ся полным. В конечном  счете  он  упирается  в  понимание  мира  и  во
внутреннее строение личности в целом41.
   Во внутренней речи всеобщая экспансия смысла приводит  к  слипанию  слов,
особому значению корня и т.д. Смыслы как бы вливаются друг в друга, так  что
предшествующее содержится в последующем, последующее - в предшествующем"42.
   Все эти особенности и выражают два определения внутренней речи: это речь,
в которой формируется мысль, это речь, обращенная к себе.
   Мне представляется, что идеи Выготского имеют  не  чисто  психологическое
значение. Скажу резче: думаю; что некая "погруженность в анабиоз" этих  идеи
(с  1934  года)  во  многом  объясняется  тем,  что,  сформулированные   как
психологические (даже как вывод из психологических экспериментов),  они,  по
сути дела, являются логическими, говорят о логической) структуре  "внешнего"
текста  как  текста  понятийного  и  являют  блестящий  образец  философской
культуры, философских предположений.
   И если соотнести идеи Выготского о "внутренней речи" с  идеями  Гегеля  о
разрушении  в  понятии   "субъектно-предикативной   структуры   дискурсивных
предложений", то будет возможно предположение о логике творческой мысли  как
о логике внутреннего  диалога.  Только  соединив  в  одно  целое  логические
предположения Гегеля и  логические  же  предположения  Выготского,  возможно
получить  исходную  технологию  диалогического  (XX  век,  логика  культуры)
анализа теоретических текстов.
   Но, взятые отдельно, идеи Выготского столь же безработны, хотя и в другом
плане, как и идеи Гегеля. Той реальной материей, в которой возможно  уловить
все особенности внутренней речи, является... внешний  текст,  обращенный  на
себя, -  в  свете  гегелевских  идей,  прочитанный  при  помощи  гегелевских
задержек и торможений (столь раздражающих читателя) как движение понятия.
   Выготский фиксирует действительный замысел творческого мышления  -  речь,
обращенную к  самому  себе.  Гегель  фиксирует  действительную  форму  этого
мышления   -   "субъектно-субъектную"   понятийную   структуру.   Идеи   эти
дополнительны. И в этом "дополнении" (= сопряжении)  внутренняя  речь  может
быть дана открытым текстом. Понята как логическая форма.
   Впрочем, для такого дополнения и соотнесения необходимо, как мне кажется,
осмыслить идеи Выготского в историологическом  и  культурологическом  плане.
Выготский говорит об интериоризации внешней социальности во внутренней речи,
но такого представления  недостаточно  для  того,  чтобы  понять  творческую
органику диалогической  мысли,  ее  культуроформирующий  статут.  Поэтому  -
несколько замечаний о логических возможностях и пределах  того  "неведения",
которое нам дала книга Выготского.
   Во-первых,  соображения  Выготского  позволяют  уточнить   только   самый
абстрактный замысел "обращения текстов", замысел, пока  еще  "свободный"  от
конкретного историокультурного содержания,  обобщенно  одинаковый  для  всех
культур мышления. Во-вторых, процесс погружения социальных  связей  в  глубь
сознания (о котором говорит Выготский,  анализируя  формирование  внутренней
речи) есть  -  в  логическом  плане  -  процесс  превращения  развернутых  и
относительно самостоятельных "образов  культуры",  ее  готовых  феноменов  в
культуру мышления, динамичную и расплавленную,  конденсированную  в  "точке"
личности.  Объективно  развитая  культура  получает   во   внутренней   речи
субъектное определение, то есть такое,  где  она  оказывается  обращенной  в
будущее формой творчества новых, еще не существующих,  но  только  возможных
"образов культуры". Отношение переворачивается,  и  внутренняя  речь  должна
пониматься не столько как "феномен  интериоризации",  сколько  как  интенция
"овнешнения" мысли, как сосредоточенный в понятии  зародыш  новой  культуры,
пока еще не положенной предметно и не расчлененной во внешней  социальности.
Социальные связи не  только  погружаются  во  внутреннюю  речь,  они  в  ней
коренным образом преобразуются, получают новый (еще не реализованный) смысл,
новое направление во внешнюю деятельность, в предметное воплощение. И только
в таком плане (изнутри - вовне!)  внутренняя  речь  может  быть  понята  как
логическая, а не как чисто языковая или  психологическая  форма.  Но  тогда,
в-третьих, внутренняя речь (и ее элементарная форма моно-диалога) может быть
представлена  как  диалог  тех   культурно-исторических   образов   мышления
(деятельности),  которые   интериоризованы   в   различных   голосах   моего
собственного "Я" и спор которых выступает как  форма  полагания,  творчества
новых культурных феноменов (знаний, идей, произведений  искусства...).  Так,
"наведение"   Выготского    позволило    нам    сформулировать    логическое
предположение, то самое, которое уже давно сделал  Гегель:  формой  движения
творческой мысли является именно понятие (как цельность), "внутри"  которого
и превращением которого совершаются все  дальнейшие  метаморфозы,  выход  из
которого в  "суждение"  и  "умозаключение"  -  для  творческого  мышления  -
невозможен и бессмыслен.
   Понятие не "кирпичик" мысли, а ее "здание", ее тотальность. Чтобы уловить
творческое движение мысли (речь, обращенную  к  самому  себе)  в  тексте,  к
примеру, теоретических работ, необходимо представить  (идеализовать)  теорию
как понятие, книгу как понятие, философскую систему как понятие.
   Но в дальнейшем тексте этой книжки "понятие" -  почти  запрещенная  тема.
Разговор пойдет о такой философской  традиции  (философской  логике  XVII  -
начала XIX века) и о таком типе внутреннего  диалога  (диалог  классического
разума с самим собой), для которых диалог  понятия  мгновенно  редуцировался
(или расплывался) в диалоге  "способностей"  внутри  единого  теоретического
интеллекта.
   И все же я думаю, что, соотнеся идеи Гегеля и Выготского, мы смогли лучше
подготовиться  к  историологическому  анализу  "философской  логики"  Нового
времени.
   Читателю  почти  не  понадобятся  идеи,  развитые  в  этом  разделе.   Не
понадобятся для реальной  читательской  работы.  Мы  не  будем  использовать
"технологию" Гегеля - Выготского. Но вот  как  мысленная  вышка,  с  которой
будут проглядываться последующие  идеализации,  наше  соотнесение  Гегеля  и
Выготского необходимо.
   6. Замысел и пределы предстоящей реконструкции
   Во  втором  разделе  первой  части   будет   осуществлен   пробный   опыт
историологической реконструкции - в контексте философской логики культуры  -
такого странного логического феномена, как "теоретик-классик".
   Несколько  слов  о  самом  понятии   "историологическая   реконструкция".
Предполагается,  что  логические  особенности   "теоретика-классика"   будут
воспроизведены в их исторической конкретности, где-то в пределах 1630 - 1970
годов. Это должны быть  всеобщие  (логические)  и  особенные  (исторические)
определения. Сказанное предполагает и особое понимание  логики  (то  именно,
которое мы развиваем). Те внутренние "Я", которые мы будем  реконструировать
в "голове" "теоретика-классика", необходимы  и  всеобщи  в  такой  особенной
ситуации,  когда  человек  стоит  перед   задачей   актуализировать   логику
(возможность)   бытия   предметов   как   логику    взаимодействия    (здесь
"взаимодействие" - предельное понятие) "точек Кузанского", то  есть  "точек"
превращения логики.
   Далее,   особенности   мышления   "теоретика-классика"    будут    именно
реконструированы. Это означает, что сам  "жанр"  предстоящих  очерков  будет
сочетанием  философской  формы  теоретизирования  (открытых,   майевтических
размышлений,  демонстрации  процессов   собственного   мышления)   и   формы
теоретизирования исторического (итог  которого  не  позитивная  теория  типа
естественнонаучной, но именно историческая конструкция, ответ не на  вопрос:
"В чем сущность процесса?", а на вопрос: "Как это было?" Или: "Как это  есть
в действительности?").
   Теперь следует уточнить понятие  "теоретик-классик"  и  обосновать  выбор
именно такого предмета анализа.
   Осмысливая "Палату ума", мы говорили о  теоретическом  Уме,  о  мышлении,
направленном на изобретение теорий. Такое ограничение было связано не только
с  задачей  нашего  исследования,  но  также   со   спецификой   исторически
сложившихся форм философской рефлексии по отношению  к  логической  культуре
Нового времени.
   В Новое время логика обнаруживается  философами  именно  в  теоретическом
мышлении, направленном на познание вещей, и, чем дальше,  тем  больше,  -  в
языке теоретического текста (в XX веке главным образом в языке  математики).
Мышление эстетическое, направленное на создание художественных произведений,
на художественное освоение мира, представляется чем-то -  по  определению  -
нелогическим, да и вообще - мышлением ли? Если эстетическое освоение мира  и
понимается как мышление, то его логическая суть выявляется, фокусируется как
раз в другой, "высшей" (или просто другой) форме мышления - в той же теории.
Эстетическое мышление представляется обычно  сложной  смесью  логического  и
нелогического,  разумного  и  эмоционального;  а  потому  для  выделения   и
идеализации собственно логических  определений  надо  все  же  обратиться  к
наиболее чистой форме,  очищенной  от  эмоциональных  примесей,  -  к  форме
теоретического мышления, к  "дедуктивно-аксиоматическому"  тексту.  И  такая
ситуация определялась  не  "злой  волей"  философов,  а  реальным  строением
практики Нового времени.
   Подозрительной - в этом плане  -  оказалась  к  концу  XIX  века  и  сама
философия, философское мышление. Близость философских текстов  к  схематизму
внутренней    речи,     их     открытая     форма,     слабая     разработка
аксиоматически-дедуктивных схем, вмешательство эстетических моментов, замена
рефлексией объективных  логических  фиксаций  -  все  это  делало  философию
неудобным  (если  говорить  мягко)  предметом  для  обнаружения   собственно
логических закономерностей, точнее, для использования их в целях  информации
и управления.
   В крайнем случае философия  выступала  как  метод  анализа  теоретических
текстов, но уж во всяком случае не как глубинная мысль предмета мысли. Да  и
метод становился все более подозрительным. Философы - речь все время идет  о
философах-логиках - стремились приблизить свой метод к методу  точных  наук,
чтобы  адекватно  воспроизвести  действительно  "логические  закономерности"
(формальную структуру текста).
   Теоретической мышление - теоретический текст  -  математический  текст  -
метаматематический текст - так можно изобразить  последовательное  уточнение
предмета собственно логического анализа, предмета логической науки в  XIX  -
XX веках.
   Проделанный анализ позволяет наметить обратный путь -  от  текста  к  его
изобретателю. Необходимость логического обоснования самих начал  логического
движения; постоянная "подкормка" чистой дедукции за счет внутреннего диалога
"способностей"; неизбежность включений в логику  мышления  (понятия)  логики
бытия (как  внепонятийной,  непонятой,  загадочной  реальности)  -  все  эти
соображения, будем надеяться, убедили читателя в диалогичности самой обычной
теоретической логики, во внутренней философичности  (логика  как  критика  и
обоснование самой себя) каждого самого строгого логического движения.
   Логика текста, до основания понятая, выступает в качестве  логики  текста
интерпретированного, идеализованного как философский, как движение  понятий,
как диалог логик.
   Все  это  так.  Но  все  же  начинать  наш  анализ  необходимо  с  текста
позитивно-теоретического,  причем   естественнонаучного,   и   уже   в   нем
обнаруживать внутренние, философологические слои. Только на  таком  пути  мы
будем логически воспроизводить действительную историю  философского  анализа
(от Декарта начиная), будем "отталкиваться" от обычного понимания того,  что
есть "теоретический текст",  логически  систематизированный,  построенный  в
соответствии  со  строгими  правилами  дедукции  и  аксиоматизации  (точнее,
ориентированный на выполнение этих  правил  как  идеала).  Только  тогда  мы
сможем последовательно пройти и "обратный  путь":  от  "замкнутого  на  себя
текста"  (в  идеале  тавтологического)  к  "замкнутому  на  себя  мыслителю,
теоретику" (в идеале "замкнутость"  в  этом  случае  тождественна  изменению
субъекта мышления, тождественна диалогу мыслителя с самим собой).
   Впрочем, необходимость начать наш анализ с текста теоретика-естественника
связана не только  с  общефилософскими  соображениями.  Многое  определяется
современной научно-технической революцией.
   Вот некоторые дополнительные аргументы, определяющие,  почему  к  цельной
фигуре  мыслителя  Нового  времени  лучше   всего   подойти,   опираясь   на
позитивно-научную, "законополагающую" теорию.
   Во-первых,  именно  эта  теория   сейчас   непосредственно   подвергается
преобразованию, рушится объективно под влиянием теоретических  революций  XX
века, и нам остается только проникнуть в "интерьер"  теоретизирования  вслед
за Альбертом Эйнштейном или Нильсом Бором.
   Еще одно соображение. Как раз естественнонаучная теория наиболее  жестка,
определенна,  отщеплена  от  теоретизирования  как   процесса   (что   собой
представляет,  "физико-математическая  теория",  можно   указать   почти   с
эмпирической определенностью  и  формально-логической  четкостью).  Поэтому,
проникая - отсюда - в "интерьер" теоретика, возможно четко выявить все этапы
такого "проникновения" - различить движение в "теории", движение в  процессе
полагания этой теории и в процессе "самоизменения теоретика".
   В философии или в истории форма знания  так  диффузна,  так  текуча,  так
слита с процессом теоретизирования и с самим субъектом этого  процесса,  что
здесь  логическое  движение  в   "подтекст"   теоретической   формы   крайне
затрудняется, а  антиномическое  единство  (формы  -  процесса  -  субъекта)
понимается просто  как  абстрактное  тождество.  Это  отнюдь  не  недостаток
философии или истории, это просто аргумент в размышлении, "с чего начать".
   И  наконец,   самое   основное.   Именно   этот   "угол"   теоретического
"треугольника" (теория - процесс теоретизирования - субъект этого  процесса)
непосредственно    повернут    в    XVII    -    начале    XX     века     в
социально-производственную  практику.  Естественнонаучное   теоретизирование
объективно  -  и  социально,  и  логически  -  фокусирует  в   этот   период
деятельность цельного теоретика, оказывается в значительной  мере  синонимом
самого понятия "теоретик" в его сопряжении с понятием "практик".
   Два других угла повернуты внутрь, составляют подтекст теоретизирования  и
в своей логической определенности почти не осознаются.
   Поэтому начинать нужно именно с этого "угла".  Но  не  забудем  -  только
начинать. Цель наша иная - понять  логический  феномен  "теоретика-классика"
как исторический феномен.  И  -  далее  -  понять  феномен  "теоретика"  как
одностороннее выражение целостной формы диалога познающего  разума  с  самим
собой.
   Наша сверхзадача - воспроизвести цельную диалогику  Нового  времени,  как
она преломляется в голове "теоретического гения".
   (1990). Еще раз напомню: наша задача обратима.  Мышление  Нового  времени
(логика познающего разума) определяется в  этой  книге  -  в  момент  своего
превращения в логику разума диалогического  -  как  обоснование  современной
философский  логики.  Это  во-первых.  И  одновременно   (в   свете   такого
превращения) осуществляется вторичная рефлексия: сама  логика  мысли  Нового
времени  понимается  и  актуализируется  как  одна  из  граней,  определений
современной логики культуры - логики диалога логик. Логики начала логики.
   Но для решения этой двуединой задачи необходимо, пусть частично, раскрыть
в  однозначном  естественнонаучном  тексте   целую   систему   диалогических
включений.  Схема  этих  перекрещивающихся  диалогов  предположена   в   уже
осуществленном выше анализе:
   1.  "Диалог  интеллектуальных   способностей"   (рассудок   -   разум   -
интуиция...), теоретически осознанный уже в диалогах Кузанского и развитый -
философски - в системах Декарта, Лейбница, Спинозы, Канта. Тот же  диалог  -
позитивно,   вне   философской   рефлексии,   -   реализовался   в   истории
естественнонаучного мышления от Галилея до Эйнштейна.
   2. Диалог этот по-разному протекает в собственно философском мышлении,  в
теориях позитивно-научных и в исторических  конструкциях.  Мы  воспроизведем
его преломление внутри позитивно-научного мышления, но так,  чтобы  раскрыть
"диалог способностей" на фоне (в контексте) или  в  пересечении  с  диалогом
теоретики (в более узком смысле слова - автора позитивно-научных  теорий)  и
философа, выходящего на грань целостного познающего Разума  -  в  сферу  его
обоснования.
   3. Этот коренной диалог (логики философской и  логики  позитивно-научной)
может осуществляться как  творческая  сила  только  в  ключе  еще  одного  -
"дополнительного" - диалога - между теоретическим и эстетическим разумом,  в
единстве и противоречиях  теоретического  и  художественного  творчества.  В
настоящей книге этот диалог не будет анализироваться  специально  (некоторые
его определения я намечу в последнем  очерке  этой  части),  но  преломление
споров  "теоретика,  поэта,   философа"   во   внутритеоретическом   диалоге
"теоретика-классика" должно все время восприниматься читателем (то есть  его
необходимо - в той или другой форме - воспроизводить).
   4. Наконец, во всем узле диалогов, исторически  и  логически  характерных
именно для  Нового  времени,  необходимо  будет  наметить  диалог  различных
логических культур. Непосредственно  анализируемая  нами  культура  мышления
Нового времени, культура классического разума,  будет  понята  как  голос  в
сложнейшей историологической полифонии -  в  споре  с  логической  культурой
античности, средневековья и в споре  с  назревающей,  еще  не  реализованной
логической культурой ближайшего будущего.
   Конечно, вся программа-максимум не может быть  здесь  реализована,  но  в
качестве программы, перспективы она  будет  определять  направление,  вектор
предстоящего анализа. Не больше.  Все  включения  и  "слои"  диалогов  будут
обнаруживаться и сниматься постепенно и только  в  ключе  творческой  работы
"теоретика-классика".  И  теперь  яснее   становится   само   это   понятие.
"Теоретик-классик"   -   автор   позитивно-научного   текста,   фиксирующего
дедуктивно-аксиоматическую, "законополагающую" теорию типа теорий физических
или механических.
   "Теоретик-классик" работает на историческом прогоне XVII - начало XX века
и развивает классические теории, основанные на идеализациях  Галилея.  Он  -
мыслитель,  формирующий  свое  теоретическое  знание  как  нечто  радикально
отличное от знания философского  или  исторического,  но,  следовательно,  в
диалоге с философским и историческим мышлением. Это  -  автор  классического
текста.
   Классический текст и будет непосредственным предметом нашего анализа.  Но
сразу же уточним.
   Тот  "текст",  который  мы  будем  анализировать,  в  котором  мы  должны
обнаружить диалогику  классического  разума,  отнюдь  не  какой-то  наличный
текст: такой задачи я пока не ставлю. Предмет нашего анализа -  это  как  бы
замысел классического (физического)  текста,  уже  логически  идеализованный
текст.  Но  тут  мы  не  будем  насильниками,  такая  подготовка  текста   к
философскому  анализу  осуществлена  самими  физиками  XX  века,  любопытным
образом - одновременно - предельно формализующими свои работы и предельно их
философизирующими, превращающими тексты  в  размышления  по  поводу  текстов
(Эйнштейн, Бор).
   Предположение  о  внутреннем  диалоге  теоретика  как   истинной   логике
теоретического текста составляет основу развиваемой далее реконструкции.
   Речь идет об истинной логике Новог