разговаривал так отец с сыном... И это означало,  что  они
разлучаются надолго, а может, навсегда. Сын уезжает в широкий  мир,  а  отец
понимает, что так надо, и уже примирился с этим.
   Как только над лесом поднялось солнце, туман стал рассеиваться. Он словно
таял, пригретый золотистым, солнечным теплом. Только на опушке  еще  недолго
держался, прикрытый сверху густой  листвой  могучих  развесистых  дубов,  не
пропускавших солнечных лучей. Молочно-белыми заводями стоял он в  неглубоких
ложбинах па пастбище. И из  заводей  этих,  будто  из  волн  морских,  вдруг
выныривали гривастые, чутко настороженные головы пасущихся коней.
   Всеволод остановился на опушке леса, неподалеку от жилья, и долго смотрел
на знакомые с детских  лет  поляны,  на  подернутые  туманом  заводи,  такие
привычные, родные. И вдруг ему показалось, будто видит их  впервые  и  манят
они к себе  неведомой  новизной.  Затем  пошел  росистыми  травами  прямо  к
лошадям. Мог бы кликнуть Вороного,  позвать  его  переливчатым  свистом.  Но
Всеволод молчит, задумавшись шагает по  зеленому  лугу,  оставляя  за  собой
широкий след по траве.
   Странно... Вечером заснуть не мог от нетерпения.  Средь  ночи  готов  был
немедля ехать в Чернигов. А сейчас как-то не по себе стало: ведь скоро  надо
покинуть родимый дом. Быть может, навсегда расстается он с этими полянами, с
изъезженными и исхоженными вдоль и поперек лесами. Что он изведал  здесь,  о
чем жалеет? Об одиночестве своем или о тех, с кем  делил  его,  с  кем  надо
теперь проститься, кого, быть может, и видеть уже не доведется... А милые  с
детства поляны, то залитые ярким светом, то  повитые  туманами...  А  птичье
царство в зарослях лесных... А лес, извечный и прекрасный его хранитель!  О,
если бы мог он поговорить с ним, обнять на прощание, благодарить за  доброту
его и ласку! Это все они не дали ему зачахнуть в  одиночестве,  уберегли  от
отчаяния...
   Из леса донеслось знакомое ржание. Всеволод сразу остановился, пристально
всматриваясь в поредевшие деревья на опушке, но в густом тумане он  Вороного
разглядеть не мог. Тогда, глубоко вздохнув, он положил два пальца  в  рот  и
сильным свистом резанул туманную даль.
   Вороной узнал голос хозяина, ответил ему  веселым  заливистым  ржанием  и
прибежал на зов.
   Всеволод привел коня к усадьбе. Не спеша оглаживал его,  примеряя  лучшую
уздечку с шелковым поводом, затем покрыл спину хорошо  пригнанным  подкладом
и, уже седлая, вспомнил, что у отца где-то хранится роскошная сбруя, которую
выменял он у витязя. Кажется, коня своего тогда отдал он за нее. А седло там
какое нарядное! Помнит Всеволод, еще ребенком любовался  им.  Потом  спрятал
его отец где-то на конюшне иль,  может,  продал  кому-нибудь.  А  хорошо  бы
украсить седлом тем Вороного! Да и доспехи хороши были у отца...
   Задумавшись, Всеволод перестал седлать коня. Осмомысл, стоя  на  крыльце,
глядел на сына. Ему показалось, что юноша заколебался, а может быть, склонен
раздумать, отложить свой отъезд. Сам не зная почему, Осмомысл боялся,  чтобы
так случилось. Он подошел к сыну, положил руку ему на плечо.
   - Собираешься, Всеволод? - спросил он, твердо глядя ему в глаза. - Доброе
дело задумал, сын!
   Всеволод,  как  бы  очнувшись  от  раздумья,  торопливо  стал  затягивать
подпругу.
   - Да, пора уже. Туман рассеивается, - тихо ответил  он.  Осмомысл  провел
жесткой ладонью по гриве коня.
   - Подожди, сын, не седлай пока. Сейчас подконюшие принесут другое  седло,
то, что у витязя выменял я когда-то на коня. Помнишь?
   - Как же! Помню! - обрадованно воскликнул юноша.
   - Вот этим и заседлаешь Вороного. И повод шелковый наказал я принести,  и
уздечку другую. И броню я приберег для тебя, и шелом, и копье, и меч, и  щит
червленый.  Все  приберег,  ждал  я  этого  дня.  А  сейчас,   видишь,   все
пригодилось. Такому молодцу, как ты, следует настоящим витязем явиться перед
княжьи очи. Чтоб показался ты всем: и силой своей, и конем, и броней.
   Всеволод смущенно  молчал,  потупив  взгляд,  потом  встряхнулся,  как-то
подобрался весь и вытянулся перед отцом.
   - Да берегут вас, батько, светлые и добрые боги, - горячо промолвил он. -
Простите, что я... что я таил от вас свои намерения и помыслы. Казалось мне,
что не дадите вы согласия на мой отъезд в Чернигов, на то,  чтоб  стать  мне
витязем и в ратном деле показать себя...
   Конюший окинул сына грустным взглядом и сразу отвел его:
   - Передумал я, Всеволод. Дела наши сложились так, что нынче нельзя иначе,
нужно соглашаться. Правду молвил ты тогда: ради света стоит идти  на  огонь.
Идти, а не ждать. А я ждал. Двадцать лет ждал! Сначала потому,  что  ты  мал
еще, а потом... Наверное, забыл я к старости, что под лежачий камень вода не
течет. И в том была моя ошибка. Теперь уж не исправить мне ее. Вот почему не
буду я тебе перечить. Иди и добывай свое счастье.  Помни  только:  врагов  у
тебя будет больше, чем думаешь, много витязей и  знатных  мужей  зарятся  на
княжну. Но самый опасный враг твой - князь Черный. Покоришь его  храбростью,
славой своей, добудешь в кровавых сечах согласие на свадьбу - роднись с ним.
Я тебе не помеха. А схитрит князь, обманет,  не  сдержит  слова,  не  забудь
тогда и оскорбленного им отца твоего. За все отомсти в честном единоборстве.
А ты одолеешь князя. В том я уверен... Да помогут тебе боги. О том  молиться
я буду неусыпно...
   Он крепко обнял сына.

   XXVI. ТОГДА УХОДИ ПРОЧЬ!
   Шли дни... Не стало уже покоя на  земле  Северянской.  Переполнилась  она
тревогами и страхом. Словно тихо крадущийся ветер, разносились они по лесам.
Слухи о набегах  печенегов  гнали  людей  из  насиженных  жилищ  неудержимо,
быстро. Давно не знала  Северянщина  такого  гомона,  ропота,  гула  и  шума
людского, таких затаенных тревожных, тяжких предчувствий. Не к добру,  не  к
добру все идет! Не только вещие люди, простые поселяне и те знают,  уж  коли
заговорила про лихо вся земля, не миновать его. А  предчувствия  беды  всего
вернее. Да и сбываются они чаще всего. Уж что другое, а нависшую  беду  всем
сердцем чует человек.
   Сначала разговоры шли о разбоях степняков,  о  запахе  пожарищ,  учуянном
людьми средь ночи. Потом пошла молва, что разоряют  северянские  селения  на
Донце, что орды печенегов движутся  из  степи  в  глубь  страны...  Северяне
сочувствовали горю братьев своих в Подонье и ждали,  что  предпримет  князь,
как защитит он свой народ от хищных печенегов. Но вот  прошел  слух,  что  в
Чернигове созвал  он  совет  начальных  мужей,  что  Северянщине  не  только
печенеги, но и хозары грозят войной. И тут уж к горьким думам о пострадавших
братьях добавился страх. Как, разом? И печенеги и хозары? Те  самые  хозары,
что были их покровителями, что долгие годы собирали здесь дань  и  обязались
защищать северян от нашествий чужеземцев? Да ведь это обман!  Нож  в  спину!
Как же будет теперь? Что решили советники князя? Что думает сам князь?
   Когда же пришли старейшины и  поведали  народу  о  намерениях  и  решении
князя, страх сменился гневом, а гнев вернул  людям  силу.  Северяне  уже  не
шептались тайно, теперь они кричали, возмущались, даже угрожали. Да мыслимое
ли это дело? Где это видано? С тех пор как стоит земля Северянская, ни  один
князь не пренебрегал так желанием своего народа! Деды и прадеды решали  дела
войны и мира на шумных всенародных вечах. Не только мужи и лучшие люди, но и
черный люд: кузнецы, кожевники, гончары и все другие, даже смерды-землепашцы
- все говорили на вечах  свое  слово,  а  если  надо  было,  то  и  кулаками
доказывали правоту свою. А теперь, вишь, князь не хочет считаться с народом.
Сам задумал решать судьбу земли. Да  каково  решил-то!  Не  хочет  ополчение
возглавить и повести его вместе с дружиной  на  врагов.  Пренебрег  народным
ополчением, полагается только на дружину. Но ведь она мала, да и не  набрать
ее такой большой, чтоб разом против двух сильных врагов она выстояла. Что же
это такое? Нет ли тут измены? Забыл князь свои клятвы перед вечем, забыл,  о
чем сложили договор? О народе и поселениях, что разоряют печенеги, а  теперь
грозит походом на северян и хозарский каганат? Да, он забыл и  спрятался  за
высокими стенами Чернигова, возведенными  руками  поселян  и  черных  людей,
обложил себя дружиной и думает только о себе, о дочери да о Чернигове. А  не
о том, чтоб отстоять народ и землю Северянскую.
   Но у них еще крепки кулаки, да и оружие есть на злых ворогов. Они  сумеют
постоять за себя. Сами, без князя, созовут вече  и  силой  заставят  уважать
свои права.
   Созревшая в одном городище мысль, словно огонь на ветру,  перекинулась  в
другие, сеяла по всей Северянщине тревогу и недовольство князем. Через леса,
через поля, через болота перелетали они. На сей раз не  княжьи  вестники,  а
поселяне гнали пришпоренных коней, звали северян вставать на  защиту  родной
земли.
   - На вече! На вече! -  на  ходу  кричали  всадники.  -  Гордыня  овладела
князем. Предает нас князь!
   Закипели городища и поселения, наливались гневом,  сжимали  люди  кулаки.
Седобородые отцы и старшие в роду братья седлали коней, брались  за  оружие,
скликали ехать в Чернигов всем  селом,  градом,  городищем.  От  старших  не
отставали юноши, крепкие, закаленные на тяжелой работе, на постоянной охоте,
те, кто не имел на вечах голоса, но при надобности могли поддержать отцов  и
старших братьев мечом, копьем, топором, а то и крепкими кулаками.
   В назначенный день Соборную площадь в Чернигове  заполнила  шумная  толпа
северян.  Первыми  прибыли  градские  мужи,  все  на  лошадях,  при   полном
вооружении. К ним сразу присоединились поселяне  из  соседних  с  Черниговом
сел. А позже, словно бурные потоки, бегущие со склонов, устремились из  леса
те, что пробирались к стольному граду из дальних поселений и городищ.
   Около разводного моста через глубокий, заполненный водой ров  всадники  и
пешие вливались в широкий людской поток, несшийся из-за Стрижня  по  торному
Залозному шляху. На мосту их теснила стража, упрашивая не  толпиться,  ждать
очереди. Но северяне не  слушали,  они  спешили  проникнуть  через  открытые
ворота в окольный град, в предместье, где жили градские люди. Сам же князь и
знатные люди находились в крепости - детинце.
   Народу становилось больше и больше, передвигаться по площади  становилось
все труднее. Приезжие, заполнившие ее до  отказа,  толпой  стояли  по  обеим
сторонам ворот. Стража вынуждена была развести мост,  прекратить  переправу.
Те, что оставались по другую  сторону  рва,  подняли  страшный  шум,  требуя
перенести вече за стены Чернигова на широкое и привольное  ратное  поле.  Но
угрожающий гул их не сломил упорства стражей. Они и так не  рады  были,  что
послушались градских мужей и открыли ворота, а теперь  боялись  гнева  князя
Черного. Северяне же, успевшие перебраться по мосту в Чернигов,  не  слушали
криков своих односельчан. Их неудержимо влекло теперь в людской  круговорот,
на Соборную площадь. Они тянулись туда, как дерево к солнцу.
   Площадь бурлила. Сельские пахари - смерды убеждали в чем-то черных людей.
Те уговаривали смердов. Иные кричали что-то мужам  градским,  пробивались  к
старейшинам, чтобы сказать им о своих бедах, требовали, чтобы  вели  речь  с
князем о защите всей земли Северянской, всего народа.
   Но вот распахнулись ворота в высоких стенах детинца. Из них  выехали  три
всадника. Градские  жители  узнали  в  них  княжеских  слуг.  С  возмущением
оповестили они о том людей, собравшихся на площади.
   - Глядите! - кричали они, указывая на всадников. - Князь сам  не  едет  к
нам, а посылает своих огнищан. Он хочет править вечем!
   Смерды-поселяне, а с  ними  черные  люди  встретили  княжеских  посланцев
такими криками возмущения, что те растерялись и, не посмев  объявить  народу
приветствие князя, повернули коней  в  детинец.  Это  еще  больше  распалило
северян. Они были при оружии, выступали не в одиночку, а сообща, чувствовали
свою силу,
   Но и князь решил не отступать  перед  грозным  шумом  народного  сборища.
Дождавшись возвращения вестников, он спокойно и  величественно  двинулся  на
площадь,  окруженный  своей  свитой,  закованными  в   броню   дружинниками.
Казалось, он не слышит возмущенного гула, будто северяне смиренно  выслушали
его посланцев и ждут теперь,  когда  сам  князь  предстанет  перед  покорным
вечем.
   Одно   только   выдавало   его   неуверенность:   слишком   велика   была
сопровождавшая его дружина, очень уж воинственным  казался  выезд  князя  на
Соборную площадь.
   То ли страх перед закованной в броню дружиной, то ли напряженное ожидание
того, что скажет князь, и всяк хотел его  услышать,  шум  и  гам  постепенно
стихли, откатились куда-то под самые стены. На площади все замерли, не сводя
взора с князя и его дружины.
   Когда он приблизился к молчаливо стоявшим стеной и  сурово  глядевшим  на
него градским мужам, а потом остановился, подняв над головой руку, кто-то из
старейшин нарушил сторожкую тишину и резко оборвал  князя  на  первом  слове
начатого им, узаконенного обычаем приветствия.
   - Княже! - густым и сильным  голосом  проговорил  старейшина,  выехав  на
своем коне из тесной толпы вооруженных всадников. -  Северяне  хотят  знать,
почему ты  не  защищаешь  их  от  чужеземцев?  Почему  оставил  в  беде,  не
выполняешь долга своего перед народом, перед землей Северянской?
   Черный молча смотрел на старейшину, думая, как достойней ему ответить. Но
вече  воспользовалось  минутным  молчанием  и  дало  волю  своему  гневу   и
возмущению.
   - Князь думает только о себе! - кричали северяне. - Один  Чернигов  хочет
отстоять, а  всю  Северянщину  бросить  беззащитной!  К  горестям  нашим  он
безучастен!
   - Неправда! - крикнул кто-то из  знатных  мужей,  перекрыв  своим  мощным
басом ближайших крикунов. - Оборона Чернигова -  это  и  есть  оборона  всей
земли Северянской.
   - Всей? - послышался звонкий молодой голос. - А Подонье? Зачем  отделался
князь посылкой кучки ополчения? Почему дружину не послал? Обещал ведь!
   - Да потому, что селения дружинников тут под боком! - выкрикнул кто-то.
   - Говори, княже! Ты сложил  с  нами  договор,  дал  слово  вечу  пойти  с
дружиной на защиту северян в Подонье. Отчего же не пошел? Почему медлишь?
   Это была  спасительная  мысль.  Черный  почувствовал,  что  надо  за  нее
ухватиться, и поднял было руку, как знак того, что хочет говорить,  но  вече
не стало слушать князя.
   - Позор! Позор! - пронеслось по Соборной площади. -  Князь  обманул  свой
народ! Он предал нас!
   - Измена!
   - Бесчестье!
   От криков и шума звенело в ушах. Они достигали не только  детинца,  но  и
окрестных селений. Князь не знал, как утихомирить, смирить бушующее  людское
море, чем успокоить северян. Они вооружены, дружиной  их  не  испугаешь.  Не
только той, что с ним сейчас, но даже и оставшейся в детинце. Да и силу свою
чувствует вече, понимает свое превосходство. Отлично, видно, понимает. Иначе
не кричали бы так смело, так нагло князю своему.
   Черный нахмурился. Не по нраву пришлась ему дерзость веча,  но  он  опять
промолчал, выжидая, пока оно затихнет.
   Когда шум отдалился, он выхватил из ножен тяжелый, украшенный золотом меч
и стремительно поднял его над головой. То  был  знак,  которому  должны  все
покориться. Северяне знали, что князья только изредка прибегают  к  нему,  а
потому притихли. Враждебно глядя на Черного, они  молча  ждали,  что  скажет
князь.

   - Братья северяне! - начал Черный. - Мужи градские  и  окрестные!  Больно
слушать мне попреки ваши горькие, вести и жалобы печальные. Но  еще  больнее
становится, когда задумаюсь над немощью силы нашей ратной. Мало ее, и  слаба
наша рать!
   - Неправда! - послышались голоса.  -  Рать  у  нас  вон  какая!  Взгляни,
сколько нас тут, на площади градской, и за стенами ее, на поле ратном!
   - Много нас на земле Северянской, и силы в нас много!
   Черный выждал, пока стихли выкрики, и снова заговорил;
   - То правда, братья: я обещал вам повести дружину свою против  печенегов,
обещал защитить люд Подонья от набегов степняков. Но кого  же  повести  мне?
Случилось так, что не успели ратные мужи собрать  под  черниговские  хоругви
большую дружину, а тут каган хозарский стал грозить войной.
   - И князь решил ждать его в Чернигове? А земля наша? Что будет  с  землей
Северянской? С близкими нашими? - угрюмо возразил один из старейшин.
   - Хозары не пойдут по лесам Северянщины! - воскликнул князь.
   - Зато уже идут печенеги! Сегодня они на Донце, завтра выйдут к Сейму,  а
то и на Десну! - стоял на своем старейшина. - Ведь кучка ополченцев не может
их задержать.
   - Так что же я, по мысли старейшин, должен делать? - разгневался  Черный.
- Оставить Чернигов, дочь  свою  и  идти  с  дружиной  навстречу  хозарам  и
печенегам? А знают ли старейшины, что хозары только того и ждут. Ни дружине,
ни ополчению нашему не под силу одолеть их в поле. Только  тут,  за  стенами
градскими, воины наши сумеют постоять за волю Северянщины, за честь княжны.
   Задумались старейшины.  Ответ  князя  показался  им  убедительным.  Народ
разноголосо зашумел. Послышались крики одобрения и сомнения.
   Черный почувствовал это и подобрал поводья коня, готовясь подкрепить свои
слова какими-то новыми  доводами.  Но  вдруг  из  толпы  раздался,  особенно
громкий среди всеобщей тишины, сильный и звучный голос:
   - А может, князь скажет нам, зачем приезжал сюда Олег, князь киевский?
   Для Черного слова  эти  прозвучали  как  гром  с  ясного  неба.  Северяне
притихли, с любопытством поглядывая туда, откуда раздался вопрос,  потом  на
князя. В самом деле: почему молчит об этом Черный? Ведь Олег  был  здесь,  в
Чернигове, князь вел с ним какие-то переговоры. Почему же молчит о  них,  не
поведает вечу? Именно сейчас единение с киевлянами было бы особо  кстати.  И
хозар  можно  бы  остановить,  и  печенегов  прогнать.  Вот  когда  единение
послужило бы добрым и спасительным делом.
   - Говори, княже! - потребовали передние. - Зачем  приезжал  Олег,  о  чем
говорил ты с ним в своих хоромах.
   Вече снова зашумело, заволновалось. Князь молчал,  обдумывая,  как  быть,
что ответить северянам.
   - А может, князь припомнит, что обещал тогда Олегу? - послышался  тот  же
звонкий, сильный голос.
   Черный метнул злобный взгляд в сторону говорившего и на этот раз заметил,
кто об этом спрашивает. Он еще больше нахмурился.
   "Тварь такая, - подумал он, - пронюхал, значит, как-то".
   А вечу ответил:
   - Не давал я никаких обещаний князю Олегу. Да и не мог их дать.
   - Неправда! - крикнул тот, которого приметил  Черный.  -  Олег  советовал
тебе объединиться с ним против лихой напасти хозар и печенегов, а ты  обещал
ему поговорить о том на вече, посоветоваться с вечем!
   Слова эти и вовсе озадачили Черного. Казалось,  подробностей  переговоров
его с Олегом никто не мог слышать, В гостиной зале были только они вдвоем...
Кто мог подумать,  что  брошенные  им  тогда  лишь  для  отвода  глаз  слова
"поговорю на  вече",  станут  известны  этому  человеку,  а  сейчас  и  всем
северянам? Как мог он о том проведать, подслушал или рассказал ему Олег?
   Собираясь с мыслями, князь досадливо подергивал повод, как  бы  сдерживая
неспокойно танцующего под ним коня. Но молчать  дальше  нельзя  было:  время
идет, северяне ждут и каждый миг может стать решающим.
   - Разговор тот для веча не нов, - ответил наконец Черный. -  О  Киеве,  о
союзе с полянами речь шла и в прошлый раз на вече. И мы тогда решили...
   - Решили встать против печенегов! - прервал его все  тот  же  неугомонный
голос. - Но разве мы тогда сказали свое слово против  единения  с  полянами?
Почему же князь хочет решать дела земли нашей самочинно? Почему не говорит о
предложении Олега на вече?
   - Потому что не было в том нужды! - уже раздраженно ответил Черный.
   - Как это не было нужды?
   - А так... - хотел было продолжить Черный,