дочь? Если хозары пойдут походом на Чернигов? Если  будет  злая  сеча?  Если
нужны князю храбрые воины?..
   Всеволод быстро поднялся и сел.
   Отец услышал это движение, пытливый и настороженный взгляд его  обратился
к сыну. Осмомысл тоже не спит. Как ни хитрит, как ни отмалчивается Всеволод,
отца не  проведешь,  он  понимает,  что  там,  на  озере,  стряслось  что-то
недоброе. С тех пор  как  вернулся  сын  с  озера,  мрачнее  тучи  ходит  по
пастбищу. Ни днем ни ночью не  ведает  покоя.  И  его,  Осмомысла,  заставил
неотвязно думать: почему не  вернулась  княжна,  исчезла,  не  простясь,  не
отблагодарив даже за гостеприимство. Нет, неспроста это. А Всеволод  твердит
одно: "Отъехала в Чернигов" - и ни слова больше.
   Поссорились, наверно? А может быть, и хуже. Ужели попрекнула  его  княжна
холопством? Совесть его мучит или  обида  раздирает  сердце?  Скорей,  обида
горькая. Только она могла прибить так сына.
   Конюший тихо спросил:
   - Не спишь, Всеволод?
   - Не сплю.
   - Терзаешься? Всеволод молчал.
   - Не я ли говорил: обходи стороной княжну. Не  слушал,  своевольничал,  а
теперь мучаешься, как несмышленыш, что сам себя в капкан по дурости загнал.
   - Ничего...
   - Ничего? Разве я не вижу, не  знаю,  как  тяжко  тебе,  как  разрывается
обиженное княжной сердце.
   - Пусть терзается. Я все равно  не  отступлюсь,  -  сурово  и  решительно
ответил юноша.
   - От чего? Что у тебя осталось? Только и радости было,  что  покой  души,
да, видишь, и тот украли.
   - Сила осталась, - твердо возразил Всеволод. - А пока есть сила,  до  тех
пор будет жить надежда. Я так легко не отступлюсь. Я буду бороться, отец!
   - За княжну?
   - Всего прежде за честь, за доброе имя свое, за достойность человеческую,
а потом уже и за княжну... Тем самым уже и за княжну.
   Конюший помолчал, глядя на сына, силясь понять, о чем он речь ведет.
   - Но с кем? С кем станешь ты бороться? Я что-то  не  разумею,  о  ком  ты
говоришь.
   - А я, отец, и сам пока не знаю... Однако завтра еду в Чернигов.
   - В Чернигов? Зачем туда?
   - Княжна говорила, что хозары вот-вот походом ратным пойдут  на  северян.
Там скоро будет сеча кровавая. А если так, то князь поспешно будет  набирать
дружину. Вот я и наймусь.
   - В дружинники? Ты же холоп! Тебе...
   - Какой я холоп? - гневно оборвал его Всеволод, - За что  я  должен  быть
холопом? В чем повинен?
   Осмомысл не дрогнул, не ссутулился под тяжестью сыновьих слов. Сердце его
больно сжалось в груди.
   "Вот оно как! Значит, отцовская вина камнем легла ему на сердце. И давит,
мучает, гнет к земле. Особливо теперь, после встречи с княжной, почувствовал
он на себе тяжесть холопской колодки. И невмоготу ему ходить  в  ней,  сразу
хочет порвать ненавистные путы!..
   Да это  ж  хорошо,  -  вдруг  обрадованно  подумал  Осмомысл,  -  значит,
заговорила в нем молодая отцовская удаль! Из Всеволода может  выйти  храбрый
дружинник и даже витязь. Ведь он  не  тратил  попусту  время,  с  любовью  и
старанием примерным учился от меня ратному делу. В сильного воина  вырос  на
пастбище. Не только подконюший, я сам уже не одолею его копьем. А про сечу и
говорить нечего: вьюном вьется в седле. И бьет  без  промаха,  разит  метким
ударом. Вот только удастся ли  ему  проникнуть  ко  двору,  в  дружинники  к
князю?"
   Всеволод, видимо, отгадал его сомнения:
   - Время тревожное, отец. Не будет князь допытываться, кто я и откуда. Был
бы хорош дружинник, силен и смел! А станут спрашивать - совру, скажу, что из
Засулья прибыл к князю на службу ратную.
   - Но ведь там княжна, - пытался возразить  конюший.  -  В  Чернигове  она
может встретить и выдать тебя.
   - Не выдаст! Да и где она меня увидит? На пирах она не  бывает.  А  среди
дружинников тем паче. Мне бы до первой сечи, - решительно и  твердо  добавил
Всеволод, - а там уж я себя явлю. Мечом и  копьем  проложу  дорогу:  сначала
средь врагов Северянщины, а потом и до княжны.
   Осмомысл не стал перечить. Зачем? Все это пока мечты. А как оно будет  на
деле, время покажет. Хорошо, что сын  поедет  в  Чернигов,  что  он  намерен
поднять меч за свою родину. А коли так, то рано или поздно он схватится и  с
тем, кто станет на его пути к княжне. Наживет себе там  Всеволод  врагов.  И
первым среди них будет князь Черный. Но выстоит ли  сын  в  неравной  битве?
Страшно за него... Но  нет,  видно,  пути  иного.  И  ждать  больше  нельзя.
Постарел уже он, Осмомысл, не по силами ему теперь искать встречи с  князем.
Да помогут боги сыну отомстить за отца.

   XXIV. ПРИСЯГА НА ВЕРНОСТЬ
   Однажды под вечер Мстислав наведался к Амбалу  не  только  со  Всеславом.
Позади него толпились, поблескивая черными глазами, еще какие-то дружинники.
   Ключник насторожился. Хотел  было  сослаться  на  нездоровье,  спровадить
незваных гостей, но, встретив на себе  пристальный  взгляд  одного  из  них,
сдержался и подал заказанное Мстиславом вино.
   Та же подозрительная  настороженность,  предчувствие  чего-то  недоброго,
какой-то грозящей беды заставила Амбала налить дружинникам по  второй  чаше.
Но когда захмелевший Мстислав приказал подать по третьей, Амбал отважился  и
отозвал его в сторону.
   - Ты так задолжался, - тихо сказал он Мстиславу,  -  что  и  в  жизнь  не
выплатишь. Ведаешь ли хоть, как велик твой долг?
   - Какой там долг! - громко и заносчиво  крикнул  Мстислав,  нисколько  не
заботясь о сохранении втайне своей беседы с Амбалом. - Мы княжьи дружинники,
и все, что есть у него в подвалах, наше. Понял?
   Ключник вытаращил на него глаза, онемел  от  удивления.  Подумать,  какая
дерзость, какая наглость!  Пьянчуга,  еще  недавно  жалкий  пройдоха-мытник,
считает себя хозяином княжеского добра. Пил-пил в долг, а теперь  признавать
того не хочет!
   Амбал затрясся от гнева.
   - А суда княжьего не хочешь? - злобно прошипел он. -  Все,  что  положено
дружиннику, - это еда и питье за княжеским столом. А здесь, в винокурне,  ты
не властен.
   Дружинники, казалось, не  замечали  ссоры  между  ними.  Сгрудясь  вокруг
Мстислава, пили и мололи пьяными языками всякий вздор.  Однако  же  один  из
них, Баглай, прислушивался к препирательствам Мстислава и  Амбала.  А  когда
оба стали громко кричать, вышел из-за стола,  важно  и  уверенно  подошел  к
ключнику.
   - Сколько должен тебе Мстислав? - спросил он улыбаясь.
   - Шесть гривен34!
   - Ого! - Мстислав даже присел, услышав такую сумму.  Казалось,  он  сразу
протрезвел.  Еще  бы;  шесть  гривен!  Так  можно  из  дружинника  в  холопа
превратиться. Донесет Амбал князю о долге, не только вольную жизнь и  ратные
походы - имя свое забудешь, сгниешь где-то  холопом  в  лесах  на  княжеской
работе.
   Голова стала на диво свежей, с лихорадочной поспешностью забегали  мысли:
как найти себе какое-нибудь оправдание? Не может того быть, чтоб выпил он на
шесть гривен! Врет Амбал, но как доказать? Он не  запомнил,  сколько  выпили
они со Всеславом. А  если  бы  и  запомнил,  кому  поверит  князь  -  пьяным
дружинникам или своему ключнику? Мстислав угрюмо глядел на  Амбала,  молчал,
не зная, что сказать, что сделать,  понимая  страшную  свою  зависимость  от
него.
   Видел это и подошедший к ним Баглай. Вдруг достал он из-под полы  набитую
золотом калиту35, отсчитал несколько монет и  небрежно  бросил  их  на  стол
Амбалу.
   - Вот тебе долг, - сказал  он,  улыбаясь  с  видом  превосходства.  Потом
достал еще один золотой и  невозмутимо  добавил:  -  А  это  за  сегодняшнее
угощение... и задаток вперед.
   Мстислав  не  сразу  поверил   своему   счастью.   Потом,   радостный   и
возбужденный, кинулся Баглаю на шею.
   - Друже! Брат мой! Чем я отблагодарю тебя за такую щедрость? Скажи, чем?
   Не уклоняясь от объятий, Баглай обнял Мстислава за могучие плечи,  крепко
сжал их и залился довольным раскатистым смехом.
   - Не знаю, Мстислав. Разве что  этими  плечами!  -  Баглай  протянул  ему
широкую ладонь.
   - Плечами? - Мстислав настороженно посмотрел в глаза Баглаю. - А  что  ты
думаешь, могу! Эх! - Он взмахнул рукой  и  крепко  ударил  по  подставленной
ладони. - Коли на то пошло, то будем побратимами! Где-где, а в  ратном  деле
на плечи Мстислава можешь положиться.
   Баглай не рассчитывал, видно, что все это  закончится  побратимством.  Он
чуть-чуть замялся, но быстро овладел  собой.  Нельзя  посеять  подозрение  в
дружиннике отказом от побратимства.
   - Ха-ха-ха! - громко и  весело  засмеялся  он.  -  Так,  говоришь,  можно
положиться?
   Бывший мытник хотел еще что-то сказать, чтоб убедить нового друга в своей
преданности, но Баглай не стал больше слушать: широким крепким шагом подошел
к столу, на котором стоял наполненный Амбалом кувшин с вином, и, выхватив из
ножен отточенный с обеих сторон сарацинский кинжал, поднял его над головой.
   - Поклянемся в том?
   - Поклянемся!
   Мстислав засучил левый рукав и смело подставил руку под блестящее  острие
кинжала.
   Баглай сделал себе надрез, и в кувшин упало несколько капель крови. Потом
он передал кинжал Мстиславу, и тот последовал его примеру.
   Оба наполнили кубки клятвенным вином и молча осушили  их  до  дна,  потом
крепко обнялись, поцеловались в знак нерушимой и вечной дружбы и верности.
   Притихшие во время кровавой  клятвы,  дружинники  оживились,  поздравляли
побратимов шумными выкриками, снова пили налитое Амбалом вино.
   Весело гуляли они до поздней  ночи.  А  ключник  ходил  из  угла  в  угол
раздосадованный, злой. Еще бы! Сколько  трудов  положил  он,  чтобы  опутать
этого дюжего мытника Мстислава, молчаливого, надежного в  сече  Всеслава,  а
пришел этот поганец Баглай и  порвал,  казалось,  так  прочно  расставленные
сети.
   Что теперь будет? Кто поможет ему осуществить желание всесильного кагана?
Кто спасет от неминучей гибели? Время  не  ждет,  хозары  не  сегодня-завтра
переплывут Десну на конях, как саранча полезут  на  стены  Чернигова.  А  он
один, ничего не успел подготовить. Надеялся на  этих  пьяниц,  сильных,  как
медведи, и падких на хмельное, как мухи на мед. А вот  как  обернулось:  их,
пьяных, выхватил из рук дружинник Баглай. А ведь оставалось  только  прижать
обоих, пригрозить холопством. Эти гуляки охотно выполнили б его  волю,  лишь
бы спастись от рабства. Двое таких  крепких  верзил,  да  еще  из  княжеской
дружины помогли б ему в задуманном деле среди всеобщей суматохи.
   И вот всему конец. И тому, что задумано, и жизни тоже конец.  Не  простит
ему каган позорного для хозарина побега. Не добудет Амбал княжну, не  отдаст
ее в руки кагана, с землей смещает его владыка Хозарии.  Ничто  и  никто  не
поможет...
   За столом дружинники заметно хмелели. Иные дремали, положив руки на  стол
и уткнувшись в них головами.
   Глядя на них  прищуренными  глазами,  Баглай  осторожно,  незаметно  стал
выливать вино из своего кубка под  стол.  А  когда  увидел,  что  дружинники
совсем пьяны, ничего не видят и не смыслят, вышел из-за стола и направился в
угол к Амбалу.
   - Горюешь, ключник?
   Тот смерил его хмурым взглядом, ни слова не ответил.
   - Ну ладно, не гневайся, - лукаво улыбаясь, потрепал он Амбала по  плечу,
- Мстислав из наших рук не выскользнет.
   Он полез в карман и вытащил  оттуда  черный  платок,  обведенный  красной
каймой.
   Амбал смотрел на него, онемев от изумления и неожиданности: такой  платок
оставил ему чаушиар, когда был в  Чернигове.  Точно  такой  же  платок!  Как
символ скрепленной кровью клятвы и смерти за нарушение клятвы, как  условный
знак для связи с человеком, который явится  и  будет  действовать  от  имени
чаушиара.
   - Не ускользнет от нас Мстислав, - повторил Баглай, перейдя на  шепот.  -
Теперь он в моих руках. И он и Всеслав. Да еще кое-кто. Вот эти  дружинники,
- Баглай повел рукой в сторону сидевших за столом, - тоже наши люди.
   Слова Баглая поразили Амбала как  гром  среди  ясного  неба.  Он  смотрел
исподлобья на задубленное солнцем и ветром лицо княжеского дружинника. А тот
стоял перед ним,  дерзкий,  наглый,  самоуверенный  вершитель  его,  Амбала,
нелегкой, горестной судьбы.
   Боги, так вот кто он, этот щедрый дружинник!  Хозарии,  значит.  Один  из
тех, кто должен был следить за ним, Амбалом, и за княжной.
   "Ничто теперь не спасет меня, - удрученно думал Амбал.  -  Отныне  Баглай
поставлен надо мной. Не я,  а  он  исполнит  поручение  кагана  и,  конечно,
получит за  него  награду.  Выходит,  что  Баглай  просто  выхватил  из  рук
возможность оправдаться  перед  каганом,  сделать  дело,  которое  могло  бы
даровать Амбалу прощение кагана и жизнь".
   Баглай понял причину подавленности испуганного ключника.
   - Да брось ты сокрушаться! - дружески смеясь, толкнул он его. - Чего  нос
повесил? Мы вместе должны провести это дело. Без тебя его не сделать.  Каган
тебе верит и возлагает на тебя большие надежды. Слышишь, Амбал? Из всех  нас
ты один не только вхож к князю, а значит, и к  княжне,  знаешь  в  доме  все
порядки, все ходы-выходы и закоулки. Так не унывай и не ломай  себе  голову.
Давай вместе вс„ обсудим и решим, как лучше сделать. У нас достаточно людей,
чтобы сделать благословенное небом и угодное кагану дело...

   XXV. ПУТЬ ОДИН, А ОЖИДАНИЯ РАЗНЫЕ
   Когда на небе едва зарделась утренняя заря, предвестница рождения  нового
дня, леса совсем притихли. Казалось,  загляделись  они  на  таинственный,  с
высоты видимый только им рассвет. Но это только казалось. На самом деле  все
спало, и деревья спали, покорившись чарующей силе нависшей над землей ночи.
   Говорили, что красавица  -  богиня  Зоря  усыпляет  перед  рассветом  все
земное. Не хочет она, чтобы кто-нибудь видел, как возвращается она из покоев
мужа, залитая розовым светом счастливого сердца. Всему  живому  смежает  она
очи крепким сном, и все должны спать, пока она облачится  в  тонкое  голубое
покрывало и спрячется в хоромах небесных до следующей ночи.
   Перед рассветом купается Зоря  в  облаках  поднебесных.  Тогда  на  землю
падает роса, мелкая и густая, словно щедро пролитые кем-то слезы. В тот  час
первыми просыпаются глухари - вестники рассвета, и не все сразу, поодиночке.
Взмахнет глухарь крыльями, разбудит пением сонный лес, и  снова  тишина.  Но
теперь уж ненадолго. То тут, то  там  захлопают  крыльями  птицы,  громко  и
радостно  заворкуют  нежные  горлицы.  Где-то  в  далекой   вышине,   словно
серебряный звук горна, послышался крик лебедей: спешат они к  голубым  водам
озера, а зов их будит птичье  царство.  Из  густых,  запутанных  ветвей,  из
нетронутой лесной чащобы льются звонкие птичьи голоса и чем  ближе  к  утру,
тем смелей, задорней, громче.
   Вот и нынче пала на землю роса. А Всеволод крепко спит, утомленный ночным
раздумьем, не чувствует, что лицо и руки покрыли холодные капли. Не  слышит,
как разносится по лесу многоголосое пение, перекликаются обитатели  древнего
леса. Сквозь сон чудится ему: поют  где-то  там,  высоко-высоко,  прекрасные
нежные песни. Легко, едва касаясь слуха, они теплом ложатся  па  сердце,  не
будят, а убаюкивают...
   Потом из чащи лесной потянуло прохладой. Всеволод было  съежился,  закрыл
глаза ладонями, пытаясь удержать какое-то видение, чарующую песню... Но  сон
уже ушел...  Юноша  оглянулся.  Вокруг  стоял  густой  молочно-белый  туман.
Всеволод не разобрал спросонья, снится ли это ему: не лес, а сказочное  море
обступило его  со  всех  сторон,  спокойное,  неощутимое...  Стройные  сосны
показались мачтами потонувших кораблей. Высоких крон не  видно,  они  совсем
исчезли в туманной вышине.  И  только  лапчатые  ветви  могучего  дуба,  под
которым ночевал Всеволод, нависали низко густым шатром. Взглянув на них,  он
снова протер глаза, пришел в себя и понял, что он в лесу, а не на море.
   "Эге, - подумал он, - совсем развиднелось. Проспала  нынче  богиня  Зоря.
Или заволокла землю таким  густым  туманом?  Небось  все  облака  согнала  в
вышине, чтоб не увидели ее люди без голубого покрывала".
   - Ты уже проснулся, сын? - услышал Всеволод. - Ну и туман сегодня! И  как
только ехать будешь лесом? В нескольких шагах и дерева не видно.
   Осмомысл будто и не шел, а как-то тихо брел в тумане. Но юноша дивился не
столько туману, сколько бодрому спокойствию отцовского  голоса,  а  особенно
только что сказанным словам: "Как ехать будешь?.." Значит, отец все понял  и
согласен? Он одобряет замысел сына  ехать  в  Чернигов,  стать  дружинником,
добывать себе воинскую славу, а со славой и княжну?..
   Осмомысл сел рядом с сыном на отсыревшее от росы сено.
   - Я послал подконюших разыскивать коней,  -  медленно  проговорил  он.  -
Туман застлал все вокруг, как бы не случилась беда на пастбище. Волки  могут
незаметно подобраться к табуну. Всего больше опасаюсь за молодняк...
   - Туман скоро разойдется,  отец,  -  отозвался  Всеволод.  -  Как  только
брызнет солнце, невесть куда и денется густая пелена.
   Они заговорили о том, как лучше сохранить молодняк,  кому  из  подконюших
доглядывать Барса, кому поручить годовалых жеребят. Беседа шла  непрерывная,
ровная, размеренная, вдумчивая,  как  говорят  между  собой  взрослые  люди.
Никогда раньше не