Чингиз-хану
  И дарами нашими и песней!

  - Воздадим же славу Чингиз-хану! - воскликнули монголы.- И сегодня будем
веселиться! - поддержала толпа. Все засвистали, загукали и захлопали в
ладоши.
  В середину круга пробрались плясуны и вытянулись в два ряда, лицом к
лицу. Под пение монголов и удары бубнов они стали плясать на месте,
подражая ухваткам медведей, переваливаясь, притопывая и ловко стукая друг
друга подошвами. Разом выхватив мечи, они принялись высоко прыгать,
размахивая оружием, сверкая сталью мечей в красном зареве пылающих костров.
  Чингиз-хан, собрав в широкую пятерню рыжую жесткую бороду, сидел
неподвижный и безмолвный, с горящими, как угли, немигающими глазами.
  Пляски и крики оборвались... Новый певец начал мрачную и торжественную
песню, любимую песню Чингиз-хана.

  Вспомним,
  Вспомним степи монгольские,
  Голубой Керулен,
  Золотой Онон!
  Трижды тридцать

  Монгольским войском
  Втоптано в пыль
  Непокорных племен.

  Мы бросим народам
  Гроду и пламя,
  Несущие смерть
  Чингиз-хана сыны.

  Пески сорока
  Пустынь за нами
  Кровью убитых
  Обагрены.

  "Рубите, рубите
  Молодых и старых!
  Взвился над вселенной
  Монгольский аркан!"
  Повелел, повелел
  Так в искрах пожара
  Краснобородый бич неба
  Блтыр Чингиз-хан.

  Он сказал: "В наши рты
  Положу я сахар!
  Заверну животы
  Вам в шелка и парчу!
  Все мое! Все - мое!

  Я не ведаю страха!
  Я весь мир
  К седлу моему прикручу!"

  Вперед, вперед,
  Крепконогие кони!
  Вашу тень
  Обгоняет народов страх...

  Мы не сдержим, не сдержим
  Буйной погони,
  Пока распаленных
  Коней не омоем
  В последних
  Последнего моря волнах... !

  Слушая любимую песню, Чингиз-хан раскачивался и подпевал низким хриплым
голосом. Из его глаз текли крупные слезы и скатывались по жесткой рыжей
бороде. Он вытер лицо полой собольей шубы и бросил в сторону певца золотой
динар. Тот ловко его поймал и упал ничком, целуя землю. Чингиз-хан сказал:
  - После песни о далеком Керулене мою печень грызет печаль... Я хочу
порадоваться! Ойе, Махмуд-Ялвач! Прикажи, чтобы эти девицы спели мне
приятные пески и меня развеселили!
  - Я знаю, какие песни ты, государь, любишь, и сейчас объясню это
певицам...- Махыуд-Ялвач прошел степенно и важно к толпе бухарских женщин и
пошептался с ними.- Итак,- сказал он им,- спойте такую песню, чтобы вы
завыли, как потерявшие детенышей волчицы, и пусть старики тоже подвывают...
Иначе ваш новый повелитель так разгневается, что вы лишитесь ваших волос
вместе с головами... Женщины стали всхлипывать, а Махмуд-Ялвач с
достоинством вернулся на свое место около монгольского владыки. Перед хором
девушек выступил мальчик в голубой чалме и в длинном полосатом халате. Он
повернулся к женщинам и сказал: "Не бойтесь! Я спою!" Он запел чистым
нежным голосом. Песня его была грустна и одиноко понеслась по затихшей
площади при потрескивании костров, фырканье коней и глухом рокоте бубнов.

  Край радости и песен, прекрасный Гюлистан,
  Пустынею ты стал, твои сады в огне!
  Завернутый в меха здесь царствует монгол...
  Ты гибнешь, весь в крови, израненный Хорезм!

  Хор девушек жалобно простонал припев:

  Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен;
  На-а! На-а! На-а!

  А за девушками все бухарские старики на площади подхватили отчаянным
воплем:

  О Хорезм! О Хорезм!

  Мальчик продолжал:

  С гор снеговых поток вливался в Зеравшан.
  Клубился черный дым, померкли небеса.
  Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
  И братья и отцы - все полегли в боях!

  Снова хор девушек повторил припев:

  Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
  На-а! Ш-а! На-а!

  И опять все бухарские старики отчаянным воплем подхватили:

  О Хорезм! О Хорезм!

  Только один хорезмиец, Махмуд-Ялвач, сидел молча и носился на стариков,
холодный и настороженный.
  - Что поет этот мальчик? - спросил, еще всхлипывая, Чингиз-хан.- И почему
так воют эти старики?
  - Они поют так, как ты любишь,- объяснил Махмуд-Ялвач.- В этой песне
оплакивается гибель их родины. А все старики стонут: "О Хорезм!" и плачут,
что их былая слава пропала...
  Темное лицо Чингиз-хана собралось в сеть морщинок, рот растянулся в
подобие улыбки. Он вдруг захохотал, точно лаял большой старый волкодав, и
захлопал большими ладонями по грузному животу.
  - Вот это для меня веселая песня! Хорошо воет мальчишка, точно плачет!
Пусть плачет вся вселенная, когда великий Чингиз-хан смеется!.. Когда я
сгибаю непокорную голову под мое колено, я люблю смотреть, как мой враг
стонет и молит о пощаде, а слезы отчаяния текут по его исхудалым щекам...
Мне нравится такая жалобная песня! Хочу часто ее слушать... Откуда этот
мальчишка?
  - Это не мальчик, а бухарская девушка, Бент-Занкиджа. Она умеет хорошо
читать и писать и потому ходит в чалме, завязанной так, как ее носят ученые
писцы... Она была переписчицей книг у шахского летописца.
  - Такая девушка - редкая пленница! Пусть она всегда поет свою жалобную
песню на моих пирах, и чтобы все мусульмане при этом плакали, а я
радовался! Мы приказываем всех взятых в Бухаре девиц раздать моим воинам, а
эту девицу возить повсюду со мною.
  - Будет сделано, великий!
  Чингиз-хан встал. Сидевшие вокруг монголы разом поднялись и выплеснули
недопитые чаши на землю "в честь бога победы".
  - Я еду дальше,- сказал Чингиз-хан.- Подайте мне коня. Таир-хан останется
в этом городе наместником, и все должны ему подчиняться.
  Освещенный заревом костров и бледным светом полумесяца, Чингиз-хан
поднялся на широкогрудого саврасого коня. Телохранители побежали между
кострами к своим коням, которых стерегли бухарские старики, и через
несколько мгновений вереница всадников, гремя копытами по каменным плитам,
потянулась через площадь, взъезжая в темную улицу.

     x x x

Стихотворная обработка песни А. Шапиро.


   Василий Григорьевич Ян.
   Чингиз-хан (Книга 2)

   * Книга вторая. ПОД МОНГОЛЬСКОЙ ПЛЕТЬЮ *


   * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. УРАГАН НАД ХОРЕЗМОМ *

   Глава первая. ГОРЕ БРОСИВШИМ ОРУЖИЕ!

   Или мы разобьем голову врага о камень, или
   они повесят наши тела на городских стенах.
   (Из древнего персидского стихотворения)

   В монгольском войске был порядок, установленный Чингиз-ханом.  Каждый
всадник знал свое место в десятке, и в сотне, и в тысяче; тысячи  воинов
собирались в большие отряды,  подчиненные  воеводам,  получавшим  особые
приказы от начальника правого или левого крыла войск, а то и  от  самого
монгольского кагана.
   Во все части улицы богатого, многолюдного города Бухары быстро поска-
кали монгольские всадники. С ними были посредники из бухарских  стариков
и переводчики-толмачи из мусульманских купцов, раньше торговавших в мон-
гольских кочевьях. Эти толмачи кричали  жителям,  испуганно  засевшим  в
своих домах, приказы новых владык города, а на перекрестках улиц  появи-
лись "караулы", наблюдавшие за порядком.
   Монгольский начальник города, Таир-хан, поселился в  главной  мечети,
куда, во исполнение приказа Чингиз-хана, были созваны бухарские  старей-
шины. Они представили подробные списки всех богатых жителей города, ука-
зали тайные склады припасов, раньше заготовленных для войска хорезмшаха,
равно и частные склады и лавки с ценными товарами.
   Со всех концов города потянулись к главной площади навьюченные  верб-
люды, кони и повозки. Напуганные жители привозили мешки с зерном,  груды
материй, одежд, ковров, ценные сосуды и другие продукты и вещи. Все  это
складывалось в мечетях, и от всего имущества отделялась третья часть для
монгольского владыки, Чингиз-хана.
   Жители, способные работать, были отправлены  засыпать  глубокий  ров,
окружавший цитадель, в которой заперся непокорный  Ихтиар-Кушлу.  Он  со
своими воинами решил не сдаваться и биться до  последнего  вздоха.  Были
среди защитников крепости и другие ханы, среди них богатырь-монгол  Гур-
хан, бежавший от Чингиз-хана и перешедший на службу к Хорезм-шаху.
   Монголы наблюдали, как работали тысячи молодых и старых бухарцев, за-
сыпая землей и бревнами глубокий ров, и торопили их. Через два  дня  уже
можно было приблизиться к высоким стенам крепости, на которых стояли во-
оруженные защитники.
   - Мы нашу работу сделали быстро,- говорили бухарцы.Посмотрим  теперь,
как быстро сумеют монголы взобраться на эти высокие стены.
   По приказу монголов  бухарские  плотники  приготовили  много  длинных
лестниц. Тогда монголы набросились на толпу, свирепо стегая ее плетьми.
   - Чего вы ждете? На что смотрите? Ставьте  лестницы  и  полезайте  на
стены.
   Никто из бухарцев не решался подойти к стене, откуда летели кирпичи и
лилась кипящая вода и смола.
   Но монголы, выхватив мечи, стеснили конями толпу упиравшихся бухарцев
и, наконец, начали безжалостно бить их  по  головам.  Бухарцы  бросились
вперед, закрываясь руками. Монголы продолжали их рубить, отсекая  пальцы
и ладони. Толмачи убеждали толпу лезть на стену. Некоторые  из  бухарцев
кричали:
   - Лезть на стену - смерть, стоять на месте - тоже смерть! Полезем  на
крепость к своим воинам. Может  быть,  они  нас  пожалеют  и  перестанут
драться!
   Бухарцы взяли лестницы, приставили их к стенам и стали взбираться на-
верх с криками:
   - Мы мусульмане, как и вы! Положите оружие и сдавайтесь!
   Воины, бывшие наверху, подпускали близко подымавшихся, потом  сбивали
их камнями и бревнами, опрокидывая лестницы. Они отвечали:
   - Вы - трусливые собаки! Поверните назад, бейте  монголов!  Смотрите,
как мы все умираем джахидами, но не сдаемся! Не покоряйтесь врагам!
   Стоявший на стене монгольский богатырь Гурхан бросал тяжелые камни  и
кричал;
   - Отчего монголы прячутся за спины этих покорных баранов?  Пусть  они
первые покажут храбрость! А куда спрятался кислолицый старик Чингиз-хан,
рыжий пес, пожиратель младенцев?
   И Гурхан отчаянно бился саблей, а когда она  сломалась,  то  топором,
сбрасывая влезавших, пока монголы не пронзили его стрелами.
   Тем временем монголы придвинули  китайские  метательные  машины.  Они
бросали в крепость большие горящие стрелы, обернутые паклей и смолой,  и
горшки с зажигающая жидкостью. В крепости запылали пожары.
   Осада цитадели продолжалась двенадцать дней. Наконец,  перебив  почти
всех защитников, монголы ворвались в крепость и схватили,  немногих  ос-
тавшихся, покрытых ранами и обожженных. Они поразились, узнав, что защи-
щали цитадель от большого монгольского войска всего  четыреста  человек.
Они погибли, но не покорились. Если бы все жители так же стойко  защища-
лись на высоких, прочных стенах города, монголам  не  удалось  бы  взять
старую Бухару ни в полгода, ни в год, и бухарцы не испытали бы той ужас-
ной участи, которую они сами себе уготовили.
   Когда горожане Бухары привезли монголам свои дары, наполнив ими моче-
ти, последовал новый приказ:
   "Все жители, вместе с женщинами и детьми, должны выйти  из  города  в
поле, оставив дома все имущество и не имея с собой ничего,  кроме  одеж-
ды!"
   Толмачи-переводчики им объяснили:
   - Ни о чем не беспокойтесь, повсюду стоят часовые. Ваше имущество бу-
дет охраняться как подобает. Этот выход в поле делается, чтобы  пересчи-
тать и переписать всех жителей для правильного  обложения  их  налогами.
Кто же уклонится от приказа и останется в городе, будет убит на том мес-
те, где его найдут.
   С утра все бухарцы толпами двинулись из города. Отцы вели за руки де-
тей, жены несли младенцев, даже дряхлые старики и старухи, годами не вы-
ползавшие из своих углов, поплелись, цепляясь друг за друга.
   Монгольские разъезды проносились по всем улицам, стучали в  ворота  и
кричали:
   - Дэр-халь! Хош-халь!
   Жители выходили из одиннадцати ворот и располагались в поле,  кольцом
опоясав весь город. Обратно стража никого не впускала.
   Тогда стало ясно, как много  жителей  обитало  в  "благородной  Буха-
ре",бухарцев было в два-три раза больше, чем монголов.
   Сперва монголы вместе с переводчиками объезжали  жителей,  спрашивая,
кто из них ремесленник и какое мастерство знает. Таких опытных ремеслен-
ников они выделяли в особую толпу. Затем были отобраны молодые и сильные
мужчины и окружены всадниками.
   Наконец монголы начали выбирать красивых женщин, девушек  и  детей  и
выводить из толпы. Тут все поняли, что они разлучаются со своими родными
и, вероятно, навсегда. Поднялись крики и вопли, и полились слезы  отчая-
ния.
   Как мясники на базаре равнодушно отбирают мычащих коров  или  жалобно
блеющих коз и гонят их ударами на бойню, так и новые хозяева Бухары били
плетьми упиравшихся, набрасывали им на шею аркан и, погнав коня, вырыва-
ли из толпы.
   Ужас перед монголами был так велик, что  бухарцы  даже  не  оказывали
сопротивления.
   Некоторые мужья и отцы при виде своей дочери или жены, волочившейся в
пыли за монголом, бросались к ним,  обезумев  от  горя,  пытаясь  спасти
близкого человека. Но монголы топтали их конями или,  ударив  по  голове
палкой с железным ядром, опрокидывали на землю.
   Среди толпы бухарцев, выгнанных из города, были также ученые,  прово-
дившие долгие годы в медресе, где они передавали ученикам свои  обширные
познания. Двое таких ученых стояли в толпе и ужасались, видя кругом бес-
человечные насилия.
   - Эти язычники грабят мечети, копыта их коней попирают  листы  мудрых
книг. Они похищают и давят младенцев, насилуют девушек на глазах отцов,-
сказал первый.- Разве я могу это стерпеть?
   Второй ученый, известнейший в городе Руки эд-Дин Имам-Задэ, ответил:
   - Молчи! Несется ветер гнева аллаха! Соломе, развеваемой ветром,  не-
чего говорить!
   Однако недолго старый Рукн эд-Дин мог выдержать спокойствие и  покор-
ность. Видя, как жестоко монголы обращаются с женщинами, Рукн  эд-Дин  и
его сын вступились за них и тут же были убиты.  То  же  испытали  многие
другие: видя позор и унижение своих семейств, они бросались на их защиту
и падали от смертельных ударов монголов.
   Это был ужасный день, когда слышались только крики, стоны умиравших и
плач женщин и детей, навсегда расстававшихся  с  их  отцами,  мужьями  и
братьями. Мужчины были бессильны чем-либо помочь, и  вспоминались  слова
поэта: "Кто не захотел крепко держать черную рукоять меча, на  того  по-
вернется острый клинок его".
   Монголы вернулись в покинутые населением пустынные улицы.  Когда  они
разбрелись по домам и вьючили на коней награбленные вещи, город загорел-
ся сразу со всех концов. Огненные языки и черный дым поднялись над древ-
ней Бухарой, закрыв солнце. Постройки были легкие, из дерева и глины,  и
город быстро обратился в  огромный  костер.  Сохранились  от  разрушения
только главная мечеть и стены некоторых дворцов, построенные  из  кирпи-
чей.
   Монголы, спасаясь от бушевавшего огня, помчались  из  города,  бросая
награбленное. Много лет затем город оставался в  виде  груды  закоптелых
развалин, где скрывались одни совы и шакалы.

   Глава вторая. СТАРЕЙШИНЫ САМАРКАНДА ПРЕДАЛИ ГОРОД

   Все - жертва вашего распутства и
   веселья, На пальцах рук у вас не
   хенна, нет, то кровь!
   (Риза Тевфик)

   Чингиз-хан двинулся из Бухары к Самарканду ранней весной года Дракона
(1220). Войско шло по обоим берегам Зеравшана. Не делая на этот раз осо-
бых притеснений тем, кто ему покорялся, каган оставил отряды  для  осады
городов Серипуль и Дабусие, которые заперли перед монголами свои ворота.
   Прибыв к Самарканду, Чингиз-хан выбрал местом своей стоянки  загород-
ный "Зеленый" дворец Хорезм-шаха ("Кексерай"). Сюда стали прибывать  от-
ряды его четырех сыновей и толпы пленных, которых монголы гнали плетьми,
как скотину. Все эти отряды располагались вокруг города, образовав  неп-
рерывное кольцо.
   Из всех городов Хорезма Самарканд был наиболее укреплен. Старые высо-
кие стены неприступной толщины имели железные ворота с башнями и  бойни-
цами по сторонам. Гарнизон насчитывал сто десять тысяч  воинов.  Из  них
шестьдесят тысяч говорило тюркскими наречиями, это были главным  образом
кипчаки, а остальные войска состояли из таджиков, гурцев, кара-китаев  и
других племен. Имелось еще двадцать боевых слонов устрашающего вида;  на
их помощь очень надеялся Хорезм-шах. Кроме того, можно было собрать  це-
лое войско добровольцев из мирного населения, состоявшего из ремесленни-
ков и их многочисленных рабов.
   Если бы во главе защиты Самарканда был поставлен испытанный и неукро-
тимый полководец вроде Каир-хана или Тимур-Мелика, то город держался  бы
долго - не менее года,- пока хватило бы съестных припасов. Но Хорезм-шах
назначил главным начальником войск Самарканда  своего  дядю,  надменного
Тугай-хана, никогда не бывшего полководцем, брата ненавидимой царицы-ма-
тери Туркан-Хатун,
   Чингиз-хан два дня объезжал город, осматривал стены,  валы,  глубокие
рвы, доверху наполненные водой; он отыскивал слабые места защиты и обду-
мывал план нападения.
   Чтобы скрыть свои действительные силы и напугать осажденных,  монголы
выстроили пригнанных пленных в боевой порядок, на каждые десять  человек
дали знамя. Жителям Самарканда издали казалось, что город окружило  бес-
численное войско врагов.
   Тюркские военачальники Алп-Эр-хан, Сиюндж-хан и  Балан-хан  вышли  со
своими отрядами кипчаков из городских ворот и напали на монголов.  Завя-
зались упорные схватки. Хотя мусульмане и захватили  в  плен  нескольких
монголов, но сами потеряли около тысячи человек и вернулись  под  защиту
крепостных стен.
   На следующий день кипчакские воины уже не захотели выходить из  горо-
да. Добровольцы из жителей Самарканда сделали внезапную вылазку. Монголы
обратились в притворное бегство. Самаркандцы погнались за ними и  попали
в засаду,- со всех сторон на них напали поджидавшие воины, отрезав  отс-
тупление, и перебили почти всех. Лишь немногие вернулись в город.
   Утром третьего дня Чингиз-хан сел на коня и лично  руководил  штурмом
Самарканда. Все свои войска он расставил вокруг стен и против  всех  во-
рот. Монголы нападали на выезжавших из города, поражая  их  стрелами  из
своих больших, тугих дальнобойных луков; они бились со смельчаками целый
день до вечера, а затем обе стороны вернулись в свои лагери.
   В эту ночь самые знатные лица Самарканда - главный судья (кади), гла-
ва духовенства шейх-уль-ислам и старейшие хранители мечетей  -  имамы  -
устроили ночное совещание, решив покорно сдаться. Утром они вышли из го-
рода и направились в лагерь кагана. Они хотели выпросить у  монгольского
владыки милости к осажденному городу. Чингиз-хан "обещал им безопасность
от гнева своего и люэволил разойтись по домам", и посольство вернулось с
радостью в город. Тогда, за исключением отряда смелых, который укрылся в
цитадели, кипчакские ханы, имея во главе начальника всех войск Тугай-ха-
на, также поспешили явиться с поклоном к монголам и  предложили  принять
их к себе на службу. И на это Чингиз-хан, милостиво посмеиваясь,  согла-
сился.
   Утром шестого дня осады отворились главные "Ворота намаза" и  монголы
ворвались в столицу Хорезм-шаха. Они пригнали  пленных  и  приказали  им
разрушить стены.
   Однако, вопреки обещаниям Чингиз-хана не делать зла городу, все  муж-
чины и женщины Самарканда, разделенные по сотням, были выгнаны в поле, и
там монголы их начисто ограбили и подвергли  насилиям.  Исключение  было
сделано только для очень немногих лиц, на которых  указали  предатели  -
шейх-уль-ислам и кади. Их монголы не тронули.
   Населению было объявлено, что монголам разрешено  проливать  безнака-
занно кровь всякого, кто вздумает скрываться в домах, когда  все  жители
выведены в поле. Пользуясь этим  приказом,  монголы  зарезали  множество
мирных жителей.
   Кипчакское войско в тридцать тысяч воинов, вместе с женами и  детьми,
имея во главе дядю Хорезм-шаха Тугай-хана, вышло из города,  чтобы  слу-
жить врагам. Монголы приказали им сложить оружие, обещав  взамен  выдать
монгольское. Они объявили, что кипчаки, поступив на службу к  Чингиз-ха-