на такой фильм? Легче в школу не пойти...
     Кино  мне  понравилось.  Здорово дерется этот  маркиз.  Надо  будет мне
потренироваться. Бокс в жизни пригодится.
     Занятый такими мыслями,  я брел по улице. И ничего не замечал. Вдруг на
меня налетел и чуть не сшиб с ног Семка.
     - Ты что правила уличного движения нарушаешь? - рассердился я.
     - Ты жив?  -  у Семки дрожали руки,  дрожал портфель, а лицо было таким
испуганным,  будто  он  только что  побывал в  пасти у  льва  и  лишь  чудом
вырвался.
     - Интересно, почему я должен умереть? - удивленно спросил я.
     - Да нет, конечно, - обрадовался Семка. - Я побегу, скажу ребятам. А то
они думают, что ты... - Семка нервно хихикнул, - утопился. Ищут тебя...
     - Обожди. - Я схватил Семку за руку. - Ищут, говоришь?
     - Да, - торопливо закивал Семка, - уже и дома были. А ты где шатался? В
кино сидел?
     Я  ничего не  ответил,  потому что я  размышлял.  Мысли одна за  другой
появлялись  в   моей  голове,   они  перебивали  друг  дружку  и  не  давали
сосредоточиться: "А что, если я... Нет, лучше так... А может - наоборот?"
     Наконец я решился.
     - Ну, прощай, - задумчиво произнес я.
     - Ты к-куда? - у Семки задергались губы.
     Я молча повернулся и быстро зашагал не в ту сторону, где был мой дом, а
в  противоположную.  Я свернул направо около разноцветного,  словно попугай,
газетного киоска.  И когда я оказался за стеной дома и Семка потерял меня из
виду, я припустил со всех ног.
     Не знаю,  как вы,  но я  люблю дворы в микрорайонах.  Здесь очень легко
скрыться от любой погони.  Дома все на одно лицо,  дворов полно,  в  общем -
ищи-свищи.
     В один из таких дворов я и шмыгнул. Из-за стены детсада выглянул. Как я
и предполагал,  Семка крался за мной. Но мой быстрый рывок сбил его с толку.
Семка недоуменно оглядывался, он не мог понять, куда я исчез.
     Я,  довольный,  улыбнулся. Дал подзатыльника малышу, который слишком ко
мне приглядывался, и потопал домой.
     В нашем районе почти все дома были деревянные. Летом на улицах зеленела
трава,  а  зимой снег заваливал дома по  самую макушку.  И  тогда все жители
выходили и расчищали дорожки к колонкам.  В общем, как в деревне, хотя всего
в  двух шагах от шумного,  сверкающего проспекта.  Только три новых,  в семь
этажей, дома возвышались над нашим районом. Ночью они были похожи на большие
корабли, которые пристали отдохнуть на пару минут и скоро снимутся с якорей.
     Я  с  мамой жил в доме посредине,  в 27 "а".  А были еще 27 просто и 27
"б".
     Осторожно,  чтобы меня никто не  заметил,  я  пробрался по  лестнице на
чердак.  На чердаке,  за котельной трубой,  было наше с Семкой место.  О нем
никто,  кроме нас,  не знал. Там я растянулся на старом рыжем диване. Он был
такой старый, что даже пружины у него не скрипели.
     Надо было обдумать то, что произошло.
     Кстати,  о чердаках.  Раньше,  когда мы еще жили в деревянном доме, там
был отличный чердак. Мы с Семкой забирались туда во всех случаях, когда надо
было обмозговать что-нибудь очень важное и секретное.
     Но потом наш дом снесли.  Приехал бульдозер,  и дома как не бывало, а с
ним и  чердака.  И  мы  с  мамой переехали в  этот самый 27 "а",  на чердаке
которого я сейчас все это вспоминаю.
     Помню,   мама  ходила  по  нашей  квартире,   под  собой  ног  не  чуя,
всплескивала руками,  гладила стены, открывала краны. А я стоял мрачный, как
скульптура в парке. Ну разве могут быть в таком доме чердаки?
     Тут к нам ворвался Семка.  Семка,  то есть его родители,  тоже получили
квартиру в нашем доме.
     - Идем, - сказал Семка.
     Я неохотно вышел на площадку.
     - Чего тебе?
     Мой друг произнес только одно слово:
     - Чердак.
     Мы  помчались наверх.  Оказалось,  что  в  27  "а" чердак все-таки был.
Огромный и  совсем пустой.  Только крыша  низковата,  но  тут  уж  ничего не
поделаешь, мы были рады и такому.
     Когда я вернулся с чердака, мама не переставая ходила по комнате.
     - Я так довольна!  Я так рада!  -  Она обернулась ко мне: - А тебе как?
Нравится?
     Я улыбнулся:
     - Очень.
     Вскоре чердак завалили всяким хламом,  потому что  сараев во  дворе  не
было.  Но нам с Семкой удалось отгородить себе местечко за котельной трубой.
Когда нас ждала какая-нибудь неприятность,  мы забирались сюда.  Тут мы были
уверены в своей полной безопасности.


     - Я так и знал, что ты здесь. - Семкина ликующая физиономия ухмылялась.
     Он подкрался так осторожно, что я его не заметил.
     - Чего ж ты не притащил с собой весь класс? - зло спросил я.
     - Ты не злись, - примирительно сказал Семка. - Есть хочешь?
     Он вытянул из прозрачного мешочка все,  что принес с  собой.  Семка был
человек щедрый и  притащил уйму всякой пищи:  кусок сыра,  колбасу с  белыми
горошинами жира и  еще горячие,  в  румяной корочке котлеты.  Если откусить,
подумал я, корочка наверняка захрустит.
     Я проглотил слюну: вспомнил, что не обедал.
     - Сколько времени?
     - Часов  восемь.  Да  ты  ешь,  -  Семка  подвинул к  самому моему носу
котлеты.
     Я гордо помотал головой:
     - Я объявляю голодовку.
     Семкино лицо вытянулось.
     - В знак протеста против бойкота, - добавил я.
     Семка глядел на меня с изумлением и восторгом.
     - Ну,  вот что,  -  сказал я.  - Ты сейчас уйдешь отсюда и, если ты мне
друг...
     - Но твоя мать беспокоится, наверно, - перебил меня Семка.
     - ...и  если ты мне друг,  ты никому не скажешь,  где я,  -  решительно
закончил я.
     Опечаленный,  Семка ушел,  и я остался один. Только тут я почувствовал,
как  мне  обидно,  что со  мной так поступают ребята.  Даже разговаривать не
хотят, как будто я им враг.
     Ну,  ладно,  я вас проучу.  Отвернулись от человека,  а человек пошел и
утопился.
     Я представил, какая заметка появится в газете:

                          Смерть из-за равнодушия

     Вчера  трагически погиб  ученик  6-го  класса "А"  13-й  школы  Валерий
Коробухин.  Смерть  явилась  результатом  преступного  равнодушия  к  судьбе
мальчика. Под внешней веселостью и беззаботностью коллектив не разглядел его
нежной, чуткой, легко ранимой души...

     Растроганный, что у меня, оказывается, такая нежная душа, я не заметил,
как и заснул.  Проснулся оттого,  что продрог.  Я вскочил и - раз, два, три,
четыре -  стал делать зарядку.  Выглянул в чердачное окошко, - на улице была
кромешная темень. Наверное, часа два ночи.
     Я спустился с чердака. Долго мялся около своей двери, боясь позвонить.
     Мама открыла сразу,  как будто она простояла там, за дверью, все время,
пока я томился на чердаке.  Она схватила меня за руку и втащила в комнату. Я
никогда не думал,  что мама такая сильная. Потом она начала меня целовать, а
слезы ее капали мне на лицо и даже за шиворот.
     - Где ты  пропадал,  бездельник!  -  закричала мама.  -  Тут все с  ума
сходят,  а  он  болтается невесть где.  Ребята и  Лидия Ивановна раз  десять
приходили уже. Голоден, наверное, как бездомный пес?
     Мама снова стала такой,  какой была всегда,  - суетливой и озабоченной.
Она загремела кастрюльками -  принялась разогревать обед. От борща шел такой
аппетитный запах,  что я решил:  "Голодовку надо кончать". Кстати, котлеты у
мамы были не  хуже Семкиных,  так  что я  ничего не  потерял.  Только волчий
аппетит приобрел.
     Поев,  я  разложил кресло-кровать и  растянулся во  всю длину.  Укрылся
одеялом и сразу согрелся.
     Все-таки это здорово - спать в своей постели, а не на чердаке.


        "МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ "ТАКО-О-Е"!"

     Когда я появился в классе,  меня встретили удивленные и радостные лица.
Кто-то даже крикнул: "Ура! Коробухин вернулся!"
     Если бы  еще цветы да оркестр,  это было бы похоже на встречу человека,
первым побывавшего на Луне.
     - Извините меня, ребята, - сказал я, и голос у меня дрожал, а на глазах
навертывались слезы.
     Ребята были растроганы:
     - Да брось ты!
     - Да что ты!
     - Ерунда все это!
     Они и вправду обрадовались моему возвращению. Хорошие ребята!
     Галка Новожилова попробовала было произнести очередную нотацию, она уже
откашлялась, но ее остановила Светка Никитина:
     - Не надо, с человеком могло тако-о-е случиться.
     На лице у добродушной Светки было выражение ужаса, она произнесла слово
"тако-о-е" таким свистящим шепотом,  что даже я  подумал:  а  ведь и  правда
могло случиться "тако-о-е".
     Еле сдерживая слезы, я сел за парту.
     На уроке я вполне овладел своими чувствами. И когда на переменке ребята
пристали с расспросами, меня понесло. Во время рассказа я косился на Семку -
выдаст или нет? Но Семка глядел на меня восторженными глазами, как будто это
не он торчал со мной вчера на чердаке, а кто-то другой.
     - Ушел я тогда из класса и пошел куда глаза глядят,  - начал я былинным
слогом историю о  том,  как я  топился.  -  Сам не заметил,  как добрался до
речки.  Разделся, а холод собачий... Но я, конечно, ничего не чувствую, сами
понимаете, что у меня на душе!
     Влез в воду,  а она жжется.  Вот,  думаю, разве можно утопиться в такой
холодной воде? Не везет мне что-то.
     Доплыл до середины, сложил руки по швам и - "солдатиком" на дно. Только
коснулся ногами песка, как меня вытолкнуло на поверхность.
     Я  вздохнул,  крикнул:  "Вот черт!"  -  и  снова пошел на дно.  Но меня
почему-то еще быстрее вынесло на поверхность.
     Глянул я  на берег,  а там какая-то женщина бегает в цветастом платке -
когда я пришел топиться, она белье полоскала. Бегает и кричит:
     - Ой, тонет парень, ой, никак выплыть не может!
     Вот чудеса,  подумал я,  сразу двое топятся!  Интересно, из-за чего тот
парень,  про  которого она  кричит,  в  реку полез?  Может,  ему тоже бойкот
объявили? И снова пошел на дно...
     Но  тут прозвенел звонок,  вошла Аделаида Васильевна,  "англичанка",  и
ребята разбежались по своим партам.
     Следующая переменка была длинная,  и тут уже я мог дать себе волю,  тем
более,  что сорок пять минут урока я не потратил даром -  рассказ сочинил на
славу.
     - Так вот,  - продолжал я, когда ребята снова окружили меня, - вынырнул
я еще раз.  Глядь,  a на берегу рядом с женщиной солдат появился. Сапоги уже
сбрасывает. А женщина приговаривает ему:
     - Вынырнет,  крикнет что-то и опять на дно.  Сил у него,  наверное,  не
хватает. Ты быстрей, солдатик, а то утонет парень.
     Тут до меня,  наконец,  и дошло, что это обо мне тетенька плачется. Это
я, выходит, не умею плавать? Я, чемпион 6-го "А"?!
     Я возмутился и закричал:
     - Да я получше вас обоих плавать могу! Смотрите!
     И как пошел кролем! А солдат мне кричит:
     - Ты, парень, лучше на спину ляг, силы экономь!
     - Я и на спине могу, пожалуйста! - крикнул я.
     Тут  солдат разделся и  бросился в  воду.  Плавал он  здорово,  потом я
узнал,  что у него первый разряд.  Я -  от него,  он -  за мной. Наконец оба
добрались до берега.
     Тетенька нам дала полотенце. Мы растерлись.
     Вот так мне и не удалось утопиться.
     Ребята молчали.
     - Слушай,  -  вдруг сказал Семка, - а ведь тебе надо было камень на шею
привязать.
     - Правильно, камень, - загудели ребята.
     - Камень -  это идея,  -  сказал я.  -  Вы знаете,  ребята, очень я был
расстроен,  не подумал про камень.  Но следующий раз я без камня и не полезу
топиться.  Это очень хорошая идея.  Спасибо тебе, Сема. - И я свирепо глянул
на Семку.
     - Не надо, - закричали ребята и весело захохотали.
     На  радостях,  что все так хорошо кончилось -  я  не  утопился и  снова
подружился с ребятами,  -  я сделал стойку на учительском столе. Это был мой
коронный номер,  никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как
раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна -  наш директор. Я заметил
ее краем глаза.
     - Атас! - зашумели ребята.
     Я спрыгнул на пол и сказал:
     - Я могу и больше простоять.
     - Это  я  знаю,  -  сказала  Екатерина Моисеевна.  -  Пойдем,  Валерий,
поговорим.
     - Пожалуйста,  -  вежливо согласился я.  -  Но только не надолго, у нас
сейчас контрольная по русскому языку.
     - Хорошо, - улыбнулась директор.
     И мы пошли в ее кабинет.


        ""ТРИ БОГАТЫРЯ""

     Екатерина Моисеевна была маленькая и полная,  и поэтому ходила медленно
и при каждом шаге вздыхала.
     Мы с ней вместе начали подъем по лестнице.  Она сделает шаг,  вздохнет,
еще шаг и еще вздох.  Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять
раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае.
     И  почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на  четвертом
этаже?   Ей  удобнее  было  бы  на  первом.  А  может,  она  нарочно,  чтобы
физкультурой заниматься и сбросить лишний вес?
     Я  только хотел  спросить у  Екатерины Моисеевны,  правда ли,  что  она
устроила свой  кабинет на  четвертом этаже,  чтобы  тренироваться,  как  она
сказала:
     - Ну что мне с тобой делать, Валерий? - И опять вздохнула.
     Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать?
     Сверху по  лестнице с  шумом и  криком сбегали ребята.  Не долетев двух
метров до меня и директора,  они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо,
как  будто  им  было  лет  по  восемьдесят,   не  меньше.  Ребята  говорили:
"Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", - а потом неслись с прежней скоростью и
с прежним шумом.
     - Ну,  так что мне с тобой делать?  - снова спросила директор, когда мы
уселись в ее кабинете - она в кресло, а я на стул.
     Я  бывал в  этом кабинете не раз и все хорошо помню,  а поэтому не стал
разглядывать "Трех богатырей" -  огромную картину,  висевшую на стене, прямо
за спиной Екатерины Моисеевны.  Я  эту картину уже выучил на память.  Могу в
любой момент рассказать,  кто какой меч держит и  у кого какой масти лошадь.
Сами понимаете,  зададут тебе такой вопрос: "Ну что мне с тобой делать?" - а
как на  него ответить,  не  знаешь.  Каяться еще рано,  надо выждать,  вот и
изучаешь картину.  Мне уже пришла в  голову мысль:  хорошо бы  директору для
тех,  кто часто бывает у  нее в  кабинете,  вместо "Трех богатырей" повесить
"Бурлаков",  а  потом  вместо "Бурлаков" еще  какую-нибудь картину.  Так  за
несколько лет можно изучить всех художников и все, что они нарисовали.
     - Молчишь? - спросила Екатерина Моисеевна.
     - Я уже помирился с ребятами, и все будет хорошо, - сказал я. - Обещаю.
     - Ты мне каждый месяц даешь обещания, а что из этого?
     - Но почти месяц я держу свое слово.
     - А на сколько сейчас ты обещаешь? - улыбнулась Екатерина Моисеевна.
     Я заметил,  что она всегда улыбается, разговаривая со мной. Что бы я ни
натворил,  она улыбается.  Но это,  правда,  наедине со мной. А при матери и
учителях она совсем другой человек.  Поэтому я  люблю бывать в  ее кабинете,
когда  мы  вдвоем.   Вот  если  бы  еще  вместо  "Трех  богатырей"  повесить
"Бурлаков", а вместо "Бурлаков"...
     - Месяц будешь держать свое слово? - спросила Екатерина Моисеевна.
     - Буду, - сказал я.
     - Ну иди, на контрольную опоздаешь, - улыбнулась она.
     Я поднялся,  сказал:  "До свиданья", кивнул богатырям - до скорой, мол,
встречи - и пошел к двери.
     - О матери подумай, - сказала Екатерина Моисеевна.
     Я обернулся. Лицо директора было печальным.
     - Ну, иди, - повторила она.
     Я  открыл дверь и  еще раз посмотрел на Екатерину Моисеевну.  Она снова
улыбалась мне.


        "КАК Я УТЕШАЮ МАМУ"

     Я  знал,  какой у  меня будет разговор с  мамой.  Мама сразу заплачет и
скажет:
     - Ты понимаешь, как трудно одной воспитывать ребенка?
     Я  буду молчать.  Я  буду сидеть в кресле-кровати и молчать.  Надо дать
маме выговориться и ни в коем случае не перебивать ее.  Потому что она сразу
вскипает:
     - Ради бога не перебивай меня, за тебя говорят твои поступки.
     Потом мама скажет, что у других матерей жизнь как жизнь, и только у нее
кромешный ад и сплошные мучения.
     Тут я обычно не выдерживаю:
     - Но  ведь я  в  милицию ни  разу не попадал,  я  никого не грабил,  не
убивал.
     Мои слова только воодушевляют маму:
     - И ты считаешь, что это - достоинство? Не хватало еще, чтобы ты грабил
и  убивал!  Как  у  тебя вообще язык поворачивается говорить такое!  Замолчи
сейчас же.
     Я молчу, пока она это говорит, и продолжаю молчать.
     На  несколько мгновений мама  затихнет.  Потом  она  снова скажет,  как
трудно  одной  воспитывать  такого  оболтуса,   как  я,   и   еще  работать,
зарабатывать на жизнь.
     Моя  мама  ткачиха на  камвольном комбинате.  Она  хорошо работает,  ее
фотография висит  на  Доске  почета  вместе с  фотографией Семкиного дяди  -
главного конструктора комбината. Того самого дяди, о котором Семка прожужжал
все уши ребятам в  нашем классе.  Но мамина фотография висит над фотографией
Семкиного дяди, и это дает мне право иногда одергивать Семку.
     А еще мама в месткоме.  Она всегда о ком-то заботится,  к кому-то ходит
домой,  и  к  ней  все  стучат по  вечерам:  "Вот  какое дело,  Петровна..."
Поговорят,  а потом гладят меня по голове, вздыхают и спрашивают: "Как дела,
баламут?  Двойки есть?" Я отвечаю:  "Попадаются".  Тогда они говорят: "Учись
хорошо; без знаний, сам знаешь, сейчас никуда". Я киваю: правильно, никуда.
     У  мамы  есть большая страсть -  кроссворды.  Если ее  чем-нибудь можно
успокоить,  так только кроссвордами.  Конечно, можно ее утешить пятерками по
поведению,  но  это сложнее.  Кроссворды добыть гораздо легче.  Надо зайти к
знакомым ребятам,  выдрать последние страницы в  двух-трех журналах,  и  все
будет в порядке.
     Так на этот раз я и сделал.
     С кипой кроссвордов на столе я ждал прихода мамы.
     Когда она пришла, все было, как я уже рассказывал.
     В конце мама сказала:
     - И когда ты уже будешь вести себя, как все? Ну когда?
     Я подошел и обнял ее за плечи.
     - Все будет хорошо, мама. Вот посмотри - новые кроссворды. Ты их еще не
разгадывала.
     - Какие? - встрепенулась мама.
     Она тут же уткнулась носом в кроссворды.
     - А я буду делать уроки,  мама,  -  озабоченно вздохнул я.  - На завтра
уйму задали.
     - Да,  да,  делай уроки,  -  не отрываясь от кроссвордов,  пробормотала
мама. Потом она закинула голову и рассмеялась: - Опять подкупил меня?
     - Но ты и правда любишь разгадывать кроссворды. - Я тоже улыбнулся.
     - Люблю, люблю. Делай уроки, не отвлекайся.
     Некоторое время мы молчим.  Я  пытаюсь разобраться в задачке,  а мама в
кроссворде.
     - Извини  меня,  Валерий,  -  говорит мама.  -  Как  называется прибор,
определяющий скорость подъема и спуска самолета? Из девяти букв.
     - Не знаю, - я пожимаю плечами.
     - Да,  очень интересные кроссворды,  -  говорит мама и идет на кухню. Я
слушаю,  как  она стучит кастрюлями,  и  думаю,  что действительно все будет
хорошо.  Я  начну хорошо учиться,  стану поменьше валять дурака,  и вообще -
скоро зима.


        "ЧТО УМЕЕТ НОВЕНЬКАЯ"

     Я очень люблю это. Проснешься, выглянешь утром в окно, а во дворе лежит
снег. Ночью выпал. Вчера еще была слякоть, грязь, дождь шел, а сегодня всюду
снег.
     И ты идешь по снегу и осторожно ставишь ноги, но не потому, что боишься
испачкаться, как тогда, когда ты шлепаешь по лужам, а потому, что это первый
снег и с ним надо быть осторожным.
     Часто так случается,  полежит снег пару часов,  а  потом исчезает,  как
будто его и  не было.  И становится так грустно,  как будто ты друга потерял
или  ножик,  отличный ножик  променял на  какую-нибудь  ерунду.  Потому надо
глядеть в  оба  окна нашего класса,  чтобы не  проморгать той минуты,  когда
начинает таять первый снег.  Потому что когда ты это видишь,  ты чувствуешь,
что снег еще вернется.  Снег хитрит,  через два дня он снова выпадет, никуда
не денется.
     Но сегодня мне приходилось туго.  Я  должен был наблюдать в оба окна за
снегом,