ные.  Давай
не разговаривай много.
   Он спускает худые ноги, приподнимая каждую ладонями за колено,  осторожно
вправляет их в валенки, стоящие возле койки.
   - Ну поддерживай, поддерживай с этого боку. А я  этой  рукой  за  кровать
возьмусь. А ну... Раз, два, взяли... Давай  по-грузчицки!  А  вот  пойдет...
Сейчас пойдет... Взяли!
   Он приподнимается со страшным усилием, я подставляю ему  под  мышку  свое
плечо. Комиссар делает шаг и тяжело валится на меня. Я еле успеваю обхватить
его и с трудом дотягиваю до постели. Он лежит,  тяжело  дыша.  Несчастный  и
непривычно жалкий.
   - Нет мне больше ходу... Амба.  И  точка...  Уйди.  Чего  глядишь?  Уйди,
говорю!  Что  смотришь,  докторенок?  Плох  комиссар.   Кончился...   Врешь,
докторенок! Я еще тебе пошагаю.
   Через всю его желтую заросшую скулу продирается медленная, крупная слеза.
Мне делается страшно... Комиссар, веселый комиссар  Чубарьков,  размашистый,
горластый,  способный,  если  надо,  переорать  любую  толпу,  сейчас  почти
неслышно всхлипывает на постели.
   А красноармеец со стены безжалостно тычет в меня своим пальцем и  глаз  с
меня не сводит. Ну при чем тут я?..
   Я стремительно бросаюсь к столу, наливаю из чайника, накрытого  ватником,
желтоватый настой в кружку и незаметно опускаю туда  весь  свой  двухдневный
паек рафинада. Трясущейся рукой принимает у меня  кружку  комиссар.  Он  уже
немного пришел в себя, медленно отпивает, потом облизывает губы.
   - Эх ты, сласть-то какая! Медовый навар. Это с чего?
   Он подозрительно смотрит на меня. Потом заглядывает в кружку, где, должно
быть, еще не совсем растаял мой сахар.
   - Это ты меня балуешь? Недельный паек небось на меня стратил весь? Зря ты
это. Себе бы кусочек оставил. А то опять чай пить безо всего будешь.
   Я с готовностью наливаю из  чайника  себе  полную  кружку  настоя,  делаю
глоток и - ничего не понимаю... Густой, как  патока,  сладчайший,  приторный
сироп липнет мне на губы. Потом, кажется, я начинаю догадываться.
   - Товарищ комиссар, а до меня никто вас не навещал?
   - Скажешь! -  ухмыляется  комиссар.  -  Да  тут,  поди,  весь  класс  ваш
перебывал: и Костя Жук, и Ла-банда, и Зоя, и Степа, конечно, -  все.  Они  и
печку топили, и с чайником шуровали. Только сами не пили. А ты что не пьешь?
Вот видишь, говорил я, что  без  сахара-то  тебе  никакого  удовольствия  не
будет. Ну, раз не пьется, давай опять шагать  учиться.  Берись  за  меня.  Я
теперь вроде уж от твоего чая окреп. Берись, говорю! Ну?!
   И комиссар, опершись на меня, снова учится ходить.

   БЛУЖДАНИЯ ШВАМБРАН, ИЛИ ТАИНСТВЕННЫЙ СОЛДАТ
   Школа кочевала, и вместе с ней  блуждала  Швамбрания.  Бурные  события  в
жизни  Покровска  и  нашей  школы,  разумеется,  влияли  па   внутреннее   и
географическое положение материка Большого Зуба.  В  Швамбрании  непрестанно
шли беспорядки, потому что она меняла государственные порядки.
   В Покровске  выползла  из  подполья  и  стала  официальной  вошь.  Сыпняк
поставил на все красный  крест.  Оська  настоял  на  введении  в  Швамбрании
смертности. Я не мог возражать. Статистика правдоподобия требовала  смертей.
И в Швамбрании учредили кладбище. Потом мы взяли списки  знакомых  швамбран,
царей, героев, чемпионов, злодеев и мореплавателей. Мы долго выбирали,  кого
же похоронить. Я пытался отделаться  мелкими  швамбранами,  например  бывшим
Придворным Водовозом или Иностранных Дел Мастером. Но кровожадный Оська  был
неумолим. Он требовал огромных жертв правдоподобию.
   - Что это за игра, где никто не умирает? - доказывал Оська. -  Живут  без
конца!.. Пусть умрет кого жалко.
   После продолжительных и тяжких  сомнений  в  Швамбрании  скончался  Джек,
Спутник Моряков. Ему наложил полные  почки  камней  жестокий  граф  Уродонал
Шателена. Умирая, Джек, Спутник Моряков, воскликнул над последней  страницей
словаря обиходных фраз:
   - Же вез а... Я иду в...  их  гее  нах!..  Ферма  ля  машина!..  Стоп  ди
машина!..
   После этого он хотел приказать всем долго жить, но  в  словаре  этого  не
оказалось. Его похоронили с музыкой. Вместо венков несли спасательные  круги
и на могиле поставили золотой якорь с визитной карточкой.
   Несмотря на тяжелую утрату, беспрестанные изменения климата  и  политики,
материк Большого Зуба простирался еще  через  все  наши  мысли  и  дела.  За
медными дверцами ракушечного грота в одиночестве и паутине хирела королева -
хранительница тайны. Швамбрания продолжалась.
   Однажды Оська прибежал из школы в полном смятении. На улице среди  белого
дня к нему подошел какой-то солдат и спросил Оську,  не  знает  ли  он,  как
пройти в Швамбранию... Оська растерялся и убежал. Мы сейчас  же  отправились
вдвоем искать таинственного солдата. Но его и след простыл.  Оська  высказал
робкое предположение,, что, может  быть,  это  был  настоящий  заблудившийся
швамбран. Я поднял Оську на смех. Я  напомнил  ему,  что  мы  сами  выдумали
Швамбранию и ее жителей. Но все же я  заметил,  что  Оська  стал  как  будто
тихонько верить в подлинное существование Швамбрании.

   ШВАМБРАНИЯ ПЕРВОЙ СТУПЕНИ
   Вскоре это стало известно в Оськиной школе. И без того Оська с первого же
дня приобрел  популярность  в  своем  классе.  Одна  из  маленьких  школьниц
спросила на уроке, из чего и как получается сахар.
   - Я знаю, - сказал Оська. - Сахар получается в школе.
   Временно заведующий школой Кочерыгин заменял отсутствующего ботаника.
   - Не по сути говоришь! - сказал он.
   Оська добавил: сахар находят в керосине, который брызгается из-под земли.
   Временно заведующий смутился. На другой день он пришел в класс и сообщил,
что, по наведенным им справкам, в земле добывают  сахарин...  Только  не  из
керосина, а из угля. К Оське Кочерыгин стал относиться с большим почтением.
   Воспользовавшись этим, Оська нанес  на  большую  классную  карту  контуры
Швамбрании.  Так  как   учитель   естествознания   и   географии   продолжал
отсутствовать, то Кочерыгин в этот час вел  "пустой  урок".  Палец  временно
заведующего заблудился в горах нового материка.
   - Какое государство тут жительствует? - спросил временно заведующий, тыча
пальцем в неведомую страну. - Ну-ка? Кто знает?
   Класс не знал.
   - Это Швамбрания, - сказал Оська озорничая.
   - Как говоришь? - переспросил временно заведующий.
   - Швамбрания! - повторил Оська уже серьезно.
   - А нешто есть такая? - нерешительно спросил временно заведующий.
   - Есть, - отвечал Оська. - Позавчера-вчера один солдат даже уехал туда.
   - А почему в книжке ее нет? - шумел класс.
   - Она еще на глобусе не нарисованная, - сказал Оська, - потому что  новая
страна.
   - А ну-ка, расскажи про нее все как есть, - сказал временно заведующий.
   И Оська вышел к карте. Весь урок до конца он рассказывал о Швамбрании. Он
подробно сообщил флору и фауну  материка  Большого  Зуба,  и  класс,  затаив
дыхание, слушал о диких конь-яках, живущих в ущельях  Северных  Канделябров.
Оська поведал о войнах с Пилигвинией, о свержении Бренабора,  о  путешествии
покойного Джека, Спутника Моряков, о злодеяниях Уродонала Шателена. Временно
заведующий остался доволен уроком швамбранской географии.
   - Здорово знаешь,  -  сказал  он.  -  Ну  и  памятливый  у  тебя  чердак,
удивление! И откеля ты все это вызубрил?.. Ну, садись. Ребята,  -  обратился
он к классу, - чтоб к тому разу все это назубок и без запинки.
   Оська вернулся из школы в необычайном сиянии.
   - Швамбранию уже в школе учат, - сказал он гордо.
   И я едва не сел на пол.
   Но на другой день новый заведующий сам привел смущенного Оську домой.  Он
ласково вел его за руку и уговаривал отречься от швамбранской веры. А позади
шли Оськины одноклассники и кричали: "Швабра!  Швабра!.."  Новый  заведующий
рассказал папе и маме о странных географических познаниях Оськи.  Он  просил
повлиять на упрямого швамбрана. Оська хныкал  и  ссылался  на  таинственного
солдата, который искал дорогу в Швамбранию.
   И вот когда на той же неделе мы гуляли с Оськой на площади, к нам подошли
два молодых крестьянина в обмотках и с маленькими сундучками на спине.
   - Молодые люди, родные, уважаемые,  где  здесь...  это...  -  начал  один
скороговоркой, и мы замерли в страшном предчувствии. - Где тут  в  штабармию
пройтить? В красные добровольцы записаться...
   Так вот куда искал дорогу таинственный солдат!

   ВХОД С УЛИЦЫ
   Сыпной  тиф  качался  по  улицам  в  такт  мерной  походке  санитаров   и
могильщиков.  Тиф  был  громок  в  горячечном  бреду  и  тих  в   похоронных
процессиях. Катафалки тянули верблюды Тратрчока.
   Школа переезжала.
   Металась Швамбрания в поисках устойчивой истины, меняя правителей, климат
и широты.
   И только дом наш незыблемо стоял на своем причале на  старой  широте,  на
прежней долготе. Он заржавел, он врос в дно - уже  не  пароход,  а  тяжелая,
занесенная баржа, ставшая островком. Бури не могли пока  еще  вторгнуться  в
него, так как мама боялась сквозняков и закрывала форточки.
   Но, разумеется, кое-какие  изменения  произошли.  Папа,  например,  носил
френч, а не пиджак. Красный крестик на клапане кармана говорил  о  том,  что
отец - военный врач. Он работал в  эвакопункте.  Затем  люди  "неподходящего
знакомства", знавшие всегда лишь черный ход  квартиры,  теперь  все,  словно
сговорившись, являлись через парадный.  Даже  водовоз,  которому  как  будто
удобнее и ближе было идти через кухню,  тре-бовательно  звонил  с  парадного
хода. Он топал через квартиру, он следил и капал. И  ведра  его  были  полны
достоинства.
   Мы с Оськой приветствовали это  разжалование  парадного  крыльца.  Теперь
между ним и кухней установился сквозняк непочтительности. И  в  нашей  описи
мирового  неблагополучия  был  зачеркнут  пунт   первый   (о   "неподходящих
знакомствах").
   Первыми после революции позвонили с парадного слесарь и плотник.  Аннушка
открыла им, прося обождать, и пришла  сказать  папе,  что  "какие-то  просят
товарища доктора".
   - Кто такие? - спросила мама.
   - Да так из себя мужчины, - отвечала Аннушка (всех пациентов  она  делила
на господ, мужчин и мужиков).
   Отец вышел в переднюю.
   - Мы к вам, - сказали пришедшие, называя папу  по  имени  и  отчеству.  -
Просьба выслушать нас.
   - На что жалуетесь? - спросил папа, приняв их за пациентов.
   - На несознательность, - отвечали  слесарь  и  плотник.  -  Больницу  при
Керенском закрыли чертовы хуторяне, а теперь убыток  здоровья  трудящим.  Мы
вот комиссары назначенные...
   Папа никогда не мог  простить  Керенскому,  что  во  время  его  краткого
царения богатые "отцы города" из скупости закрыли общественную больницу. "Нэ
треба!" - заявили они.
   А вот явились большевистские комиссары и заявили, что  Совдеп  постановил
спешно открыть больницу, и назначили отца заведующим.

   ТРОЕТ‚ТИЕ
   Папа угостил комиссаров чаем. После их ухода он веселый ходил по квартире
и напевал: "Маруся отравилась - в больницу повезут".
   - Это, как хотите, настоящая власть! - говорил папа.  -  Есть  культурные
тенденции. А что ваше Учредительное собрание? Это наш  волостной  сход.  "Нэ
треба" во всероссийском масштабе.
   "Ваше Учредительное" - это было сказано специально в пику теткам. Дело  в
том, что на нас со всех концов  России  посыпались  голодающие  тетки.  Одна
приехала из Витебска, другая бежала из Самары. Самарская и  витебская  тетки
были сестрами, обе носили пенсне на черном шнурке и очень походили  друг  на
друга, только одна вместо "л" говорила почти "р", а  другая,  наоборот,  "р"
произносила совсем как "л". Папа шутя прозвал их "учледиркой", а мы -  тетей
Сэрой и тетей Нэсой.
   Обо они были ужасно образованные и беспрерывно толковали о  литературе  и
спорили   о   политике,   и   если   некоторые   их   сведения    опровергал
энциклопедический словарь, они говорили, что там опечатка.
   Потом приехала из Питера третья тетка. Питерская тетка заявила,  что  она
без пяти минут большевичка.
   - А когда ты будешь ровно большевичка?  -  спросил  Оська,  живо  вскинув
голову к стенным часам.
   Но прошли часы, недели, месяцы, а тетка не делалась большевичкой.  Только
она больше уже не говорила "без пяти минут". Она  теперь  уверяла,  что  "во
многом она почти коммунистка".
   Питерская тетка поступила служить в Тратрчок, а тетя Сэра и тетя Нэса - в
Упродком. В свободное время они рассказывали "случаи из  жизни",  спорили  и
воспитывали нас. Тетки настояли, чтобы  нас  взяли  из  школы,  ибо,  по  их
мнению,  советская  школа  только  калечила  интеллигентную   особь   и   ее
восприимчивую личность (кажется,  они  так  выражались).  Они  сами  взялись
обучать нас. Тетки считали себя знатоками детской психологии. Мы  изнемогали
от их наставлений. Они лезли в наши дела  и  игры.  Разнюхав  о  Швамбрании,
тетки пришли в восторг. Они  заявили,  что  это  необыкновенно-необыкновенно
интересно и чудесно. Они просили посвятить их в тайны мира и обещали  помочь
нам. Швамбрании грозило т„точное иго.

   Тогда  швамбранские  стратеги  схитрили.  Они  завлекли  теток  в   глубь
швамбранской территории, а там в  порядке  посвящения  мы  раскрасили  теток
акварелью, заставили их ползать в пыли под кроватями, замуровали в пещеру  с
дикими зверями, то есть заперли в чулан с дикими крысами,  и  велели  десять
раз спеть гимн.
   - "У-ра, у-ра! - закричали тут  швамбраны  все",  -  старательно  пели  в
темноте усталые и раскрашенные тетки. -  Ура...  Ой,  что-то  мне  лезет  на
юбку!.. У-ра, у-ра! - и упали... Туба-риба-се!..
   Но когда мы потом объяснили им правила  и  приемы  французской  борьбы  и
велели им бороться на ковре без  срока,  отдыха,  перерыва,  решительно,  до
результата, несчастные тетки  возмутились.  Они  назвали  Швамбранию  грубой
игрой, глупой страной, недостойной воспитанных мальчиков. За  это  известный
швамбранский поэт (не без влияния Лермонтова) написал  в  альбом  тете  Нэсе
такое стихотворение:
   Три тетушки живут у нас в квартире.
   Как хорошо, что три, а не четыре...

   МИР И ЛИЧНОСТЬ
   - Отец хотя у тебя интеллигент, но довольно сознательный, - сказал Степка
Атлантида. - В общем, тоже на нашей  платформе.  Сам,  видать,  ты  в  доску
сочувствующий. Тетка эта тоже немного разбирается. Но те две  у  вас  сильно
отсталые.
   Так сказал Степка Гавря, по прозвищу  Атлантида,  покидая  нашу  квартиру
после двухчасовой дискуссии о личности и  обществе.  "Учледирка"  выражалась
так учено, что даже питерская тетка то и дело  бегала  тихонько  смотреть  в
энциклопедическом  словаре  непонятные  "измы"  и   "субстанции"...   Вообще
по-теткиному выходило так: посередке - умная и  свободная  личность,  а  все
остальные - вокруг нее. Как этой личности кажется, то есть, значит, как  она
воображает, так все для нее и есть. И на остальное ей чихать!..  Степка  же,
обратно, утверждал, что семеро одного не ждут, главное -  это  компания,  то
есть когда люди сообща. А личность можно и за манишку взять, если она  будет
очень из себя воображать. На это тетки сказали, что  мы  со  Степкой  грубые
реалисты.
   - Вот и неправда, - сказал я. - Мы вовсе были гимназисты, а не реалисты.
   Тут тетки ехидно заметили, что реалисты  -  это  не  обязательно  ученики
реального училища. Реалисты - это те, кто думает, будто на свете есть только
то, что все видят и щупают. Они называются еще материалистами и считают, что
мир  безусловно  существует  и  распоряжается  идеями  и  личностями.  Тетки
сказали, что это неверно. Они закричали, что мир не имеет права  командовать
свободными идеями и личностью, потому что, сказали они,  возможно,  что  без
идеи и мира-то никогда не было бы... Да, безусловно, существует только  сама
думающая личность, а все остальное ей, может  быть,  только  представляется,
как во сне...
   - А мы - личность? - спросил Оська.
   - Дря себя безусровно ричность, - отвечала тетка Сэра.
   Эта идея нам очень понравилась. Мы решили, что все это может  пригодиться
для Швамбрании.
   Действительно, а вдруг мы в самом деле швамбраны, а Покровск, школа, дом,
революция - все это  нам  только  снится?  Мы  даже  задохнулись  от  такого
предположения.
   Тетки сели на диван. Тетя Нэса стала читать вслух русскую историю.
   - Валяги Люлик, Тлувол и Синеус, - читала тетя  Нэса,  -  плишли  плавить
Лусью.
   Мы с Оськой занялись швамбранской историей. Мы принялись петь, бросать на
пол стулья и вообще гремели что есть силы. Тетки попросили  быть  тише.  Они
сказали, что это неуважение к личности.
   - А нашей личности снится, что вас тут вовсе нет, - сказал Оська.
   - Может быть, вы вообще нам только представились? - добавил я.
   Тетки пожаловались маме. Мама явилась. Но мы  отнеслись  критически  и  к
маминому существованию. Мама заплакала и пожаловалась папе.
   - Это еще что за сопливый солипсизм? - грозно сказал папа. - Вот я сейчас
тоже представлю себе, что вы на старости лет оба сели в угол.
   Нам не дали обедать. Папа объяснил, что ведь суп - это только сон, и если
мы  с  Оськой  такие  свободомыслящие  личности,  то  нам  ничего  не  стоит
представить себе, что мы уже сыты, и сам папа будто бы уже видел во сне, как
мы обедали и даже сказали "спасибо". Словом, нам пришлось допустить, что суп
- это не идея, а действительность и что, кроме  нашей  личности,  существуют
еще миллионы других, без которых не обойтись.

   ВОКРУГ СОЛНЦА
   Личность была для нас выкинута из мировой серединки. Огромный кругооборот
событий захватил нас в школе и на улице.  Но  центробежные  силы  ничего  не
могли поделать с нашим домом. Он непоколебимо оставался падежной  осью  всей
жизни. Все остальное, казалось нам, вертится  вокруг  него  большой  опасной
каруселью. Так продолжалось до того дня, когда во время  приема  в  переднюю
пришел коренастый человек. Он был  обут  в  черные  чесанки,  вправленные  в
резиновые боты. При нем был портфель и кобура. И Аннушка сразу определила  в
нем комиссара.
   - Граждане,  извиняюсь,  конечно,  за  неуместность,  -  сказал  комиссар
пациентам, - но меня пропустите без очереди. Я по делу.
   - Тута все ожидающие по делу! - загалдела приемная. - Нечего с портфелями
вперед соваться!
   - Благородного строит, - сказала из угла толстая хуторянка.
   На коленях ее шевелился мешок. Там покрякивала жертвенная утка.
   В кабинете зажурчал умывальник. Потом  дверь  открылась.  Вышел  больной,
застегивая ворот рубашки. Комиссар прошел в кабинет без очереди.
   - Мое почтение, - сказал он. - Извиняюсь за неуместность, что не в черед.
По революционному долгу, товарищ доктор... Я, извиняюсь, к вам как комендант
города...
   - Присаживайтесь, товарищ Усышко,  -  сказал  папа,  узнав  в  коменданте
хорошо знакомого сапожника,  что  прежде  обувал  всю  нашу  семью  и  часто
захаживал к нам за книжками, которые он брал читать у папы.  -  Что  скажете
хорошенького, товарищ Усышко?
   -  Выбираться  вам  придется,  товарищ  доктор,  -  сказал  комендант,  -
фактически съезжать с квартиры.  Тратрчок  расширяется.  Недостаток  местов.
Извините за беспокойство, но придется в двухдневном порядке...
   Папа подумал: "Вот... начинается... добрались". И папа  сказал,  поправив
красный крестик на кармане:
   - Товарищ Усышко, я буду протестовать... Я не позволю в двухдневный  срок
выкидывать меня бесцеремонно, как какого-нибудь  буржуа.  Мне  кажется,  что
трудовая интеллигенция имеет право требовать к себе более  чуткого  внимания
со стороны власти, с которой она работает в полном контакте...
   - Ладно, денек накину, - сказал комендант, - но больше уж никак. А насчет
контакта и не  успоряю.  И  со  своей  стороны  вам  обстоятельную  квартиру
обнаружил... на Кобзаревой... бывшего Андрея Евграфовича дом, Пустодумова...
Ничего квартирка... И перевозка, конечно, наша.
   - Согласитесь, что я сначала должен посмотреть квартиру, - сказал папа.
   - Смотрите на здоровье!  -  отвечал  комендант.  -  За  осмотр  денег  не
берем... А шестого, значит,