оотрицании противоположных форм
разумения - в общении исторически последовательных, но логически сопряженных
философских миров, эстетических замкнутых художественных поэтик.
   ...Элементарность самодействия вместо нововременной неделимости "действия
на...".
   ...Восприятие эстетического схематизма прогресса - "действие  третье,  те
же, и..." -  как  всеобщей  формы  соотнесения  исторических  эпох,  знаний,
умений.
   ...Общение  не  через  анонимный  "продукт",  но   через   "произведение"
становится не обочиной,  но  -  сквозь  магический  кристалл  -  средоточием
какой-то единой и всепроникающей социальности.
   ...Сближение бытовых и бытийных болевых точек нашей жизни.  Вышибленность
из привычных луз застывшего и неуклонно развивающегося социального  бытия  -
войны, революции, окопы.  Выбор  своей  собственной  "малой  группы"  -  как
свободное решение очень одиноких людей.
   ...Разрыв, рассечение ранее плотно сросшихся  и  слежавшихся  регуляторов
человеческого поведения: разума и воли, нравственности и поэтики, души  и  -
духа.  Необходимость  для  каждого  индивида  самому  находить  живую  воду,
соединяющую и сращивающую разломы  времени.  Или  -  сознательный  отказ  от
поисков живой воды. Мучительный риск - каждый раз заново, чуть ли не  каждый
день, в трудном решении изобретать "что, как и для  чего  делать",  "почему,
зачем и как жить"...
   ...Научно-техническая революция конца века и неумолимое нарастание нового
"социума всеобщего труда", социума "свободного  времени",  что  так  насущен
теперь во всех сферах деятельности, в общении  -  сквозь  века  -  одиноких,
оторванных от почвы, отъединенных, растущих "корнями вверх" индивидов нашего
времени.
   Пока  -  достаточно.  Выскажу  только  сильное  предположение:  все   эти
современные стремления и болевые точки сознания и есть  исходные,  глубинные
(еще разорванные и неопределенные)  импульсы  всеобщего  сознания  культуры.
Существенно также, что сознание всех этих  чудовищных  сдвигов  носит  очень
странный, и двойственный, и мучительный характер. Наш  душевный  и  духовный
мир - в той же мере и с той же силой - тянется к этим феноменам, стремится к
ним и тяготится ими, ужасается; начинается отчаянное "бегство от чуда"  (еще
раз  вспомним   афоризм   Эйнштейна)   "самосвободного"   бытия   (неологизм
Хлебникова). Это - бегство от напряженностей и  ответственностей  свободного
времени, свободного решения, одинокого бытия "корнями вверх", общения  через
пустоты веков  и  поверх  удобств  бытового  "лада";  бегство  от  жизни  "в
промежутке" различных смысловых вселенных.  Причем  если  в  начале  века  и
преобладало притяжение к полюсу "артистизма" (в понимании Блока), то в конце
века господствует бешеный рефлекс бегства от всех этих невыносимых свобод...
   ...Но вне всех этих невыносимостей остается лишь всунуть душу  и  тело  в
прокрустово ложе тоталитаризма... А скрыться  куда-то  в  кержацкую  деревню
XVII века, или в монашеский скит века XI, или - в извечную индийскую нирвану
(да еще - надуманные усталым рассудком европейца XX века) - все  это  просто
невозможно; к счастью или к несчастью - это уже другой вопрос.
   Но вернусь в спокойную и все же - насущную  сферу  теории,  или,  точнее,
философии.
   Мне  кажется,  что  уже  свободное  напоминание  осмысленных  только  что
фрагментов жизни людей в XX веке - нашей  с  вами  трудной  жизни  -  должно
сблизиться в сознании читателя с затаенной интуицией культуры.
   Не столь существенно, читали ли мы Шпенглера или Тойнби, понимаем  ли  мы
различие культуры и  цивилизации,  знаем  ли  мы  культурологические  штудии
Бахтина или Леви-Стросса. Существенно другое.
   Есть  особый  круг  явлений  -   философствование,   искусство,   теория,
нравственность... (а также тексты  и  произведения,  воплощающие  и  обратно
обрушивающие на наши головы - эти формы освоения мира); такой  круг  явлений
всегда - по меньшей мере, с эпохи античности - существует в  нашем  бытии  и
сознании как нечто цельное, связанное, единое;  этот  феномен  (точнее,  его
внешний контур) и вмещается обычно в нашу интуицию  культуры;  мы  осознаем,
далее,  что  феномен  культуры  находится  в  каких-то  странных  отношениях
притяжения и  отталкивания,  взаимоопределения  с  иным  целостным  миром  -
техники, политики, экономики и т.д. Так вот, во вседневной  жизни  людей  XX
века этот особый круг (культура) вышел из  берегов,  упорно  лезет  в  самое
средоточие всех наших забот и тревог, а многие его, казалось бы, обочинные и
излишние - в обыденной жизни - признаки, отделяясь от  своих  извечных  форм
проявления (художественных поисков, к примеру), претендуют  на  всеобщность,
оказываются определяющими "спорами" (зародышами)  нашего  сознания,  выбора,
поступка.
   Здесь впервые в истории  человечества  (нечто  похожее,  но  не  в  такой
предельной форме и только для узкого круга участников  платоновского  "Пира"
было в античности)  этот  особый  круг  явлений  -  культура  -  может  быть
определен во всеобщей форме, не в качестве одного  из  "ответвлений"  нашего
бытия (надстройки), но - как его (бытия) единственный смысл и замысел.
   Если теперь - рефлектирующе и осознанно - сблизить  давно  известные  нам
(вне ученых дефиниций)  явления  культуры  и  те  феномены,  что  трагически
тревожат наше сознание и  жизнь  в  XX  веке,  то  будет  возможно  очертить
исходный феноменологический образ (пока еще не понятие)  культуры,  всеобщий
для всех ее исторических форм, но бытийно сдвинутый в эпицентр нашей  жизни,
сознания, социальности в XX веке и с особой силой - в канун века XXI.
   В XX веке на основе тех трансформаций в бытии и в мышлении, о  которых  я
только  что  говорил,  всеобщее  определение  культуры  возникает  на  грани
изначальных вопросов бытия, на самой грани бытия и небытия культуры, - бытия
и небытия человека.
   Взгляд, обращенный на "обычный" круг явлений культуры, обнаруживает в нем
совсем новые смещения, сдвиги, смыслы.
   "Назовем мы кошку - кошкой", назовем те феномены, что  заметили  в  бытии
людей XX века, изначальными феноменами культуры.
   2. XX век и феномен культуры
   Итак, феномен, - пока еще не понятие - культуры, как  он  осознается  (не
осознается, мучит наше сознание...) в магматических сдвигах XX века:
   1. В XX веке стало необходимым - для Шпенглера и Тойнби, для Леви-Стросса
и Бахтина, для подспудного сознания каждого мыслящего человека - осознать  и
осмыслить какое-то странное и резкое  отщепление  идеи  "культуры"  от  идей
"образования", "цивилизации", "формации"...
   Думаю, что именно в соотношении  с  идеей  "образования"  (этой  исходной
отправной точкой логики Гегеля) всеобщий смысл культуры может  быть  очерчен
наиболее сжато и - для начала - образно.
   В истории человеческого духа и вообще в  истории  человеческих  свершений
существуют два типа, две формы "исторической наследственности".  Одна  форма
укладывается в схематизм восхождения по лестнице "прогресса",  или  -  пусть
даже мягче - развития. Так, в образовании, в движении  по  схематизму  науки
(но науки, понятой не как  один  из  феноменов  целостной  культуры,  а  как
единственно всеобщее, всеохватывающее определение деятельности  нашего  Ума)
каждая следующая ступень выше предыдущей, вбирает ее в себя,  развивает  все
положительное, что было достигнуто на той ступеньке, которую уже прошел  наш
ум (все глубже проникая в единственную истину), наши ноги и  руки  (создавая
все более совершенные орудия труда), наше социальное общение (восходя к  все
более и более "настоящей" "формации", оставляя внизу до- и пред-историческое
бытие человека). В  этом  восхождении  все  предшествующее:  знание,  старые
орудия труда, пережившие  себя  "формации"...  -  конечно,  не  исчезает  "в
никуда",  оно  "уплотняется",  "снимается",  перестраивается,  теряет   свое
собственное бытие  -  в  знании  и  умении  высшем,  более  истинном,  более
систематизированном и  т.д.  Образованный  человек  -  это  тот,  кто  сумел
"перемотать" в свой ум и в свое умение все то, что достигнуто на "пройденных
ступенях", причем  "перемотал"  в  единственно  возможном  (иначе  всего  не
освоить!) виде: в той самой уплотненности, снятости, упрощенности, что лучше
всего реализуется в "последнем слове" Учебника. В самом  деле,  какой  чудак
будет изучать механику по  трудам  Галилея  или  Ньютона;  математику  -  по
"началам" Евклида, даже квантовую механику - по работам Бора или Гейзенберга
(а не по современным толковым учебникам или - сделаем  уступку  -  по  самым
последним научным трудам).
   Это - об "образовании".
   Культура строится и "развивается" совсем по-другому, по  противоположному
схематизму. Здесь возможно оттолкнуться от одного особенного феномена.
   Существует одна сфера человеческих свершений, что никак не укладывается в
схематизм восхождения (Ньютоново: "Я карлик, стоящий на  плечах  гиганта"  -
предшествующих поколений...). Эта  сфера  -  искусство.  Здесь  -  даже  "на
глазок" - все иначе. Во-первых, здесь нельзя сказать, что, допустим,  Софокл
"снят" Шекспиром, что подлинник Пикассо сделал  ненужным  впервые  открывать
подлинник (обязательно - подлинник) Рембрандта.
   Даже резче: здесь не  только  Шекспир  невозможен  (ну  конечно  же)  без
Софокла или Брехт - без Шекспира, без внутренней  переклички,  отталкивания,
переосмысления,  но  и  -  обязательно  -  обратно:  Софокл  невозможен  без
Шекспира; Софокл  иначе  -  но  и  более  уникально  -  понимается  и  иначе
формируется в  сопряжении  с  Шекспиром.  В  искусстве  "раньше"  и  "позже"
соотносительны, одновременны, предшествуют друг  другу,  наконец,  это  есть
корни друг друга. Не только в нашем понимании,  но  именно  во  все  большей
уникальности,   "уплотненности",   всеобщности   собственного,   особенного,
неповторимого бытия.
   В  искусстве  явно  действует  не  схематизм  "восходящей   лестницы,   с
преодоленными ступенями", но схематизм драматического произведения.
   "Явление четвертое. Те же и... Софья..." С  появлением  нового  персонажа
(нового произведения искусства, нового автора, новой  художественной  эпохи)
старые "персонажи" - Эсхил,  Софокл,  Шекспир,  Фидий,  Рембрандт,  Ван-Гог,
Пикассо... не уходят  со  сцены,  не  "снимаются"  и  не  исчезают  в  новом
персонаже,  в  новом  действующем  лице.  Каждый  новый  персонаж  выявляет,
актуализирует, - даже - впервые формирует новые  свойства  и  устремления  в
персонажах, ранее вышедших на сцену; одно действующее лицо вызывает  любовь,
другое  -  гнев,  третье  -  раздумье.  Число  действующих   лиц   постоянно
изменяется, увеличивается, растет. Даже если какой-то герой  навсегда  уйдет
со сцены, скажем застрелится, или - в истории  искусства  -  какой-то  автор
выпадет из культурного оборота,  его  действующее  ядро  все  же  продолжает
уплотняться, сама  лакуна,  разрыв  обретают  все  большее  драматургическое
значение.
   Такой схематизм художественной  наследственности  всегда  сохраняет  свои
основные особенности,  и  схематизм  этот  коренным  образом  отличается  от
схематизма "образования", "цивилизации", формационного развития, как  бы  их
ни понимать.
   Схватим одним взглядом все сказанное об искусстве:
   а) история сохраняет и воспроизводит  здесь  "персонажность"  слагающихся
феноменов;
   б) увеличение числа "персонажей" осуществляется вне  процедуры  снятия  и
восхождения, но в  схематизме  одновременности,  взаиморазвития,  уплотнения
каждой художественной монады;
   в)  обратимость  "корней  и  кроны",  "до..."  и  "после..."  означает  в
искусстве   особый   тип   целостности,   "системности"    искусства,    как
полифонического драматического феномена.
   И еще один момент, не  прямо  вытекающий  из  представленной  театральной
схемы, но органично с ней связанный. Мой  исходный  образ  предполагает  еще
одно  (?)  действующее  лицо,   точнее,   некое   "многоместное   множество"
действующих лиц. Это - зритель, слушатель  художественного  произведения.  В
театральном действе соучастие этого "действующего лица"  особенно  наглядно,
но это активное творческое бытие не менее необходимо, насущно, органично для
любого произведения любой формы искусства. Зафиксируем  на  мгновение  слово
"произведение"  и  пойдем  дальше,  пока  что  подчеркивая   только   особый
"схематизм" "наследственности"  в  истории  и  реальном  бытии  произведений
искусства. Если  история  искусства  -  это  драма  со  все  большим  числом
действующих и взаимодействующих лиц,  если  все  эти  Лица  (авторы,  стили,
художественные эпохи) действительно и действенно одновременны, действительно
и напряженно сопрягают время прошлое (во всей его  самобытийности)  и  время
настоящее, причем - в средоточии этого мгновения, то все это  осуществляется
как раз в общении "сцены и зрительного  зала",  или  -  автора  поэмы  и  ее
далекого - сквозь века - молчаливого читателя... Культуры - и того,  кто  ее
(со стороны) воспринимает...
   Не буду сейчас дальше развивать эту мысль.
   Если   хотите,   называйте   очерченный   схематизм   "прогрессом",   или
"развитием"...    Сейчас    существенно    исходно    отличить     схематизм
"наследственности" в искусстве: "Явление четвертое... Те же и Софья..." - от
схематизма "восхождения" ("Карлик на плечах гиганта..."). Это - в искусстве.
   Но в XX веке с особой силой обнаруживается, что такой  схематизм  истории
искусств есть лишь особый и  особенно  наглядный  случай  некоего  всеобщего
феномена - бытия в культуре. Причем -  бытия  в  культуре  как  в  целостном
Органоне. И  этот  Органон  не  распадается  на  "подвиды"  и  непроницаемые
"отсеки".
   Наш взгляд, обостренный современной жизнью (теми сдвигами,  о  которых  я
выше говорил, а в заключение скажу еще определеннее), безошибочно  замечает:
тот же феномен,  что  и  в  искусстве,  действует  в  философии.  Аристотель
существует и взаиморазвивается в  одном  (?)  диалогическом  (?)  культурном
пространстве с  Платоном,  Проклом,  Фомой  Аквинским,  Николаем  Кузанским,
Кантом, Гегелем, Хайдеггером, Бердяевым.
   Но это одно пространство явно "не-евклидово", это -  пространство  многих
пространств. Платон имеет бесконечные резервы все новых и новых  аргументов,
ответов, вопросов в  споре  с  Аристотелем:  Аристотель  также  обнаруживает
бесконечные возможности "формы форм", отвечая на  возражения  Платона.  Кант
бесконечно содержателен и осмыслен в беседах с Платоном, Гегелем, Гуссерлем,
Марксом... Философия - как феномен культуры -  также  мыслит  в  схеме:  "Те
же... и Софья". Это - опять-таки драма со  все  большим  числом  действующих
лиц, и  бесконечная  уникальность  каждого  философа  раскрывается  и  имеет
философский смысл только в одновременности и во взаимополагании  философских
систем, идей, откровений. Если говорить более  крупными  блоками:  философия
живет  в   сопряжении   и   одновременном   взаимопорождении   разных   форм
бесконечно-возможного бытия и разных форм его понимания.
   Я не отрицаю - иногда возможно и даже необходимо распределить философские
системы  в  восходящий,  гегелевский  ряд.  Но  тогда  это   будет   феномен
цивилизации, или, точнее, цивилизационный "срез"  культуры  Нового  времени.
Именно   и   только   в   одновременности   и   бесконечной    диалогической
"дополнительности" каждого  из  философов  на  "Пиру"  Платоновой  и  вообще
философской мысли философия входит в единую полифонию культуры.
   В сфере нравственности XX век обнаруживает тот  же  феномен  "трагической
пьесы"  ("те  же  и  Софья..."),  или  "годовых  колец  в  стволе   дерева".
Современная  нравственность  есть  сопряжение,   нравственная   историческая
памятливость  (и   диалог,   беседа)   различных   нравственных   перипетий,
сосредоточенных  в  разных  образах  культуры,   -   Героя   античности,   -
Страстотерпца и Мастера средних веков, - Автора своей биографии  в  романной
остраненности Нового времени. Здесь перипетийна исходная нравственность. Рок
и характер (античность); исповедальная грань земной  жизни  у  потусторонней
вечности (средние века); открытость моей смертной жизни  -  в  бесконечность
временных причинных сцепок и, с другой стороны, полная ответственность и  за
начало моей жизни - "Быть, или не быть..." Гамлета, - и за ее завершение, за
ее замкнутость "на себя" (Новое время). Но не менее перипетийно  -  в  точке
взаимопорождения,  начала  -  и  само  общение,   взаимопредполагание   этих
перипетий в душе современного человека. И это  не  "релятивизм"  и  даже  не
"вариативность" морали, но - полный объем моей личностной ответственности за
судьбы и смыслы жизни людей иных культур, иных смысловых спектров.  Это  уже
не мораль  "терпимости"  (пусть  живут,  как  могут...),  но  нравственность
включения в мою со-весть предельных вопросов бытия других людей, их ответной
вести в моей собственной судьбе111.
   Но  продолжим  наше  сопоставление.  Сознание,  пробужденное  XX   веком,
замечает, что в том же едином  ключе  -  и  скажу  определеннее  -  в  ключе
культуры - необходимо сейчас понимать и развитие самой  науки,  еще  недавно
породившей схему "восходящего развития", уплотнения знаний и  т.д.  "Принцип
соответствия", идея "предельного" перехода,  соотношение  дополнительностей,
парадоксы теории множеств в математике, вообще - парадоксы обоснования начал
математики - все это заставляет утверждать: наука также может и должна  быть
понята и развиваема как феномен культуры, то есть (теперь отважимся  сказать
-  то  есть...)  как  взаимопереход,   одновременность,   разноосмысленность
различных научных парадигм, как форма общения  античных  -  средневековых  -
нововременных форм ответа на вопрос:  что  есть  "элементарность",  "число",
"множество" и т.д.? Снова тот же культурологический парадокс:
   Не обобщение, но общение различных форм понимания - вот формула  движения
к всеобщности в современных позитивных науках.
   Но  тот  же  схематизм  общения  (не  обобщения)  различных  всеобщих   и
уникальных  форм  бытия  действует  в  конце  XX  века   и   в   определении
"производительных  сил"   (ориентация   на   свободное   время,   на   время
"самоизменения" не только в духовном, но и в  так  называемом  материальном"
производстве,  в  индивидуально-всеобщем  труде)112.  В  общении   различных
"формаций"  (ср.   конвергенция).   В   элементарных   ячейках   современной
социальности (особая роль малых, динамичных групп  и  полисов).  В  странном
взаимовлиянии различных форм современного -  стремящегося  к  всеобщности  -
гуманитарного мышления. В этой всеобщности и  атом,  и  электрон,  и  космос
понимаются  так,  как  если  бы  это  были   произведения,   смысл   которых
актуализируется в челноке различных форм разумения.
   Однако общение и бытие в культуре (по схематизму: "Явление четвертое.  Те
же и Софья...") совершаются не линейно, не в профессиональном  отщеплении  -
философ с философом, поэт с поэтом... но в контексте целостных  исторических
"пьес" - античной, средневековой, нововременной, западной, восточной...
   Культура - трагедия трагедий, когда одна -  в  другую  (как  в  китайской
костяной   головоломке)   вточены    многообразные    шаровые    поверхности
драматического действа и катарсиса; когда реальное общение и  взаиморазвитие
отдельных персонажей осуществляется как общение и диалог различных трагедий.
   Обращу внимание на два таких сопряжения.
   Так,  все   названные   феномены   культуры   -   искусство,   философия,
нравственность... - имеют действительно культурный смысл не перечислительно,
но - конструктивно, в  Органоне  данной  культуры.  Внутри  каждой  культуры
искусство, философия, нравственность, теория также приобретают  свою  особую
"персонажность", персонализируются в общении друг с другом,  на  грани  этих
различных форм бытия в культуре.  Здесь  действующие  лица:  Поэт,  Философ,
Герой, Теоретик, по