-  сомнение,  осуществляемое  в  форме  доказательства
бытия Бога (разум средних веков). Это -  сомнение  в  возможности  тождества
двух определений Бога: Всеобщий и - Субъект (разум Нового  времени).  Это  -
сомнение в действительном, уже -  наличном,  а  не  возможностном,  -  бытии
Спинозовской Natura naturans (разум  современности,  сомневающийся  в  самой
иррелигиозной вере в то, что бытие есть).
   Религия  всегда   живет   смертью   (усталостью)   философского   разума.
Философский разум жив сомнением в предельном предмете религиозного верования
и религиозного опыта. Это - так, даже в самой сердцевине высших  религиозных
систем. Несколькими строками выше  я  упомянул  философское  (теологическое)
доказательство бытия Бога, которое имеет своей основой  неявное  сомнение  в
этом бытии, то есть насущность разумного обоснования. Обосновать веру каждый
раз удается, но насущность такого обоснования появляется вновь и вновь.
   В культуре XX  века  борение  философского  и  религиозного  отношения  к
всеобщим  началам  бытия  приобретает  предельно  напряженный   и   бытийный
характер.
   Вернусь к исходному образу культуры. Сейчас  мне  необходимо  подчеркнуть
один момент: когда всеобщая деятельность  самоустремления  (основание  нашей
линзы) заостряется и фокусируется в гранях  культуры,  то  целостная,  самим
человеком (здесь - человечеством в его  совокупном  развитии)  отстраненная,
предметная самоустремленная (Selbstisch...) деятельность не только все более
сгущается, разделяясь на отдельные, сужающиеся грани; она - эта деятельность
- из "анонимной" все более становится индивидуальной, авторской, все  глубже
погружается  в  хрусталик  нашего  внутреннего  духовного  зрения;  насущное
единство направленности нашей творческой энергии вовне и  -  одновременно  -
внутрь, в глубь сознания,  становится  мучительной,  творчески  направляемой
целью деятельности каждого человека, в той мере, в какой он  -  художник,  -
философ, - теоретик, - нравственный индивид. В  этом  -  смысл  произведений
культуры. Необходимая - по исходному определению -  самоустремленность  всей
нашей   материальной,   орудийной,   предметной,    духовной    деятельности
оборачивается  -  в  гранях  культуры;  в  их  средоточии   -   сознательной
деятельностью самодетерминации.
   3. Вершина (острие) "пирамидальной линзы" культуры.
   Это - в наше внутреннее зрение,  в  наше  мышление  вживленное  -  острие
культуры    есть    точечный,    сфокусированный    акт    самодетерминации,
самоформирования и самоизменения человеческой судьбы. В  наукоучении  Нового
времени  этот  акт,  понимаемый,  впрочем,  лишь   в   контексте   познания,
определялся как "causa sui" у Спинозы, "монада" - у Лейбница, "первое начало
наукоучения" - у Фихте, "единство, тождество идеи и духа" - у Гегеля и  т.д.
Однако сами эти слова - монада, causa sui, ego cogitans - это слова на языке
"наукоучения". В плане философии (логики) культуры само "наукоучение" и  его
язык есть лишь одна из сторон, одно из определений всеобщего бытия  культуры
как феномена самодетерминации индивида.
   В  точечном  акте  (начале...)  самодетерминации  сливаются  только   что
очерченные раздельные грани культуры.
   "Пирамида" оборачивается "конусом".
   Это и понятно. Ведь в нашем сознании и мышлении нет отдельных отсеков для
искусства или философии... В момент разумения - когда я вспоминаю,  понимаю,
создаю некий феномен культуры и самого  бытия  -  мое  сознание  и  мышление
сосредоточиваются в нечто единое,  целостное,  простое,  неделимое;  в  этой
"единице" разумения  сходятся,  "работают"  все  "грани"  моего  бытия  -  в
культуре и в повседневной жизни; действует Разум,  развитый  бытом,  бытием,
искусством,  философией,  нравственностью,  теорией.  В   этой   встрече   и
происходит, собственно, решающее противоборство  сил  детерминации  извне  и
самодетерминации (см. выше).
   Но  в  неделимой  точке  самодетерминации  заключены  два  противоположно
направленных  вектора:  из  этой  точки  расходятся  грани  художественного,
философского, теоретического... творчества (и понимания); в этой точке (в ее
обращении в глубь нашего "Я" - нашего разума) осуществляется  преобразование
самих начал, посылов разумения, сознания, поступка.
   И только в тождестве этих разнонаправленных сил и  может  быть  понят  (и
может осуществиться) акт самодетерминации. Я сейчас не говорю о том,  что  в
реальной социальной жизни  все  эти  векторы  и  грани  оборачиваются  также
процессами экономического,  технического  и  т.д.  действия  на  предметы  и
явления мира, в необходимом деле их использования и потребления. Этот момент
и есть дело детерминации "извне" и "из-нутра"... Дальше. -
   В этом точечном акте - в обращенном  на  сознание  акте  мысли  -  именно
мышление, развитое в феноменах  культуры,  и  оказывается  тем  бытием,  что
входит  в  глубь  сознания,  определяет  по-новому  сознание,  способно  его
переопределить  (в  противовес  силам  внешней  детерминации   и   импульсам
детерминации из подсознательного "нутра").
   Но в этом же акте мое (переопределенное) сознание  оказывается  импульсом
иного  мышления...  Ср.  внутреннюю  речь  в  понимании   Л.С.Выготского134.
Конечно, понимание мышления как  силы,  способной  переопределить  застывшие
платформы и векторы нашего сознания (1), понимание сознания - в его интенции
сформировать новое мышление (2) требует специального детального  анализа  (я
пытался дать такой анализ в серии докладов  "Сознание  и  мышление").  Здесь
детальному анализу  не  место.  Однако  сама  идея  "культуры  как  феномена
самодетерминации" все же нуждается (особенно в этом пункте  исследования)  в
каком-то, пусть пунктирном, разъяснении того смысла, который я  вкладываю  в
определение творческого сознания и самосознания.
   Поэтому, прежде чем рассмотреть (в следующем приближении)  заключительный
акт самодетерминации, - небольшое отступление:
   Сознание (и деятельность) индивида расположены  в  некоем  "пространстве"
между  двумя  границами.  Одна  граница  -  "последние  вопросы  бытия"   (в
определении  М.М.Бахтина),  это  -  детерминация  нашего   сознания,   наших
поступков свободой (волей) перерешить свою жизнь, свою судьбу. Такую свободу
нам дают идея личности и идея разума (детальнее об этих идеях - ниже).
   Другая  граница  -  детерминация   нашего   сознания   внешними   силами,
физиологией    и    социальной    необходимостью,    целесообразностью     и
обстоятельствами, профессией и характером (его роком). Думается, что  каждый
человеческий  поступок  есть  феномен  встречи  в  нашей  душе  и  в   нашей
деятельности двух этих детерминаций,  напряжен  их  противостоянием.  Больше
того, такое противоборство,  такая,  всегда  существующая,  свобода  выбора,
решения - это и есть суть нашего сознания (в широком смысле). Эта  перипетия
всегда затаена  в  сознании,  хотя  мы  зачастую  стремимся  "забыть"  грань
самодетерминации  (=  выключить  сознание).  Спектр  сознания   континуален.
Существуют поступки, более близкие к "нижней  части  спектра"  -  к  жесткой
детерминации "извне". Есть поступки,  совершаемые  свободно  -  в  горизонте
"последних вопросов", в напряжении  (и  катарсисе...)  самодетерминации.  Но
само сопряжение двух детерминаций - свободой (воли  и  разума)  и  -  "силой
обстоятельств" - насущно и неизбежно  для  каждого  феномена  сознания,  для
каждого человеческого поступка. Свет сознания гаснет,  ослабевает,  действия
автоматизируются в зоне "обстоятельств". Свет  этот  крепнет  и  возжигается
разумом (так формируется сам феномен сознания) в  зоне  "последних  вопросов
бытия". Но в любом случае каждый сиюминутный поступок, совершаемый индивидом
(пока индивид сознает  этот  поступок...)  всегда  -  одновременно,  -  есть
действие вовне, направленное на... (что-то, кого-то...), и - действие внутрь
(поступок-рефлексия), поступок, ориентированный "на себя", на  мой  духовный
мир, на силу "решения последних вопросов бытия". Каждый поступок  ослабляет,
усыпляет или - освобождает, сосредоточивает эту силу собственного решения.
   Когда  я  решительно  разводил   силы   "детерминации   извне"   и   силы
"самодетерминации", то я исходил из их  абсолютно  различного  смысла  (и  -
духовно и социально...). Но  в  реальной  жизни  человеческого  сознания  (и
действия) эти силы всегда неразрывно, и "дополнительно", и  взаимоисключающе
сопряжены (сопряжены - в своем  значении).  Обращенность  "конуса"  культуры
острием своим в эту живую жизнь сознания и есть  обращенность  в  "солнечное
сплетение" двух полюсов нашего  душевного  спектра,  в  средоточие  душевной
перипетии.
   То, что я сейчас сказал, относится к "сознанию" в "широком смысле слова",
к его реальной феноменологии. Но в основе моего понимания лежит все же "идея
сознания"  в  некоем  предельном  сосредоточении.  В  этом  смысле   человек
сознателен (если "распечатать" этот привычный фразеологизм) лишь в той мере,
в какой в его душевной (еще - не  духовной...)  жизни  осуществляются  такие
определения:
   1. Сознание есть "воспроизведение" (скажем пока так - несколько  туманно)
в нашей душевной жизни, в нашей психике некоего со-бытия.  Я  уже  упоминал,
что введенный здесь усложняющий  "дефис"  (со-бытие...)  необходим  по  сути
дела. Мне важно подчеркнуть, что в сознании  воспроизводятся  (и  впервые  -
изобретаются) не какие-то отдельные функции,  действия,  признаки,  свойства
некоего внешнего предмета  или  -  другого  человека  в  данный  момент,  не
какие-то  отдельные  сиюминутные  свойства  и  желания  и   поступки   моего
собственного "Я"... Нет, в сознании  (в  отличие  от  ощущения,  восприятия,
эмоции...) я "осознаю" - простите за тавтологию -  целостное  бытие  другого
предмета или человека (осознаю,  что  он  (!)  есть  (!),  -  именно  в  его
нерастворимом и не поглощаемом моими желаниями или потребностями  "ядре",  в
его несводимости (эту  несводимость  я  и  осознаю...)  к  его  свойствам  и
качествам; в его определенности как логического "субъекта", а не атрибута. В
его из- и на-вечности. Предмет этот может, конечно, исчезнуть, но смысл  его
(как единого во  всем  его  бытии  -  вчера,  сегодня,  завтра...)  остается
навсегда. Но это, далее, означает,  что  в  сознании  "носитель"  свойств  и
изменений как бы отщепляется от того,  что  он  "носит",  от  того,  как  он
действует.
   Существенна и вторая сторона идеи со-бытия. В сознании  бытие  (целостное
бытие) "другого", "чужого" предмета и человека осознается в его отношении  к
моему  бытию  -  целостному,  неделимому,  несводимому  к  моим   свойствам,
желаниям, признакам. Бытию, соединяющему - в момент  настоящего  -  все  мое
прошлое  (память,  которая  -  по  сути  -  всегда  континуальна,   хотя   в
воспоминаниях - дискретна и  выборочна)  и  все  мое  будущее  (воображение,
развитое, прежде всего, в феноменах искусства). В сознании это  мое  цельное
бытие (способное изменять мои свойства) взаимоопределяется с цельным  бытием
иного, столь же самостоятельного,  отдельного,  отнюдь  не  по  отношению  к
частным моим стремлениям и поступкам  значимого...  "логического  субъекта".
Так формируется осознание "Я", отделенного - в со-бытии  с  иными  людьми  и
предметами - от моих собственных определений,  органов,  орудий,  отношений,
чувств и т.д. Эта определенность сознания действительно  (Маркс  здесь  прав
против Гегеля) есть феномен самоустремленности человеческой деятельности, ее
несовпадения с ней самой и со  всеми  ее  определениями  (орудиями,  целями,
отношениями). Предмет (и соответственно - субъект) человеческой деятельности
не  поглощается  этой  деятельностью,  но  постоянно   воспроизводится   как
самобытийный, как бесконечный источник возможных изменений и общений.
   2. В сознании осуществляется его насущное единство (и  нетождественность)
с  самосознанием.  Только  в  осознании  "Ты-бытия"  возможно  увидеть   мое
собственное,  целостное,  завершенное  бытие  -  с  точки  зрения  "Ты",   в
средоточии ино-бытия, вынесенного за мои пределы, за грани моих определений.
Только с этой точки зрения ("Ты") "Я"  оказываюсь  "вненаходим"  для  самого
себя, могу себя осознать в полной мере.
   Самосознание и есть "воззрение" на меня (на мое "Я", а  не  на  отдельные
мои поступки и желания) с высот (или низин) бытия иных людей и вещей, причем
бытия целостного и  онтологически  значимого.  Только  в  ситуации  сознания
(...когда осознается  целостное  бытие  иных  вещей,  иного  мира)  возможна
окончательность   самосознания,   во   всей   отстраненности,   замкнутости,
вне-находимости моего  "Я"  -  для  меня  самого.  И  -  обратно.  Только  в
самосознании  моего  целостного  бытия  возможно  сознание,  а   не   просто
восприятие или "поглощаемость"...  других  самостоятельных  бытий.  Осознать
некое бытие не означает осознать это бытие как предмет  желания,  но  -  как
"предмет" отстранения моим бытием. В сознании предмет необходим мне (насущен
моему сознанию) именно своим бытием вне меня, в собственном извечном смысле.
Уже в этом плане потенции культуры (как феномен самодетерминации) "изнутри",
"апофатически" включены, вживлены в наше сознание - еще до  (в  ожидании...)
реальных произведений культуры. Сознание есть культура до культуры, накануне
культуры. В этом смысл бахтинского  -  "сознание  есть  там,  где  есть  два
сознания, дух есть там, где есть два духа". В той  мере,  в  какой  мое  "Я"
(несводимое к своим признакам,  желаниям,  поступкам  и...  только  из  этих
поступков, желаний, признаков, из прошлого  и  будущего  сосредоточенное...)
может на меня самого смотреть "со стороны", находясь в  точке  иного  бытия,
человека, "предмета", в этой мере данный "предмет" - с  позиций  которого  я
смотрю на себя, осознаю себя... - обладает сознанием,  одухотворяется.  Идея
сознания предполагает два сознания в одном, предполагает несовпадение  моего
"Я" с ним самим, предполагает  возможность  (!)  самоизменения.  Собственно,
точнее  даже  сказать  так:  "Я",  формируемое  в  актах  сознания,  и  есть
парадоксальная замкнутость "на себя", некий микросоциум  (причем  неделимый,
атомарный микросоциум), в котором "Я", смотрящее и слушающее мир, общается с
"Я", смотрящим на себя "со стороны", "извне" себя самого...
   3.  Однако  смысл  (и  генезис)  сознания,  коренящийся  в   деятельности
самоустремления, - это не только и  не  просто  пред-определение  рефлексии,
возможность (пока - только возможность) мысли о мысли. Здесь -  и  выход  за
пределы "идеи рефлексии". Ведь сама "затравка" сознания (и соответственно  -
самосознания)   состоит   в   насущности   и   свободе   самоизменения;    в
неудовлетворенности своей собственной деятельностью; в стремлении (поскольку
я могу от своей деятельности и от себя самого отстраниться, поскольку  я  не
срастаюсь заживо с собственными органами действий, чувств, целей) изменить и
самое деятельность, и  ее  средства,  и,  наконец,  исходную  потенцию  этой
деятельности. Исходное в сознании-самосознании (и затем - в рефлексии135)  -
это не просто мое "сдвоенное" ("диалогическое") бытие, но как раз "установка
на самоизменение". В этом плане мои "два сознания" есть  лишь  феномен  моей
самонеудовлетворенности,   устремленности   на   трансформацию    моего    -
неизменного, целостного и вненаходимого - бытия. Но именно в этой  связи  то
мое "Я", что смотрит на меня со стороны, слушает меня "извне", то "Я", что и
все объективно закрепленные мои орудия и  предметы  осознает  как  мое  -  и
вместе  с  тем  на  меня  направленное  -  бытие   это   "самосознающее   Я"
нетождественно и "несимметрично" с  "Я  самосознаваемым"...  Неравноценно  с
ним.  Сознающее  "Я"  "больше"  "Я"  "сознаваемого"  всего-навсего  на  идею
сомнения  в  истинности  моего  познаваемого   "Я",   "больше"   "на"   идею
самоизменения.
   Таков "схематизм" сознания (и самосознания) по его сути. Конечно, на этот
"схематизм" действуют - иногда решающим образом - все силы, его  изменяющие,
все силы детерминации "из-вне" и "из-нутра". Но это уже не вопрос о том, что
есть сознание, а вопрос о том,  что  его  изменяет,  подавляет,  гасит.  Это
вопрос о реальной  феноменологии  сознания.  Так  же  как  вопрос  о  силах,
изменяющих  движение   предметов   нетождествен   вопросу   об   инерционной
(независимо от этих внешних воздействий определяемой)  природе  движения.  К
сожалению, та логика, что давно уже бесспорна в "механике Галилея", никак не
пробьет себе  дорогу  там,  где  она  особенно  имманентна,  -  в  понимании
человеческой деятельности. В деятельности совсем иного типа,  чем  галилеево
движение:  идущей  не  от  предмета   -   к   предмету,   но   деятельности,
самоустремленной, по определению...
   Теперь, пожалуй, мы подготовились к более полному пониманию "культуры как
самодетерминации",  вживляемой  в  сознание.  В  сознание,  ожидающее  этого
"вмешательства", -  в  сознание,  ожидающее  освобождения  своих  внутренних
интенций.
   Только еще одно сопоставление (и в какой-то мере -  иллюстрация  к  тому,
что я только что сказал).
   Когда М.М.Бахтин раскрывает суть понимания идей в  поэтике  Достоевского,
идей, способных изменять исходное, чисто  психологическое  состояние  нашего
сознания (вспомним резкое отмежевание автора  "Братьев  Карамазовых":  я  не
психолог, я - фантастический  реалист...),  то  здесь  речь  идет  именно  о
феномене самодетерминации - в отношениях духа  и  -  души,  над-сознания  (а
вовсе не подсознательного) и - сознания в собственном  (не  психологическом)
смысле слова.
   Вне такого - духовного - преображения в сфере идей наше сознание, говорит
Бахтин,   еще   недостаточно   "сознательно",   оно   неизбежно    сохраняет
предопределенность   "извне",   предопределенность   личности   -    средой,
обстоятельствами, характером, но - значит - не  имеет  к  личности  никакого
отношения.
   Бахтин настаивает на своем определении:
   "Незавершимость полифонического диалога (диалога по последним  вопросам).
Ведут такой диалог незавершимые личности, а не психологические субъекты".
   "Достоевский... открыл личность и саморазвивающуюся логику этой личности,
занимающей  позицию  и  принимающей  решение  по  самым  последним  вопросам
мироздания.  При  этом  промежуточные  звенья,  в  том  числе  и  ближайшие,
обыденные, житейские звенья, не пропускаются, а осмысливаются в  свете  этих
последних вопросов (сформулированных в форме идеи. -  В.Б.)  как  этапы  или
символы последнего решения"136.
   И только выходя за пределы психологии сознания, в  сферу  духа,  возможно
уловить  "нерешенное  ядро"  личности,  способной  самопредопределять  (и  -
перерешать...) собственную судьбу, собственный характер.
   Далее Бахтин анализирует суд над Дмитрием Карамазовым.
   Вспомним этот фрагмент романа:
   И  прокурор  и  защитник  не  могут  выйти  за  пределы  "психологической
предопределенности" поведения Дмитрия.
   Вот, к примеру, аргументация прокурора: "Сообразно ли это (предположение,
что "Дмитрий Карамазов ощущает вдруг в себе  такую  стоическую  твердость  и
носит на своей шее тысячи рублей, не смея до них  дотронуться...".  -  В.Б.)
хоть сколько-нибудь с разбираемым нами характером? Нет,  и  я  позволю  себе
рассказать, как бы поступил в таком случае настоящий Дмитрий Карамазов, если
бы даже и в самом деле решился зашить свои деньги в ладанку. При  первом  же
соблазне... он бы расшил свою ладанку и отделил от нее  -  ну,  положим,  на
первый случай, хоть только сто рублей... Затем еще через  несколько  времени
опять расшил бы ладанку и опять вынул уже вторую сотню, затем третью,  затем
четвертую... И, наконец, уже прокутив... предпоследнюю сотню,  посмотрел  бы
на последнюю и сказал бы себе: "А ведь и впрямь не стоит относить одну сотню
- давай, и ту прокучу"137.
   Правда навсегда застывшего характера, детерминированного "внешн