лишком  большом  поле
мысли (теория, мысль в целом, века и века...).  В  точке  понятия  (еще  раз
вспомним  "точку  Кузанского")  все  оборачивается  иначе.  Но  конечно,   в
понятийном контексте и Ваш спор происходил бы совсем по-другому.
   Попытаюсь объяснить, что я хочу сказать. Но прежде всего немного о  самом
себе, о своем праве говорить "от имени понятия".
   Мне кажется, что философская мысль  и  есть  внутреннее  тождество  (и  -
артикулированный диалог) мысли эстетической и теоретической99, и диалог этот
осуществляется в понятии. Или даже так: понятие есть форма мысли,  поскольку
она (мысль) приобретает осознанно философский характер, поскольку  вывернута
наружу своей внутренней логикой.
   (Чувствую, что один, а может быть, и  оба  моих  оппонента  -  здесь  они
единодушны - спешат перебить меня и  сказать,  что  не  понимают,  о  чем  я
говорю; при чем здесь какое-то всеспасающее "понятие"?  "Понятие"  -  вообще
нонсенс, схоластическая гегелевская спекуляция, о нем и говорить-то  всерьез
в XX веке неудобно, разве что как об удобном сокращении  для  совсем  других
вещей...  Все  знаю,  давно  наслышан.  Но  подождите  немного.  Пусть   Вас
удовлетворит, что я мысленно воспринял Ваше искреннее возмущение,  и  пойдем
дальше. Тем более что наш спор протекает сейчас, мне так кажется,  скорее  в
форме "заявок", каждый излагает свое "кредо". Настоящий  диалог  развернется
когда-нибудь позже. В другой книге. Дайте и мне сделать свою  заявку.  Чтобы
Вы слушали меня спокойнее, обещаю до поры до времени  обойтись  без  понятия
"понятие"...)
   Итак,  о  своем  праве  включиться  в  Ваш  спор,  понять  его  как   мое
определение.
   Я согласен с Вами, Теоретик.
   Да, в мышлении необходимо "теоретическое начало". Мысль есть несовпадение
(и осознание такого несовпадения, зазора)  между  тем,  в  какой  форме  мне
предмет является, и тем, что я знаю о  его  бытии.  Предмет  понимается  как
внешний, если он не совпадает с внутренним (идеализованным), если я могу  от
него отстраниться. Мысль и есть синоним такого отстранения от предмета своей
деятельности; она есть возможность действовать на внутренний образ  предмета
(не действуя на сам предмет) для того, чтобы преобразовать внешний предмет в
соответствии со своей целью, проектом. Действие на образ, изменение  образа,
но, затем, и идеи предмета,  вне  непосредственного  практического  действия
(отойдем  да  поглядим,  хорошо  ли  мы  сидим...),  -  это  и   есть   суть
теоретизирования, суть мышления.
   Но я согласен и с Вами, Поэт.
   В  мышлении  необходимо  и  другое  начало.  Не   только   познавательное
отстранение,  но  и  эстетическое  (несводимое   к   познанию)   приобщение.
Отстранение от  меня  самого  осуществляется  по-особому,  ведь  "Я"  всегда
остаюсь  самим  собой,  "Я"  отстраненное   участвует   в   обеих   сторонах
отстранения, здесь отстранение - то же самое,  что  тождество.  А  поскольку
только в таком отстранении  ("Я"  -  "другое  Я")  может  осуществиться  мое
отстранение от внутреннего предмета деятельности, может осуществляться мысль
о мысли, то и в этом отношении  отстраненность  тождественна  приобщению.  В
мышлении стремление познать  предмет  как  внешний  тождественно  стремлению
стать предметом, оставаясь самим собой, тождественно началу эстетическому (о
котором столь красноречиво говорил Поэт).
   И вот эту-то внутреннюю двусмысленность мышления и выявляет философия.  В
ней все мышление в целом осуществляется как предмет  мышления.  В  философии
человек стремится логически обосновать собственную логику.  Коль  скоро  моя
логика фиксируется здесь "со стороны", четко идеализуется как то мышление, о
котором я мыслю, и одновременно как то мышление (то же самое?), в котором  я
мыслю,  в  котором  осуществляется  идеализация  мысли,  то,   значит,   мое
философское мышление реализуется sui genegis как теоретическое, строится  по
схеме теоретических конструкций, но одновременно оно реализуется sui genegis
как эстетическое, строится по схеме произведений искусства.
   Подходя к своей собственной (= всеобщей) логике со стороны, философ стоит
перед парадоксом. Философу приходится критиковать собственную логику (логику
в  целом)  во  имя  некой  еще  не  существующей,  в  состоянии  становления
находящейся логики. Здесь логика творчества может  быть  понята  только  как
творчество логики...
   Развитие  философского   мышления   может   осуществляться   только   как
демонстративный (вот что делается в моем "черепе", когда  я  мыслю)  процесс
становления новой логики, как процесс вовлечения читателя в реальное, живое,
с пылу, с жару вынесенное в текст движение мысли. Тут даже несущественно,  о
чем я мыслю, существенно, чтобы читатель  смог  повернуться  к  своей  мысли
(может быть, он думает о чем-то другом)  и  попасть  в  неприятный  парадокс
логического обоснования и оправдания собственной логики,  то  есть  парадокс
одновременного движения в двух  (или  это  одна?)  логиках  -  наличной  (за
которой я наблюдаю) и  какой-то  новой,  возникающей,  от  имени  которой  я
критикую,  осознаю  свою  наличную  логику.  Происходит  передача  "открытым
текстом", "философским текстом" моей внутренней  речи,  но  об  этом  я  уже
говорил в первом очерке. Философское мышление есть  логически  выявленное  и
логически осмысленное обращение к самому себе, преобразование своего разума,
то  есть  своей  возможности  быть  и  мыслить.   Заметим,   речь   идет   о
преобразовании, а не просто о гегелевском "просвещении" о  своей  "истинной"
природе. Так и читатель философских работ философствует (понимает эти работы
как философские) лишь в той мере,  в  какой  он  способен  в  них  остранить
(сделать странным) собственное мышление.
   Иными  словами,  философия  действует  на  читателя  своим   эстетическим
началом.  В  методе  философии  (и  в  ее  предмете)  начало   теоретическое
существует лишь в переходе - в парадоксальном переходе, в точке  наибольшего
осуществления - в  эстетическое  начало,  в  эстетический  принцип  движения
мысли. Вряд ли стоит специально оговаривать обратимость такого перехода. Вот
этот-то  парадоксальный  переход  и  есть  единое  начало  самой  философии,
философской логики.
   Но все то, что я сказал, может обрадовать  и  Теоретика.  Не  случайно  в
качестве предмета логического исследования творческое мышление  должно  быть
взято как мышление теоретическое, как внутренний диалог Теоретика. Ведь само
обращение мышления на предмет,  отстраненная  фиксация  мысли  и  того,  кто
мыслит, есть теоретизация мысли, есть  феномен  теоретического  отношения  к
миру. Зато потом, в ходе философского размышления...
   И снова торжествует Поэт. Эстетическое начало не  посторонний  довесок  в
философском мышлении, в коренном преобразовании самого образа мыслей.
   Вдумаемся  в  проблему  еще  раз.  Философское  знание   конституируется,
становится  текстом  в  форме  "майевтического"  -  родовспомогательного   -
размышления (диалоги Платона, может быть, не  начало  философии,  но  первое
философское произведение). Размышление это постоянно  разъедает  "сущностную
плоскость" теории, теоретическую системность.
   Что я имею в виду?
   Для самодовлеющей теории (к примеру, как она выступает  в  естествознании
Нового времени) понять бытие предмета -  значит  понять  суть  (законы)  его
действия, то есть возможность предмета стать "потенциальной  машиной"  (ср.:
Кант.  Критика  способности  суждения).  То  "чудо",   что   предмет   есть,
рассматривается здесь как внетеоретическая предпосылка  познания,  абсолютно
аксиоматическая и даже не  могущая  подвергаться  сомнению  (ни  в  качестве
понятого, ни в качестве непонятного), - ведь для  естественнонаучной  теории
непонятно и должно быть понятно не - как возможно бытие, не - почему предмет
может существовать, но другое: почему  этот  предмет  такой,  а  не  другой,
существует так, а не иначе, то есть как определить логический субъект  через
его предикаты.
   Но мы  видели,  что  само  естественнонаучное  теоретизирование  в  своих
основных  антиномиях  и  трудностях  доходит   до   необходимости   мысленно
обосновать  бытие  (вне  мысли),  ассимилировать  в  теоретизировании  нечто
внетеоретическое, в логике - "нелогическое".
   Естественнонаучное теоретическое понятие (в математике, физике) переходит
в философское понятие (простите, я снова сказал  "понятие",  но  в  довольно
безобидном контексте). И здесь уже нас мучает не вопрос о том,  в  чем  суть
дела, но вопрос о том, как возможно бытие, в  чем  его  смысл.  Это  и  есть
философия.
   Философствовать  означает  осуществлять   "теоретическую"   деятельность,
направленную на логическое обоснование исходных, принципиально  недоказуемых
(не могущих быть обоснованными в данной теоретической и - шире -  логической
системе) начал теоретизирования. Так, Декарт стремится обосновать  тождество
строгой дедукции и интуитивного геометрического синтеза путем переосмысления
самих понятий "быть протяженным"  и  "быть  мыслимым"  как  двух  воплощений
понятия  "быть".  Так,  Гегель  стремится  логически   обосновать   движение
теоретической  конкретизации,  переосмысливая  само  понятие   "понятие"   -
вскрывая его внутреннюю противоречивость, его способность быть  потенциально
конкретным (обладать - в себе - основанием бытия).
   Или обобщеннее:  все  коренные  повороты  в  истории  философии  означают
превращение в проблему, в трудность какой-то исторически  сложившейся  формы
тождества  бытия  и  мышления  (мифологического   тождества,   христианского
тождества,  механистического  тождества).  Философия  начинается  там,   где
кончается тавтологичность этого тождества,  где  обнаруживается,  что  формы
мышления не совпадают (и не могут совпадать) с формами  бытия,  что  "логика
вещей" требует коренного изменения  "логики  идей",  то  есть  логики  моего
собственного мышления. Но  ведь  это  -  парадокс,  поскольку  логика  вещей
осознается (актуализируется) как логика и может чего-то  "требовать"  только
через логику идей, только в форме логики идей.
   В философии как раз в той мере, в какой философ осуществляет диалог поэта
и теоретика и в нем (диалоге) развивает  свою  мысль,  происходит  еще  один
диалог: логики и нелогики, мышления и бытия.  И  эстетическое  начало  здесь
входит в мышление как  необходимость  логически  обосновать  несводимость  к
мышлению (к логике) субъекта мышления, субъекта, полагающего логику.  Это  -
эстетический парадокс мышления.
   Теоретическое  начало  входит  в  мышление  как  необходимость  логически
представить несводимость к понятию (к логике)  предмета  понимания,  который
всегда должен быть понят как  нечто  "большее",  чем  понятие,  пусть  самое
конкретное и развитое. Это - теоретический парадокс мышления100.
   Но вот мы и дождались, дорогие мои оппоненты. Все, о чем я сейчас говорю,
может осуществляться только в понятии. Теперь без "понятия  о  понятии"  уже
никак нельзя обойтись.
   Сначала просто вприглядку... Каждый феномен мышления выступает как момент
понятии в той мере, в какой этот феномен воплощает - в тождестве  -  те  два
парадокса мышления (эстетический и теоретический), о которых  я  только  что
говорил. В той мере, в какой мышление относится к предмету понимании (решает
проблему воспроизведения в логическом движении внелогического бытия  вещей),
и в той мере, в  какой  мышление  относится  к  субъекту  понимания  (решает
проблему  воспроизведения  в  логическом  движении  внелогического  субъекта
логики), мышление реализуется в понятийной форме. Вот и все. Я сказал "вот и
все" в таком тонком месте изложения моей позиции не случайно.  Выражено  это
достаточно сложно, - хотелось охватить  одной  формулой  очень  многозначные
отношения. Но интуитивно именно такое понимание понятия (мысль в отношении к
предмету мысли и в отношении к субъекту мысли) всегда лежало в  основе  всех
теорий  понятия,  всех  известных  в  истории  форм  учения  о  понятии  (от
Аристотеля до Гегеля), всех тех случаев,  когда  без  понятия  "понятие"  не
обойтись.  Мысль  есть  понятие,   поскольку   я,   во-первых,   нечто,   не
тождественное мне, понимаю и, - во-вторых, осознаю  себя  как  производящего
эту мысль, понимающего это "нечто"...
   Но пока что я дал лишь феноменологическое описание понятия, скорее даже -
понятийного статуса мысли. Понятие в более  строгом  смысле  -  элементарный
момент, "клеточка" понятийного мышления. Правда, "клеточка" совсем в  особом
роде.
   Дело в том, что эстетический и  теоретический  парадоксы  мышления  могут
осуществляться только в "точке",  только  в  клеточке.  Раздумье  над  этими
парадоксами, их выявленность в мышлении означают, что  я  замыкаю  мысль  на
самое себя, воспроизвожу в мысли не атрибуты  вещей,  но  саму  субъектность
(логическую  субъектность)  предмета  как  основания  всех  своих   качеств,
атрибутов, действий, как нечто цельное и единичное, как  "точку  охвата"  (в
терминологии Кузанского), как мир предмета,  охваченный  в  точке  предмета.
Помните, какой переполох поднял в средневековом мышлении, как все перевернул
в нем Ум простеца (диалог Кузанского "Об уме"), "свернув"  его  в  неделимую
точку?
   В понятии предмет воспроизводится как основание самого себя,  как  нечто,
относящееся к себе, как одно. Уже то, что я  стремлюсь  понять  предмет  как
предмет мысли, заставляет свести все его "свойства" в один узел (все, о  чем
я думаю, - это данный, один предмет размышления, взятый в отношении к самому
себе и ко мне, понимающему его "изнутри").  В  теории  атома  я  "говорю"  о
свойствах атома, его действии, о взаимодействии атомов, их движении и т.д. и
т.п. В понятии "атом" "я говорю" о том, что  есть  атом  как  единое,  одно,
тождественное во всех своих действиях самому себе, я "говорю" об  атоме  как
основании его собственного бытия, как основании  его  коренных  превращений.
"Говорить" (излагать) теорию означает  нечто  совсем  иное,  чем  "говорить"
понятие.
   Чтобы воспроизвести предмет мысли в понятии, мне необходимо свернуть  все
логические определения, дать разновременные моменты мысли как одновременные,
резко усилить диалогичность мысли, развить в тождестве определение предмета,
логический вывод из этого определения и понимание определения как  основания
самого себя.
   Пока понятие необходимо для объяснения частных  случаев  того  или  иного
процесса, оно не раскрывает до конца  все  свои  особенности  и  может  быть
заменено системой высказываний, суждений, умозаключений, терминов. Но  когда
понятие обращено на самое себя, когда оно должно быть  формой  понимания  (и
обоснования) самого себя, то  есть  предмета  как  предмета  понятия,  а  не
предмета теории, тогда понятие должно выступить в своей  собственной  форме,
обнаружить необходимую  импредикабельность  своего  формирования.  Отношение
"логический субъект - предикаты" замещается круговым отношением  "логический
субъект - логический субъект"  ("определяемое"  и  "определяющее"  постоянно
переходят друг в друга),  и  круг  этот  разрывается  только  за  счет  идеи
"самообоснования".  В  последнем,  замыкаясь  на  себя,   становясь   формой
понимания, обоснования своего собственного бытия, понятие  коренным  образом
трансформируется, преобразуется, изменяет саму  логику  своего  определения.
Такое преобразованное (новое) понятие есть логическое  основание  исходного,
всеобщего определения данного предмета.
   Так, понятие множества, обращенное на само себя, обнаруживает  логическую
ограниченность той идеи  бесконечного,  всеобщего,  которая  составляет  его
(понятия множества) основание. Оказывается,  что  исходное  (уже  для  науки
второй  половины  XVII  века),  казалось  бы,  интуитивно  ясное   понимание
всеобщего (то есть логического) само должно быть обосновано, логика  объекта
(мира) как множества должна быть понята (обоснована) в  свете  иной  логики,
выходящей за наличные логические пределы,  отменяющей  всеобщность  исходной
логики. Вообще всякое понятие по природе своей (в  полной  своей  логической
раскрутке), взятое не как  орудие  для  понимания  чего-то  другого,  а  как
"орудие" (это уже не орудие) для понимания самого себя, импредикабельно. Это
означает, что в каждом понятии в одном  определении  потенциально  заключены
два логических субъекта, два радикально различных понимания того, что  такое
быть  логическим  субъектом,  что  такое  включать  в  определение  предмета
возможность (основание) его бытия. И -  в  каждом  понятии  -  два  субъекта
логики.  Доведенное  до   своих   логических   оснований,   каждое   понятие
парадоксально и диалогично  содержит  в  себе  (осуществляется  как)  диалог
минимум двух различных логик, различных определений бытия.
   И таким "доведением до Ума",  такой  предельной  раскруткой  и  выступает
"философизация понятия". Понятие в полной мере понятие, когда оно становится
понятием философским.
   Вот я и вернулся к моим исходным утверждениям, вызвавшим такой (во всяком
случае, так я его ощутил) гнев моих оппонентов. Думаю, что  теперь  хотя  бы
ясен смысл моих утверждений, ясна  необходимость  "понятия  о  понятии"  для
конкретизации  философской   логики,   для   конкретизации   идеи   подлинно
творческого диалога изобретателя теорий со своим внутренним Собеседником.
   Сейчас  я  повторил  многое  из  того,  что  уже   говорил   вначале,   в
историологическом очерке "Ума Палата". Но теперь,  продуманное  в  контексте
понятия, все сказанное получает  другую  направленность,  другой  логический
смысл.
   До поры до времени я запрещал себе развернуто говорить о понятии (и о том
внутреннем диалоге, который разворачивает мыслитель в форме понятия,  внутри
понятийной клеточки). И дело тут было, конечно, не в нежелании связываться с
сердитыми оппонентами. Просто в том контексте спора, который мы определили в
основных очерках этой книги, - в контексте теории Нового времени - понятия в
собственном смысле действительно не было.
   Да и вообще... где оно есть? Вы слышите, мои сердитые оппоненты, Теоретик
и Поэт? Я почти согласен с вами.
   Понятия действительно нет (в таком, философском, смысле, как единственной
формы мышления, "точки", замкнутой на  себя,  "точки",  тождественной  всему
кругу суждений и умозаключений) ни  в  теоретическом,  ни  в  художественном
мышлении, хотя и по разным причинам. Понятия нет в мышлении, ориентированном
вовне на данный объект познания, но нет и  в  мышлении,  ориентированном  на
осуществление  "чуда"  эстетического  общения.  Понятие   -   это   потенция
произведения в искусстве и науке  (теории  или  художественного  "полотна"),
взятая как самоцель, замкнутая на себя, так и не  ставшая  ни  полотном,  ни
теорией познания, понятая как особый предмет "познания",  как  самоизменение
самого "способа" мышления. Точнее - самоизменение всеобщего Разума.
   Есть такое понятие в эмпирии мышления? Вы  правы,  его  нет.  Оно  всегда
только может быть. И именно в  таком  качестве  и  изучает  его  философская
логика.
   Но зато любое мышление, взятое как  предмет  философской  логики  (логики
обоснования логик, их самообоснования), сразу же, под руками, на  глазах,  в
уме, "сворачивается" в понятие или - какое бы тут слово получше подобрать) -
реализуется как понятие,  идеализуется,  осуществляется,  осмысливается  как
понятие, наконец, "возводится",  "трансдуцируется"  в  понятие,  если  снова
использовать  этот  варварский  неологизм,   в   параллель   к   "индукции",
"дедукции", "трансдукции" (и в противовес "редукции").
   Но "возведение" в понятие вовсе не выступает только некой технологической
процедурой, эвристической, искусственной операцией. Сразу уточню. Я вовсе не
отрицаю,  что  такое  "возведение"  есть  необходимая  -  и   предельная   -
идеализация. Так ли - в эмпирии - мыслит человек, как  я  сейчас  изобразил?
Конечно  нет!  Он  мыслит  подсозн