ет, показывая  на
товар. "А как же?" - отвечаю.  Вижу,  купец  не  на  пушнину  смотрит,  меня
оглядывает с ног до головы. Потом и говорит: "Товар у  тебя  хоть  куда!  За
морем и цены ему нет. Хочешь, пойдем со мной к арабам. Свою  пушнину  дорого
продашь, и за службу заплачу немало". Назвал он цену, и я не устоял: пошел с
караваном за море.  Вернулся  уже  под  осень...  Хорошо  заработал.  Правду
говорил купец: меха свои продал дороже, чем здесь дают. Охранял я караван, и
за то заплатил купец... Потом снова пошел я с ним... Ох, сын мой! Не знал бы
я краев тех заморских! А пуще всего - злата! Оно меня с  ума  свело,  оно  и
погубило!
   - Что же приключилось с вами, батько, там, в арабах?
   - Нет, не в арабах. Дома. Прибыл я с караваном из-за моря, вот  так,  как
сейчас, в глухую полночь, в  бурю-непогоду.  Во  град,  известно,  ночью  не
попасть - заперты все ворота. Да и не спешит туда купецкая  ватага,  она  не
дома, ей и под шатром не худо. А мне не то что спать  -  сидеть  невмочь  на
месте, все тянет под родную кровлю, к жене и к сыну.
   Не дождался я дня - пробрался все-таки во град. Нелегко  было:  ненастье,
темень. Да что они? Путь ведь лежал к родному очагу,  а  стены  и  валы  так
знаю, что и во тьме всегда найду дорогу... Уж лучше б я сорвался со стены  и
утонул во рву... Там в своем доме я  не  застал  уже  в  живых  своей  жены.
Погибла твоя матушка, мой сын.
   - Да как же то стряслось?
   - Сгубил ее подлец посадник20. Темной ночью напал он на наш дом  и  силой
хотел увести мою Роксану. Мать защищалась как могла, да где ей было выстоять
против мечей и дубин разбойников!  Видя,  что  не  миновать  ей  злой  доли,
наложила на себя руки матушка.
   Всеволод замер, уставясь широко раскрытыми, испуганными глазами на отца.
   - Так вы...
   - Не выдержал я, сын мой. В страшном  гневе  той  же  ночью  пробрался  в
хоромы посадника и заколол его.
   Гром над головой и тот не поразил бы так Всеволода, как это  нежданное  и
страшное признание. Ошеломленный, потрясенный, стоял он перед отцом, еще  не
веря только что услышанному слову: заколол.
   - И это вас мучит? - опомнился наконец Всеволод. - Да ведь  тот  посадник
другого и не заслужил!
   - И я так думал. Да по-иному князь решил. Меня судили. Князь за посадника
наложил двойную виру21 и холопами, рабами, сделал нас...
   - Кого это - нас?
   - Тебя и меня. Из семьи только двое  нас  осталось:  я,  вдовец,  да  ты,
сирота.
   - Вот оно как! - крикнул Всеволод. - А меня... меня-то за что?
   - За то, что ты мой кровный сын, за то, что отец твой простой  поселянин,
а он, вишь, князь! Он и ни в чем не повинного ребенка холопом может сделать,
а простого человека и подавно.
   - Почему же не наказал он за надругательство кровных посадника?
   - Ворон ворону глаз не выклюет. Для князя посадник  -  опора,  а  простой
человек - пыль под ногами. Вот и топчет он нас.
   Гнев и ненависть жарким пламенем  вспыхнули  в  сердце  юноши.  Но  сразу
натолкнулись на встречную волну мыслей и начали гаснуть...  "Князь  -  ворог
наш, сказал отец... А княжна? Как быть тогда с княжной, прекрасной, как свет
зари? Забыть? Возненавидеть?.."
   Тихо в горнице. Отец не знает, чем утешить сына. А тот  погружен  в  свои
думы, не знает, как быть... И видится ему смуглое лицо  княжны,  ее  чистые,
нежные, как у ребенка, глаза... Что сулят они  ему?  Не  откроют  ли  тайну?
Спасительную нить в этом запутанном клубке?..
   А лес шумит и шумит за окном. И дождь  не  унимается,  то  сеет  тихий  и
мерный, то с ветром и посвистом налетит, ударит в окно,  отбежит  куда-то  в
темноту, и снова еле слышишь его,  будто  сквозь  сон...  Непроглядна  ночь,
никакого просвета. Только  гроза  ушла  уже  куда-то  за  леса,  за  долы  и
откликается оттуда приглушенным, но все еще  раскатистым  и  грозным  гулом.
Словно из бездны голос подает.
   Осмомысл нарушил молчание.
   - Прости меня, дитя  мое,  -  промолвил  он  надломленным  голосом.  -  Я
повинен, что завел тебя в холопы еще младенцем...
   - Не мне судить вас, батько, - с мучительной тоской ответил  Всеволод,  -
да как перенести такую весть?.. Холоп я... - Он помолчал  и  уже  решительно
добавил: - Я, батько, уйду, наверно.
   Конюший насторожился:
   - Куда, мой сын?
   - Скоро дни Ивана  Купалы.  Около  Чернигова,  в  Згурах,  будет  веселый
праздник. Там друг мой живет. Младан.
   Поеду к нему на время.
   Холодом обдало сердце Осмомысла.
   - Дни Ивана Купалы? Подле Чернигова? - Он замолчал, пораженный  внезапной
догадкой, и, не выдержав, воскликнул: - Ты хочешь все же лететь на огонь?
   - На свет, батько,  -  спокойно  и  твердо  ответил  юноша.  Они  как  бы
поменялись местами: отец сидел перед сыном ослабевший,  подавленный;  сын  -
суровый и сейчас уже уверенный в своих намерениях, в избранном пути.
   - Подумай, сын мой, - умолял Осмомысл. - О доле отца родного вспомни!
   - Эх, батько, мне ли вас учить? Вам лучше ведомо: в делах этих не  разум,
а воля сердца верх берет.
   - Но ведь она - княжна! Ты идешь на верную  погибель!  -  Ну  что  же,  -
ответил Всеволод, - а хоть бы и так. Ради света стоит идти на огонь! Да и не
верю я, что на погибель! Не верю!

   V. НОЧЬ ПОД ИВАНА КУПАЛУ
   Девчата днем еще насобирали голубых, как небо, цветов, пахучих васильков,
полевого маку, зверобоя, нарвали за плотами мяты, за селеньем - полыни,  что
должна охранять их от ведьм и русалок, сплели себе роскошные венки. Шли  они
теперь веселые, нарядные, неся впереди  себя  марену  -  соломенное  чучело,
надетое на палку, и идола - Купалу, в женской сорочке и в венке, большом, на
диво красочном. В радостном ожидании  праздника,  девчата  спешили,  обгоняя
друг друга, и пели:
   Купала, Купала! Где ты зимовал?
   Я в лесу зимовал,
   Под застрехой ночевал.
   Зимовал я в перышках,
   А все лето красное -
   В травушке-муравушке.
   Купала, Купала!
   Парни тоже не сидели без дела: собрали старое тряпье, уложили  на  воз  и
вывезли его на поляну близ Десны. Потом наносили из лесу хвороста, притащили
соломы и сложили несколько стогов возле места будущего костра, чтобы хватило
на всю ночь. А когда увидели девчат, стали  судить  да  рядить,  что  делать
дальше, как у них марену отнять. Но  девчата  окружили  ее  тесным  кольцом,
украшали  ее  разноцветными  лентами,  венками.  На  идола  Купалу  надевали
монисто, перстни, бусы - все украшения  неприхотливой  северянской  девушки.
Потом взялись за руки и пошли хороводом, напевая:
   Вокруг маренушки ходили девушки,
   Стороною дождик идет.
   Стороной, да на мою алу розочку.
   Ой на море волна, а в долине роса,
   Стороною дождик идет.
   Стороной, да на мой барвиночек зеленый.
   Кругом маренушки ходили девушки,
   Стороною дождик идет.
   Стороной, да на любисточек кустистый мой.
   Ой на море волна, а в долине роса,
   Стороною дождик идет
   Стороной - василечки мои низенькие...
   Среди девушек и княжна Черная. Еще вчера покинула она княжьи  хоромы,  не
выдержав тоски, владевшей ею после разговора с отцом, и украдкой перебралась
на левый берег Десны к подруженьке  Милане.  С  тех  пор  как  погибла  мать
княжны, зареченская Милана стала для Черной не только подругой  -  сестрицею
родной. С ней ходила в лес по ягоды,  собирала  цветы  на  лугах,  водила  в
праздник хороводы. Среди подруг забывала она грусть и одиночество. Радость и
веселье просыпались в ее сердце,  будто  весенний  ветер  рассеивал  их  там
легкой рукой.
   Любо, хорошо было здесь княжне,  а  особенно  сегодня,  перед  праздником
Купалы. С рассвета собирала целебные травы, цветы для венков,  искала  среди
крапивы траву Чернобыль, под корнем которой  растет  уголь,  несущий  удачу.
Резво бегала с девчатами по лугам и, спустившись позже к речке,  купалась  в
быстрой и студеной Десне. Весь день хлопотали, готовясь к празднику.  И  вот
он начался.
   Девчат и в два круга не вберешь. Раскраснелись как маков цвет,  танцуя  в
хороводе. Но и парней не меньше, с  обоих  сел  сошлись  на  поляну  -  и  с
Заречного, и со Згуров.  Шаровары  на  них  широкие,  перехваченные  поясами
рубахи щедро вышиты по подолу, на рукавах, на расстегнутых  теперь  воротах.
Сбитые на затылок шапки невесть как держатся на головах. А сами - как  дубки
молодые: высокие, крепкие, так и веет от них здоровьем и  силой.  Минуты  не
стоят на месте: хотят разорвать девичий круг.
   Но вот зашло солнце, на землю спустились первые сумерки.  Парни  оставили
девчат, пошли добывать живой огонь, чтобы разжечь костер.
   На сухой траве, неподалеку  от  хвороста,  лежит  заранее  приготовленная
толстая колода с провернутыми в ней дырками. В одной из  них  -  похожий  на
веретено волчок с длинными, подогнутыми кверху ремнями. Два коренастых парня
садятся лицом к лицу и, упираясь ногами в колоду, берут в руки ремни. Третий
жмет на волчок сверху, сыплет на колоду сухую, мелко  протертую,  как  пыль,
траву.
   Быстро и уверенно работают молодцы, все быстрее ходит вокруг оси  волчок,
все сильнее нагревается дерево.
   Молодежь толпится у колоды затаив дыхание - ждут появления живого огня. А
сумерки все гуще и гуще. И лес, что возвышается кругом поляны, подступил еще
ближе, словно встал на цыпочки, чтоб заглянуть через дюжие молодецкие плечи,
узнать, что делают там люди, сбившись в кучу. Тени  от  него  упали  на  всю
поляну, легли на широкий пл„с красавицы Десны.
   Тихо и тревожно стало вокруг. Но вот задымилась колода, сверкнули  искры,
и сразу вспыхнул огонек. Лица парней прояснились, взволнованно  следили  они
за этим дрожащим, трепещущим  язычком  пламени.  Вот  он,  живой,  священный
огонь! Его именем издавна  называют  жилье,  он  один  может  умолить  огонь
небесный, чтобы светил он людям, гнал от них тьму - прародителя и  хранителя
злых духов. Силой живого огня всякий раз возвращается к ним  из  мрака  ночи
солнце, светит и греет, растит урожай, дарит им свою всепобеждающую  силу  -
силу жизни. Огонь - надежда их, он охраняет людей от злых духов, от  мора  и
бесплодия. А особливо сегодня, в ночь под Ивана Купалу! Сегодня он не только
всепобеждающая, но и всеочищающая сила.
   Огонь словно пробудил окрестности. На берегах Десны, Стрижня,  Белоуса  -
по всей  Северянщине  запылали  костры.  Сначала  появились  несмелые,  едва
заметные огни за рощами, лесами  и  урочищами;  потом  взлетели  они  жарким
пламенем в небо и залили светом всю округу. Будто огненные  цветы  трепетали
над лесом, величавые и прекрасные в нависшем над землею мраке!
   Ожили и  люди  на  поляне.  Шум,  возбужденные  крики  вместе  с  искрами
разлетаются над костром и, ударившись  о  высокие  стены  леса,  звенят  под
темными сводами неба. Девчата снова берутся за руки,  ходят  вокруг  марены,
поют песни. Но парни бурей налетают со всех сторон, разбивают  круг.  Теперь
уже каждый ищет свою избранницу, норовит схватить ее за руку  и  повести  на
очищающий от злых духов и благословляющий на брачные узы огонь.
   Не затихают смех и крики, то раскатисто басовитые, то высокие, визгливые.
   Княжна Черная вихрем носится среди играющих. Она  единственная,  кого  не
отваживаются трогать юноши, за нее прячутся робкие девушки.
   И княжна кидается из стороны в сторону, защищает своих  подруг.  Лицо  ее
горит, глаза сверкают под нависшим  на  самые  брови  венком,  и  сердце  ее
открытое полнится радостью, весельем, задором.
   Вдруг выбежала из толпы первая пара и,  держась  за  руки,  разогнавшись,
прыгает через огонь. За ней вторая, третья ... десятая. От их стремительного
движения колышется тихий вечерний  воздух.  Не  застаивается  и  костер:  то
стелется низко по земле, то снова взлетает к небу, разбрасывая вокруг  снопы
искр.
   Черная захвачена прекрасным зрелищем. Веселая  суматоха,  беготня;  то  и
дело налетают ловкие сильные  ребята,  с  громким  криком  хватают  девушек,
увлекая их к костру. Черная не заметила, как  выкрали  у  нее  подруг.  Даже
Милана куда-то вдруг исчезла. Еще мгновение - и она останется в одиночестве!
Ее, княжну, не приглашают. Невзрачных собой девчат и тех расхватали, а к ней
ни один не решается подойти!
   Она озиралась, чувствуя неловкость и растерянность. Прыгать  одной  через
костер негоже, да и страшно как-то.  А  не  прыгать  нельзя:  назовут  тогда
ведьмой!
   Она колебалась, не зная, что делать. И вдруг почувствовала, кто-то крепко
схватил ее за руку.
   - Вперед, княжна! Смелее!
   Черная охнула от неожиданности, крепко сжала горячую ладонь юноши  и,  не
переводя дыхания, побежала с ним прямо на огонь. Высоко прыгнули  они  через
костер.
   - Ой, ух-ух!
   С трудом отдышавшись и смеясь, она стала на ноги. Вдруг как  рукой  смело
ее опасения, тревоги, вернулись присущие ей бодрость и задор.
   - Как хорошо, правда? Пошли еще!
   Теперь уже княжна сама подбадривала юношу. С радостным криком бежала  она
вперед, взлетала над костром. Один  только  раз  прыгнула  неудачно.  То  ли
парень не рассчитал, то ли княжна не в лад  оттолкнулась  от  земли  -  рука
неловко повернулась и пальцы выскользнули из его ладони.
   "Выпустил!" - ужаснулся молодец, а коснувшись земли,  волчком  повернулся
на одной ноге, с силой рванул к себе девушку.
   - Не обожглась ли, часом?
   - Да нет, не бойся, я  высоко  прыгала!  Видишь  -  показала  девушка  на
парчовые шаровары, на отороченные золотым позументом  полы  легкого  летнего
кафтана из дорогой чужеземной ткани, - даже не подсмолило нигде.
   - Но мы не выдержали испытания огнем, - нахмурился он.
   - Пустое, - отмахнулась княжна, не поняв его намека.
   Они подошли к костру,  и  тут  Черная  увидела  юношу  при  ярком  свете.
Остановилась, всматриваясь.
   - Погоди, - вспомнила она, - я, кажется, встречала тебя где-то.
   - На пастбище, княжна. Я - Всеволод, сын конюшего.
   - Да, да! - обрадовалась девушка.
   Она  узнала  теперь  и  эти  русые  кудри  над  изогнутыми   бровями,   и
пристальный, немного суровый прежде, а сейчас веселый  взгляд,  и  все  лицо
его, такое мужественное, загорелое, доброе.
   Они пошли рядом и не заметили, как оказались  в  стороне  от  праздничной
суеты и веселых игр.
   - Как хорошо, что я встретила тебя, - искренне призналась княжна. - Еще с
того дня, когда была у вас на пастбище, хотела видеть тебя.
   - Меня? - недоверчиво воскликнул Всеволод.
   - Да. Отец твой накричал тогда... Так зло смотрел на меня, что взгляд его
и теперь не дает покоя. Да еще сказал... Ты помнишь, что  сказал  твой  отец
про лебедя?
   - Кажется, про коршунов тогда он говорил.
   - Да, да и про коршунов. Слова его,  как  вещие,  на  сердце  мне  камнем
легли.
   - Все потому, княжна, что то не лебедь был, а лебедица. Быть может,  даже
дева-лебедица.
   - Неужто! - испугалась девушка. - А откуда ты об этом знаешь?
   - Отец говорил. Потому и трудно людям найти лебединое  озеро,  что  среди
птичьих стай девы-лебеди живут и прячутся там от людского глаза.
   - Они никогда мне не простят, - опечалилась Черная.
   - Ну что ты, княжна! Стоит ли думать об этом? У  каждого  на  свете  свой
конец. Даже у девы-лебедицы. И не метятся они.
   Девушка пристально взглянула на Всеволода:
   - Ты так думаешь?
   Но он не успел ответить. На  опушке,  где-то  совсем  рядом,  послышалось
призывное ржанье. Княжна прислушалась и рассмеялась. Забыв свои тревоги, она
как-то по-особому свистнула, видно, только одному ее коню известным свистом.
   Загудела земля, и вскоре перед девушкой стал гривастый, с выгнутой, как у
лебедя, шеей конь.  Отблески  костра,  то  припадавшие  к  земле,  то  снова
вздымавшиеся к небу, переливались на  блестящей  шерсти,  то  скрадывая,  то
высвечивая в темноте белизну его  длинной,  пышной  гривы.  Из  глаз  так  и
сыпались искры, из ноздрей несло жаром.
   Коню не стоялось на месте. Он бил о землю копытами, играл  около  княжны,
словно звал ее в седло. И в этом беспокойстве, в  твердой  и  гордой  осанке
чувствовались и сила и резвость его.  Казалось,  сядь  на  него  верхом,  не
только через леса и долы - за высокие тучи понесет этот конь.
   - Заскучал мой Сокол, зовет домой, - ласково молвила княжна.
   Тонкими пальцами  она  поглаживала  голову  коня,  расчесывала  гриву,  а
Всеволод смотрел на нее, глаз не в силах отвести.
   Тем временем снова жарко разгорелся  костер,  песня  девичья  еще  громче
зазвенела над лесом.
   Черная направилась к хороводу. Захотелось ей снова потанцевать в  веселом
девичьем кругу. Но вдруг увидела: из темного леса выехал  всадник  и  погнал
коня прямо на хоровод.
   Всполошились девицы, поднялись беготня, шум и крики. Однако ни княжна, ни
Всеволод не удивились: ведь именно сейчас, после этой песни,  и  должен  был
появиться всадник и выхватить из  хоровода  марену.  Да  только  успел  конь
выскочить из бурлящей толпы, как до слуха княжны долетел отчаянный неистовый
девичий вопль.
   Черная схватила Всеволода за руку:
   - Гляди, он не марену, а девицу выкрал! - и, присмотревшись,  кинулась  к
Соколу.
   - Куда ты, Черная! - пытался задержать ее юноша. Он знал: в  такое  дело,
кроме родни, никто не вправе вмешиваться.
   Но княжна бросила ему одно только слово: "Милана!" - и  птицей  метнулась
за всадником.
   Сокол помчался в стремительном беге. Он чувствовал  нетерпение  княжны  в
каждом толчке,  в  горячем  ее  дыхании  на  гриве.  Сближаясь,  все  больше
распалялся, неудержимо, как стрела, летел над землей, резал  грудью  воздух,
все вперед, вперед!
   Заметив погоню, пленница еще громче закричала, а парень стал  сворачивать
к реке: священная вода благословит их брак,  там  никто  не  посмеет  отнять
Милану! Но сорвалась его затея: княжна разгадала  замысел  парня  и,  срезав
угол, встала поперек дороги.
   Одно мгновение - и молодца с девицей словно и не было в седле!  Черная  с
такой силой осадила их коня, что всадник и его пленница полетели на землю.
   - Не смей, княжна! - зло крикнул Младан, поднимаясь и  загораживая  собой
Милану. - Ты в этом деле сторона! Не мешай нам!
   - Я тебе  дам  "сторона",  негодяй!  -  яростно  отозвалась  Черная.  Она
выхватила из седла лук  и,  накладывая  на  него  остро  отточенную  стрелу,
закричала: - Пусти девицу!

   Юноша отступил, широко раскинув руки, заслоняя собой невесту.
   - Ну? - княжна стала целиться из лука.
   Но что это? Милана вдруг рванулась вперед. Она побежала к своей подружке,
падает перед ней на колени, хватает руками стремя и просит...  слезно  молит
отпустить ее с Младаном!
   Черная оторопела: :
   - Тебя? С Младаном?
   - О княжна! Подруженька моя! - рыдает Милана. - Отпусти нас с милым моим,
не то наедут братья. Младана могут убить, а меня... меня к отцу поведут!
   - Так ты... по своей воле?.. - не верит Черная.
   - Да, да, по  своей!  Сегодня  же  ночь  под  Ивана  Купалу.  Мы  заранее
сговорились бежать.
   От сердца говорит Милана, взгляд у  девушки  искренний.  слезы  бегут  по
лицу, но  княжна  все  еще  не  верит,  смотрит  на  нее  широко  открытыми,
удивленными глазами.
   - Так почему же ты кричала, словно тебя режут? Милана всхлипнула:
   - Иль ты забыла? Так  велит  обычай:  девица  должна  кричать,  когда  ее
умыкают.
   "Правда, обычай велит", - только теперь вспомнила княжна.
   Она задумалась, опустив повод, глядя на свою подружку и Младана.
   А когда вдали послышался стук копыт, Черная  быстро  обернулась  и  резко
крикнула обоим;
   - Удирайте!
   Те мигом вскочили на коня.
   И тут из темноты выскочил на своем Вороном Всеволод. Он догнал  княжну  и
хотел было пойти наперерез беглецам. Но Черная остановила его.
   - То был Младан? - спросил Всеволод.
   - Младан, - подтвердила княжна, - не мешай, пусть бегут.
   - Он мой друг...
   - А с ним моя подружка, - ответила княжна. - Подожди! - насторожилась она
вдруг. - Кажется, скачет кто-то. И не один. Наверное, погоня, родня!  -  Она
прислушалась, потом подобрала повод и  приказала  Всеволоду:  -  Как  только
появятся, гони коня за мн