на  турнике,
демонстрируя свои мускулы.
     Но  вот вожатые напелись и  отправились спать.  Тогда мы  покинули свое
укрытие, осторожно добрались до столовой и принялись за дело.
     Коренастый Толька пошире расставил ноги.  Я вскарабкался на его крепкие
плечи. Васька подал мне бутыль с клеем. Не жалея, я помазал клеем по дощатой
стене  столовой,  а  потом отдал бутыль Юрке  и  получил взамен верхний край
огромного плаката, над которым мы корпели полдня. Плакат радостно прижался к
стене,  как  будто это  была его  родная мама.  Нижний край приклеили Юрка и
Васька.
     Я спрыгнул на землю,  и мы отошли подальше,  чтобы полюбоваться на свое
произведение.  Хотя в  темноте ничего не  было видно,  но плакат впечатляюще
белел  на  стене.   К  нам  присоединился  Марик,   который,   как  часовой,
прогуливался невдалеке.
     - Здорово! - похвалил он нас и самого себя.
     - По кроватям! - скомандовал я, и мы побежали спать.
     ...Утром всех, кто шел к столовой, останавливал огромный плакат:
     "Перед тем как проглотить манную кашу,  проглоти то, что здесь написано
и нарисовано".
     А написано было вот что:
     "Мы торжественно объявляем,  что хотим жить в  мире и  дружбе со  всеми
мальчишками и даже девчонками в нашем лагере.
     Наши друзья - веселые ребята, фантазеры и футбольные болельщики.
     Ябеды и подлизы, тихони и паиньки, - трепещите! Вас ждут: ежи в койках,
соленые компоты и змеи под подушкой.
     Берегитесь! На вас будут падать: ведра с водой, вырванные с корнем дубы
и   метеориты,   и  вообще  вы  можете  угодить  в  яму,   в  которой  сидят
несознательные тигры".
     И подпись: "Веселая дюжина".
     А  для тех,  кто бы не понял,  Юрка постарался и намалевал такие ужасы,
что все ахнули и развеселились.
     Ребята читали и перечитывали наше воззвание.  Нет ничего удивительного,
что оно имело успех, ведь его сочинили я и мои друзья.
     Наше  появление  у  столовой  было  встречено  бурными  аплодисментами,
которые затем  перешли в  овацию.  Толька поднял руки  в  знак  приветствия,
напыжился и попытался состроить умное лицо. Ему это, правда, не удалось.
     Но вот шум стих,  и ребята испуганно оглянулись.  Обернулся и я:  к нам
шагала старшая вожатая, мурлыкая что-то себе под нос.
     - Почему не идете в  столовую?  Еще не проголодались?  -  говорила она,
пробираясь сквозь толпу.
     И  вдруг яркими красками и  четкими буквами наше воззвание привлекло ее
внимание.  Вообще надо было повесить его на стене пионерской комнаты,  чтобы
Капитолине Петровне не пришлось идти так далеко. Эх, шляпы, не догадались.
     Старшая вожатая дочитала до конца воззвание и улыбнулась.  Обернулась к
нам и снова улыбнулась. Вот чудеса так чудеса!
     Капитолина Петровна подмигнула мне и спросила у ребят:
     - Проглотили то, что здесь написано и нарисовано?
     - Проглотили, - дружно крикнули ребята.
     - Теперь надо проглотить манную кашу. - сказала старшая вожатая.
     С  аппетитом и  маслом  мы  съели  манную кашу,  и  Капитолина Петровна
спросила,  не  хотим ли  мы добавки.  Мы сказали,  что не хотим.  Если бы на
завтрак была не манная каша, а что-нибудь повеселее, мы бы не отказались.
     То и дело до нашего столика долетали возгласы:
     - А у меня в каше черепаха!
     - А у меня соленый чай!
     И только одному человеку наше воззвание не понравилось -  Аскольду.  Он
вбежал в столовую мрачный, как после нокаута.
     - Разговорчики! - крикнул он нам, хотя мы самым серьезным образом молча
пили чай.
     Я не понимал, отчего Аскольд злится. Снова мы без него начудили? Но нам
почему-то не хотелось брать Аскольда в свою компанию.
     После завтрака я твердо и бесповоротно решил:  пора отдыхать.  Каникулы
мчатся, как ракеты - без остановок. А я только и делаю, что кручусь, верчусь
и бегаю.  Нет,  пора отдыхать.  Я побрел в неизвестном направлении. Попросту
говоря, я шел куда глаза глядят.
     Нежданно-негаданно в  мои  уши  залетели вот какие слова:  "Коробухин",
"дюжина",   "распоясались"...   Слова  летели  из   пионерской  комнаты,   в
распахнутом окне  которой  я  увидел  Аскольда  и  Капитолину Петровну.  Наш
вожатый ходил  и  энергично махал  рукой,  в  которой была  зажата сигарета.
Капитолина Петровна сидела  и  вертела головой,  стараясь удержать взгляд на
мелькающей перед глазами фигуре Аскольда.
     Я  переменил  неизвестное  направление  на  известное  и  скорым  шагом
приблизился к  окну.  Чтобы я  мог все хорошо видеть,  а меня чтобы никто не
заметил, я притаился за сосной.
     Аскольд, не переставая ходить, сердито выговаривал:
     - Это не веселая дюжина, а самая настоящая чертова...
     - Ты преувеличиваешь,  -  успокаивала его Капитолина Петровна. - Ребята
безобидно пошутили,  а ты разозлился. Я думаю, что мы неправильно заставляли
их  целый день  чистить картошку.  Старайся быть  с  ними подобрее.  Они  же
дети...
     - Дьяволы они, а не дети, - не сдавался Аскольд. - Вот увидишь, они еще
покажут, где раки зимуют. Пока были цветочки, ягодки - впереди.
     Я  вспомнил,  что  подслушивать некрасиво,  и  удалился.  По  дороге  я
подумал, что отдыхать еще не время.


                           Третья серия моих снов

     Мои  друзья,  задрав повыше ноги,  мирно дремлют в  кювете под  липами.
Рядом прикорнули велосипеды.
     - Привет! - кричу я, подбегая к ребятам.
     Друзья радостно окружают меня.
     - Пока все идет неплохо, - подмигивает мне Горох.
     - И ребята в отряде настоящие, - говорит Генка.
     - Вот не думал,  что Капитолина похвалит ваше воззвание,  -  удивляется
Семка.
     - Я тоже, - говорю я.
     - Не  нравится мне Аскольд.  Он  может вам навредить,  -  предупреждает
Горох.
     - Я  думаю,  что он долго не выдержит.  Сбежит от нас,  -  улыбаюсь я и
спрашиваю: - А вам еще далеко ехать?
     - Далеко, - отвечает Генка. - Хочешь с нами?
     - Хочу.
     - Ты пока отдохни, наберись сил, - уговаривает меня Семка, - а мы скоро
за тобой заедем.
     - Буду набираться сил, - вздыхаю я.
     Мои друзья вскакивают на велосипеды и  снова мчатся по шоссе.  А солнце
стоит за их спинами и освещает им дорогу.


        "ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,"
                         В КОТОРОЙ Я ПРОИЗНОШУ РЕЧЬ
                    О ВРЕДЕ КУПАНИЯ В ЖАРКИЙ ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

     Капитолина Петровна полоскала в воде термометр,  напевая: "Распрягайте,
хлопцы, коней та лягайте спочивать..."
     Коней у  нас  никаких не  было,  но  почивать мы  ложились.  А  что нам
оставалось делать, когда нас не пускали в воду.
     - 17 градусов,  - радостно воскликнула Капитолина Петровна, - еще часок
терпения, и вы сможете купаться.
     Прямо перед нашими носами неторопливо текла река,  шумела на перекатах,
стаскивала с  берега и  проглатывала куски торфа.  Они  шлепались в  воду  и
делали ее мутной,  но только на минуту.  А потом река снова текла,  чистая и
прекрасная.  Я представил, какая в ней теплая вода, и мне страшно захотелось
искупаться.
     Уже  много дней мы  жили в  лагере.  И  все  это  время нас не  пускали
купаться.
     - Еще часок терпения,  -  ежедневно восклицала Капитолина Петровна, - и
вы сможете искупаться.
     Мы  ждали,  чтобы вода нагрелась до 18 градусов.  И  каждый день нам не
хватало одного градуса. Единственного!
     Нас,  ребят из  пионерлагеря "Лесная сказка",  выводили на  берег реки,
усаживали на травку,  и мы начинали гнусавыми, противными голосами клянчить,
чтобы нам позволили всего одну минуту...  ну хотя бы только окунуться...  ну
просто ноги намочить... туда и назад, и все...
     - Нет и нет! - восклицала Капитолина Петровна. - Я отвечаю за вас перед
родителями. Вы утонете, кто будет виноват? Я, одна я.
     Итак,   нам  не  хватало  одного  градуса,   чтобы  стать  полноценными
утопленниками. Тьфу! О чем это я? На такой жаре и не такие глупости в голову
полезут.
     Но  сегодня  произошло  событие,  которое  круто  переменило  спокойное
течение нашей жизни.  А  началось все  с  того,  что  приехал на  велосипеде
купаться какой-то  парень.  Видно,  ему страшно хотелось побыстрей залезть в
воду,  потому что парень бросил на траву велосипед и с космической скоростью
раздевался.
     Когда он выбрался из кустов в красных с белой полоской плавках,  я чуть
не ахнул.  Это был Колька Горох.  Может,  с  ним прикатили и Генка с Семкой,
мелькнула у  меня мысль.  А может,  мне это снится?  Нет,  к сожалению,  все
происходило наяву.
     - Колька! - закричал я. - Здорово!
     - Валерка! - возликовал Горох.
     Мы долго и усердно трясли друг другу руки. И все никак не могли закрыть
рты. Улыбки не позволяли это сделать.
     - Так ты здесь в лагере?  -  радостно спросил Горох.  - Почему же мы ни
разу не встретились?
     - Не понимаю, - я удивился не меньше Кольки. - А ты где обитаешь?
     - Я  у  бабки  в  деревне.  Помнишь  Зеленое?  Километров семь  отсюда.
Приезжай к нам.  У нас ерши клюют - по сто штук в час. А я здесь по дороге в
магазин, за сахаром на варенье, - словоохотливо рассказывал Колька.
     Он здорово обрадовался, что мы встретились. Я - тоже.
     - Ты сейчас что, в речку полезешь? - робко спросил я.
     - Конечно, - сказал Горох. - Давай вместе.
     - Коробухин,  тебе  нельзя,  -  приказала  за  моей  спиной  Капитолина
Петровна.
     Я скосил на нее глаза и глухо промямлил:
     - Мне нельзя.
     - Понятно, - ухмыльнулся Горох.
     Он разбежался и нырнул с обрыва. Вынырнул, отфыркался и стал откалывать
номера.  Колька  то  плыл  кролем,  врезаясь руками  в  воду  с  невероятной
скоростью,  то переворачивался на спину и,  раскинув руки, отдавался на волю
волн.  Потом резко сбрасывал с  себя оцепенение и  переходил на  баттерфляй.
Колькино  мускулистое,  загорелое  тело  мелькало  перед  нашими  глазами  и
дразнило, и манило, и злило, и бесило.
     А Горох решил сегодня показать все, на что он был способен. Он вылез на
берег и  вытащил из  сумки ласты и  маску.  Напялил это все на себя и  снова
полез в речку.
     Выставив из воды кончик трубки и пуская пузыри, Колька шел по реке, как
подводная лодка с перископом.  Это совершенно вывело из терпения ребят.  Они
дружно заныли.
     Я не выдержал,  встал, и ноги сами понесли меня к тому месту, где лежал
велосипед Гороха и его одежда.  Вскоре там появился и Колька.  На его мокром
лице сияла довольная улыбка.  Я  взглянул на маску и  ласты,  которые Колька
бросил на траву,  и,  не долго думая,  стал раздеваться.  А потом,  соблюдая
осторожность, облачился в Горохову подводную форму и сказал Кольке:
     - Посиди пять минут в кустиках. Я - сейчас.
     Когда я очутился в речке,  то понял, как истосковался по воде, и решил,
что надо взять все милости от природы.  Я надолго исчезал под водой,  ползал
по дну, потом выныривал, выбрасывая из трубки фонтан брызг, как кит.
     Наплававшись,  я  вылез на  противоположном берегу отдохнуть.  Никто из
ребят и не подозревал, что это не Горох, а я... Но когда, не снимая ластов и
маски, я растянулся на песочке, Юрка Трофименко закричал:
     - А чего это у тебя - сперва плавки были красные, а теперь - синие?
     Мне бы пропустить мимо ушей Юркины слова,  но я был бы не я, если бы на
одно слово не отвечал двумя.
     - Они от холода посинели, - протянул я, стараясь подражать басу Гороха.
И сам себя выдал.
     - Это Коробухин! - радостно закричал Юрка.
     - А  почему ему можно,  а нам нельзя?  -  спросил у Капитолины Петровны
Толька.
     - Коробухин себе слишком много позволяет,  -  в  другое ухо  Капитолины
Петровны прошипел Ленька Александров.
     Поняв,  что  обнаружен,  я  быстро влез  в  речку и  поплыл под  водой,
выставив напоказ кончик трубки.
     Вот говорят,  если ты плывешь под водой,  а на тебя с берега кричат что
есть силы,  то ты ничего не услышишь.  Закон физики. Не верьте, ребята, тем,
кто  так  говорит.   Мне  прямо  в  уши  лезли  крики  Капитолины  Петровны:
"Коробухин!  Вылазь немедленно!  Вылазь сию же минуту! А то будет плохо!" (А
может,  еще на  берегу я  хорошо запомнил слова Капитолины Петровны,  и  они
продолжали звучать в моих ушах и под водой?).
     Я знал,  что будет плохо,  но все равно не вылезал.  Надеялся спастись,
хотя шансов было маловато.
     На  берегу меня  ждали  кроме  моего  друга Кольки Капитолина Петровна,
Аскольд и  ребята.  У  Капитолины Петровны на щеках выступили красные пятна,
круглые, словно печати. Это значило, что она достаточно накалилась для того,
чтобы прочесть мораль.
     Но я опередил ее на долю секунды:
     - Вы   совершенно  правы,   Капитолина  Петровна,   вода  необыкновенно
холодная.
     Капитолина Петровна опешила.
     - Конечно,  надо  обязательно ждать,  пока будет 18  градусов на  вашем
термометре,  -  тараторил я,  воодушевляясь,  -  а  то  мы  все простудимся,
охрипнем и околеем.
     Капитолина Петровна таращила удивленные очки.
     - Ребята,   -  обратился  я  к  мальчишкам  и  девчонкам,  -  поглядите
внимательно на мою кожу.
     Ребята поглядели внимательно.
     - Такая кожа бывает у самых непородистых гусей,  которых никогда вообще
не жарят, а тем более с яблоками.
     Ребята молчали.
     - Итак, - закончил я краткую речь о вреде купания в жаркий летний день,
- итак,  я показал вам пример, как не надо себя вести, пример, до чего может
докатиться человек, который без спроса лезет в ледяную воду.
     Я  стал  усердно изображать,  как  меня  трясет озноб.  Ну,  точно  как
мальчишка яблоню в чужом саду.
     - Тебе надо,  Коробухин,  лечь в  изолятор,  -  посоветовала Капитолина
Петровна.
     - Больше мне некуда лечь, только в изолятор, - с готовностью согласился
я.
     Поддерживаемый с  обеих сторон и укутанный в сто одежек,  я заковылял к
лагерю.
     В  продолжение моей  речи  Горох  удивленно хлопал глазами.  Неужели я,
закаленный парень,  наверное,  думал он,  и  смог простудиться в такую жару?
Когда меня повели,  я  подмигнул Кольке:  не  трусь,  все в  порядке.  Горох
расцвел. Он все понял.
     - Валерка!  -  крикнул Колька.  - Как поправишься, приезжай ко мне. Тут
недалеко. Проедешь через мостик, а потом прямо по лесу, а потом налево и еще
немного прямо, а тогда уже направо - и будет Зеленое.
     - Приеду! - крикнул я Кольке.


        "ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,"
                   В КОТОРОЙ ВОДА НЕОЖИДАННО НАГРЕВАЕТСЯ

     От  выслушивания  нотации  Капитолины  Петровны  я  отвертелся,   а  от
изолятора -  нет.  Но  мне  кажется,  лучше валяться здоровым на  больничной
койке, чем таким же здоровым слушать, как тебе читают мораль.
     Я вытянулся на кровати и стал думать.  Что еще делать больному,  как не
думать? У здорового на это всегда времени не хватает, дел у него по горло. А
больному ничего не остается,  как размышлять обо всем на свете.  Тяжелое это
занятие. Поэтому никто и не любит болеть.
     Я  тоже думал обо всем,  но одна мысль особенно настойчиво появлялась в
моей голове,  на какое-то мгновение исчезала,  а потом вновь возвращалась. И
все  из-за  термометра,  который сунула мне  под мышку врачиха в  изоляторе.
Конечно,  никакой температуры у  меня не было и  в  помине,  поэтому я сразу
вынул градусник и стал его внимательно изучать.
     Вот  что  меня удивило.  Стоило подержать в  руке кончик термометра или
постучать по нему пальцем, как столбик ртути полз вверх.
     Почему же термометр Капитолины Петровны вел себя не как термометр:  все
время показывал одни и  те  же  ужасно надоевшие 17  градусов?  Было от чего
поломать голову.
     Я  вертел в руках градусник и задумчиво щелкал по его кончику,  когда в
изолятор вошла врачиха.
     - Какая температура? - спросила она.
     Я молча протянул ей градусник.
     - 37 и 3, - задумчиво сказала врачиха. - Придется полежать.
     Она заставила меня принять лекарства и  опять удалилась в свой кабинет,
который был  рядом с  изолятором.  Сквозь неплотно прикрытую дверь я  увидел
шкаф  со  всякими  врачебными  штучками.  И  среди  них  -  целую  коллекцию
термометров -  и  для подмышек,  и  для воды.  Разглядывая их,  я  продолжал
безуспешно ломать голову.
     Вот говорят:  утро вечера мудренее.  А  у меня получилось наоборот.  За
целый день не  появилось ни  одной путной идеи.  А  только стало темнеть,  я
понял, в чем дело и как мне надо поступить.
     Съев с аппетитом ужин, я принялся ждать наступления ночи.
     - Валерка! - послышался тихий шепот и вслед за ним стук в окно.
     Я  приподнялся на кровати.  За окном в полном боевом составе находилась
веселая дюжина.  Но только почему-то она была совсем грустная.  Ах да,  я же
болею, и ребята переживают. Я растрогался.
     - Ты придуриваешься или серьезно заболел? - осведомился Юрка.
     - Ни первое, ни второе, а третье, - как всегда, афоризмом ответил я.
     Рассмеявшись, ребята вновь превратились в веселую дюжину.
     - Завтра я выздоровею и приду к вам,  - пообещал я. - А еще - завтра мы
все будем купаться в речке.
     - Ну-у? - удивились ребята.
     Конечно, не тому, что я за одну ночь стану здоровым, а тому, что все мы
завтра будем купаться в речке.
     - Будь здоров! - сказали ребята, и я снова остался один в изоляторе.
     Горн  пропел,  что  пора  спать  и  сны  приятные  видеть.  Мимо  окна,
переговариваясь и смеясь,  прошли вожатые. Потом стало совсем тихо. Еще надо
немного обождать. Чем больше я старался не спать, тем больше меня клонило ко
сну. И наконец я захрапел.
     Проснулся неожиданно.  Была  темная ночь.  Который теперь час?  Неважно
который, надо действовать.
     Я встал,  пошарил под кроватью - кед не было. Поискал под стулом - тоже
нету.  Исчезли и брюки с рубахой. Наверное, их припрятали, чтобы я не сбежал
из изолятора. Была не была, пойду в чем есть. Все равно - я больной, хуже не
будет.
     Я  осторожно пробрался в  кабинет  врачихи и  открыл  стеклянные дверцы
шкафа. Нащупал нужную мне вещь, вернулся с ней в свою комнату.
     Потом вылез из  окна и  потрусил к  домику Капитолины Петровны.  На мое
счастье,  окно было распахнуто.  Я подтянулся на руках и заглянул в комнату.
Капитолина Петровна спала. Вещь, которая меня интересовала, лежала на столе.
Я дотянулся до нее и взял,  а вместо нее положил ту, что добыл в медицинском
шкафу.
     К  изолятору я  просто летел.  И тут на свою беду повстречал еще одного
полуночника. Это был Ленька Александров.
     Удирать было поздно,  и от растерянности я стал делать зарядку. Наклоны
влево и вправо.
     - Чего ты  по ночам бродишь?  -  Ленька подозрительно поглядел на меня,
облаченного в одни, плавки.
     - А мне врачиха прописала ночные процедуры для закаливания организма, -
не прерывая зарядки, объяснил я.
     Ленька ничего не  сказал и  пошел дальше.  А  я  понесся что было сил к
изолятору.
     Как только мой нос прикоснулся к подушке, я заснул без задних ног.
     Утром врачиха со  мной распрощалась,  сказав,  что  у  меня нет никакой
простуды.
     Веселая дюжина встретила меня с восторгом.
     Снова,  как и ежедневно перед обедом, Капитолина Петровна повела нас на
речку. Снова мы уселись на берегу и жадными глазами смотрели на воду.
     Капитолина Петровна  сбежала  по  обрыву  к  реке  и  опустила  в  воду
термометр. Я почувствовал, что меня начинает бить взаправдашний озноб.
     - К сожалению,  только 17 градусов,  надо ждать, - вздохнула Капитолина
Петровна и запела: "Распрягайте, хлопцы, коней..."
     - Можно,  я  посмотрю?  -  я  протиснулся к термометру.  Так я и знал -
красный столбик поднялся к 21 градусу.
     - Глядите,  -  крикнул я,  -  21 градус!  Капитолина Петровна,  ребята,
глядите - 21 градус. Можно купаться!
     - Погоди, - остановила меня Капитолина Петровна. - Откуда 21 градус?
     - Точно,   21,  -  зашумела  веселая  дюжина,  которая  сумела  поближе
подобраться к термометру.
     - Не  может  быть,   -  прошептала  Капитолина  Петровна.  -  Сейчас  я
перемеряю, тут, вероятно, ошибка.
     - Ребята,  я  никому не  позволи