а помощь Андрею  бросился  и  голландец.  Вдвоем  они  быстро  заставили
бандитов отступить. Те  обратились  в  бегство,  бросая  тяжелые  боксерские
перчатки.
   - Что же вы... одного бьют, а  вы  смотрите?  -  Бурзенко  тяжело  дышал,
разгоряченный дракой.
   - Трусите?
   Заключенные молчали.
   Бурзенко много еще не знал. Он был новичком в Большом лагере.
   - Посмотрим, насколько тебя хватит, - мрачно ответил киевлянин  Чесноков.
- Ты думаешь, на этом все кончилось?

   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   Едва заключенные улеглись на своих матрасах, как в барак толпою ввалились
зеленые. Это были "буйволы" во главе с Трумпфом.
   Притаившись на своих местах, узники с жалостью посматривали  на  новичка:
бить будут...
   - Кто тут боксмайстер? - насмешливо спросил Трумпф.
   Прятаться было бесполезно. Андрей слез с нар:
   - Ну, я...
   Бандит презрительно осмотрел Андрея.
   - Этот скелет? Боксмайстер?
   Два уголовника с синяками под глазами услужливо подтвердили Трумпфу,  что
это он и есть.
   - Ха! - бандит осклабился. - Пальцем ткни - упадет!
   Андрею бросили боксерские перчатки.
   - Одевай!
   Но поднять их Бурзенко  не  успел.  Рядом  с  ним  оказался  Миттильдорп.
Схватив перчатки, голландец встал перед бандитом.
   - Я тоже боксер. Давай схватимся. По-честному!
   Рыжие брови Трумпфа угрожающе сдвинулись.
   - Опять, Гарри, напрашиваешься? Мало я тебя бил?
   - Назначай судью!
   - Ну, держись, - Трумпф стал натягивать перчатки. - Обработаю  тебя.  Для
разминки.
   Бурзенко понял, что Гарри пытается спасти его, принимая  на  себя  ярость
зеленых.
   Андрей стал возражать. Но Трумпф прорычал:
   - Ты, скелет, смотри и дрожи! Сейчас и к твоим костям доберусь!
   Уголовники расступились, освобождая место для поединка.
   Бурзенко еще не  знал,  что  его  новый  друг  голландец  не  первый  раз
боксирует с Трумпфом и хорошо изучил все коварные приемы недавнего  боксера.
Выходя на поединок, Гарри жертвовал собой, надеясь в какой-то мере  ослабить
свирепого бандита. Голландец не был уверен в  Андрее.  Он  опасался,  что  в
жестоком боксерском бою, похожем на избиение, сломается воля русского парня.
Бурзенко мрачно наблюдал за поединком. С первой же минуты он убедился в том,
что рыжий уголовник с квадратным  лицом  и  покатыми  плечами  действительно
боксер. И притом хороший.  Он  был  тренирован,  легко  передвигался,  ловко
уходил от ударов, резко и точно бил. Он был хозяином положения.
   Гарри отчаянно защищался. Но силы были далеко не равными. Несмотря на все
свои усилия, голландец смог продержаться не больше одного раунда...
   Уголовники радостными выкриками приветствовали успех  Трумпфа.  Наступила
очередь Андрея.
   - Не трусь, русский! - подбадривали зеленые. - Ты должен  гордиться  тем,
что тебя бьет настоящий ариец!
   - Попробуй только сдаться, лечь раньше минуты,  -  мы  тебя  сообща  бить
будем!
   Бурзенко неторопливо снял куртку, сбросил деревянные башмаки, закатал  до
коленей штаны - так легче будет боксировать - и стал шнуровать перчатки.
   - Скелет, не бойся! - Трумпф подмигнул своим дружкам. - Конечно,  я  буду
драться не в полную силу.
   И он начал бой, думая, что "игра" продлится  недолго.  Может  ли  устоять
перед  ним,  профессиональным  тренированным  боксером,  отощавший   русский
солдат? Да и знает ли он, что такое бокс?
   Покровительственно улыбаясь, Трумпф атакует русского. Бьет прямым  ударом
левой. Андрей уклоняется. Бьет правой  -  то  же.  Еще  левой,  еще  правой,
левой... Андрей уходит от ударов уклонами, нырками. Руки держит  свободными.
Свободными для нанесения удара. И, экономя силы, отвечает: на удар - ударом,
на атаку - контратакой.
   Андрей понимает, что от результата боя  зависит  многое.  Это  не  просто
поединок двух заключенных, это испытание. Что же, он готов.
   И Трумпф понял, что перед ним  не  новичок.  С  лица  слетела  улыбка.  В
маленьких голубых глазах загорелись злые огоньки.  Предводитель  уголовников
решил покончить с противником и бросается в атаку.
   Но Андрей начеку. Он делает шаг назад и сразу,  без  подготовки,  наносит
один за другим два удара снизу.  Попал!  Трумпф  быстро  прижимает  локти  к
туловищу. Ага! Прячешь пораженное место?
   Зрители - уголовники и политические - поражены. У  Трумпфа,  непобедимого
Трумпфа, вожака "буйволов",  оказался  достойный  противник.  Они  видят  не
избиение, а профессиональный поединок, настоящий матч бокса!
   Один из "буйволов" так увлекся, что решил исполнять обязанности судьи:
   - Тайм! - закричал он, когда Андрей  стал  теснить  Трумпфа.  -  Кончился
первый раунд!
   Бойцы разошлись. Андрею подставили табуретку, и он сел. Гарри Миттильдорп
стал обмахивать его полон куртки. Другой политический - Курт - сунул  в  рот
Андрею леденец:
   - На, друг, подкрепись.
   Бурзенко был тронут. Заключенные не  видели  сахар  годами.  Лишь  иногда
удавалось им выменять у немецких преступников на самодельный  портсигар  или
мундштук маленькую конфетку. И вот с трудом добытый леденец Курт отдал ему.
   Схватка возобновляется с новой силой. Темп боя высокий. Судья то  и  дело
бросается разнимать сцепившихся бойцов. Часто слышны его  возгласы:  "Брэк!"
("Шаг назад!"). Боксеры отступают на шаг и снова сходятся в ближнем бою.  Ни
тот, ни  другой  не  уступает.  Они  обмениваются  быстрыми,  беспорядочными
ударами. Бьют по корпусу, по локтям, перчаткам... Андрей устал,  ему  трудно
дышать. Но и противник выдохся. Нет, не добился Трумпф легкой победы!
   После окончания третьего раунда зрители загудели:
   - Кто победил?
   - Объявляйте победителя!
   Но судья поднял руку:
   - Победителя объявлять не будем.
   Он спасал репутацию Трумпфа. "Буйволы" одобрили это решение:
   - Гут, гут!
   Трумпф, дыша как загнанная лошадь, молча снял пухлые перчатки  и  швырнул
их на землю. Потом натянул свой  свитер  и,  ни  на  кого  не  глядя,  ушел.
Уголовники последовали за своим вожаком.
   Гарри помог Андрею одеться.  У  Андрея  дрожали  руки,  на  бледном  лице
выступила испарина. Никогда в жизни он так сильно  не  уставал.  Даже  после
самых тяжелых поединков на первенство Средней Азии  он  не  чувствовал  себя
таким разбитым и  обессиленным:  ноги  стали  словно  ватными,  а  в  жилах,
казалось, бродила газированная вода.
   - Идем, Андрэ, - Гарри взял его под руку.
   Путь к нарам показался бесконечно длинным. Бурзенко  с  помощью  Гарри  и
Каримова вскарабкался на свое место. Не раздеваясь, плюхнулся на матрас.
   Сколько времени он проспал, Андрей не  помнит.  Проснулся  от  того,  что
кто-то тормошил его за плечо. Андрей открыл  глаза.  К  нему  на  нары  влез
Каримов. Пола  его  куртки  оттопыривалась.  Батыр,  осмотревшись  кругом  и
убедившись, что за ним никто не наблюдает, шепнул:
   - На, земляк.
   Он поставил перед Андреем чашку с густой брюквенной похлебкой.
   -  Рахмат,  -  поблагодарил  Андрей  по-узбекски  и,  проглатывая  слюни,
спросил: - А ты сам кушал?
   - Это тебе от твоих друзей.
   - Тогда садись, Батыр-ака, съедим вместе.
   - Нет, - улыбнулся Каримов, - это все тебе одному.
   Андрей осторожно, чтобы не пролить похлебки, отодвинул чашку:
   - Один есть не буду!
   - Нет будешь, - в шепоте Батыра звучали властные нотки.  Я  старше  тебя.
Значит, имею  право  приказывать.  И  не  один  я  приказываю.  Моим  языком
приказывают все старшие товарищи. Ясно?
   - Не совсем.
   - Так надо, - Каримов пододвинул чашку к  Андрею.  -  Ешь,  земляк,  ешь.
Набирайся сил! Твоя сила нам нужна. Нужна для борьбы.

   * * *

   Весть о поединке русского пленного с Трумпфом, одним  из  самых  свирепых
бандитов, облетела все блоки. Незнакомые люди приходили к Бурзенко, пожимали
ему руки. Один из немецких заключенных принес  Андрею  пайку  хлеба,  группа
чехов принесла вареной картошки.
   - Друг, это тебе от нашего блока.
   Два дня спустя  староста  блока  Альфред  Бунцоль  зашел  после  вечерней
проверки в барак и приказал Андрею:
   - Возьми чайник и принеси мне кипятку.
   В маленькой каморке старосты за квадратным столиком сидели  двое.  Одного
Андрей узнал сразу.
   - Товарищ подполковник, здравствуйте! - радостно поздоровался он с Иваном
Ивановичем.
   Второй заключенный,  в  полосатой  одежде,  с  красным  треугольником  на
куртке, в деревянных башмаках, был Андрею незнаком. Он  смотрел  на  боксера
карими глазами, в которых играла смешинка. И Андрею трудно было  понять:  то
ли он улыбается ему, то ли изучает его насмешливым взглядом.
   Иван Иванович сказал:
   -  Бурзенко,  познакомься.  Это   Михаил   Левшенков.   Товарищ   Михаил.
Интересуется твоими спортивными делами.
   - Какой тут спорт, - вздохнул Андрей, - мне бы не перчатки, а  автомат  в
руки...
   - Всему свое время, - мягко возразил товарищ Михаил.
   Андрей понял, что перед ним один из руководителей подполья.  "Наконец-то,
- у Бурзенко сильней забилось сердце, - наконец-то..."
   - Ну, что ты стоишь? - Иван Иванович пододвинул  табуретку.  -  Садись  к
столу.
   Андрею налили кружку кипятку и дали большую вареную  картофелину.  Андрей
откусывал ее бережно, маленькими кусочками и запивал горячей водой.  Вкусно!
Вдруг он заметил, что Смирнов  и  товарищ  Михаил  картошку  не  едят.  Иван
Иванович перехватил взгляд Андрея:
   - Ешь, ешь. Мы свои съели.
   Андрей осторожно разломил картофелину на равные части:
   - Теперь я вас угощаю.
   Они пили кипяток и беседовали. Андрей рассказал свою биографию.
   - Я здесь долго быть не  собираюсь,  -  закончил  он.  -  При  первой  же
возможности убегу! Вот только товарищей надежных подобрать надо...
   - Всему свое время, - Левшенков повторил уже  знакомую  Андрею  фразу  и,
посмотрев ему в глаза, сказал,  что  подпольный  центр  предлагает  Бурзенко
выступить в боксерских соревнованиях с уголовниками.
   Андрей отказался:
   - Развлекать гадов я не собираюсь.
   - Нет, ты должен выступать, - возразил Левшенков. - Так нужно. Понимаешь?
   Андрей  удивился.  Спортивные  соревнования  в  Бухенвальде!   Странно...
Зачем?... Если он озлобит уголовников,  ему  не  миновать  крематория...  Но
Левшенков говорит с ним от имени подпольного центра...
   И он ответил:
   - Я готов выполнить любое ваше поручение.

   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

   Старший санитар Гигиенического института Карл Пайкс был  доволен  началом
дня. Сегодняшнее утро мало чем отличалось от вчерашнего - такой же  туманный
рассвет и обычный для Бухенвальда сырой, пронизывающий до костей, ветер.  Но
на  этот  раз  пасмурная  погода  не  влияла  на  настроение   политического
заключенного Карла Пайкса, в недавнем  прошлом  молодого,  но  уже  довольно
известного  врача  одной  из  клиник  Гановера,  а  ныне  старшего  санитара
Гигиенического института концентрационного лагеря Бухенвальд.
   Жизнь такая загадочная штука, что, сколько ни смотри  пристально  вперед,
все равно не увидишь того, что ожидает тебя завтра, В этой истине Карл Пайкс
убедился на собственном примере. Застенчивый по натуре и напуганный  бурными
действиями фашистов, наводивших в  старой  доброй  Германии  так  называемый
"новый порядок", молодой врач всячески избегал  общественных  выступлений  и
сторонился всего того, что, по его мнению,  могло  скомпрометировать  доброе
имя нейтрального человека. Пайкс был далек от политики. Он мечтал о  карьере
хирурга и кандидатской диссертации.
   Но политика не осталась к нему равнодушной. В один  из  зимних  солнечных
дней в операционную с шумом вошли гестаповцы, оставляя  на  розовом  паркете
грязные широкие следы сапог. Пайкса обвинили... Впрочем, в  30-х  годах  для
ареста не требовалось  серьезных,  проверенных  обвинений,  достаточно  было
указать чернорубашечникам на человека  и  сказать,  что  он  против  "нового
порядка". Кто же наклеветал на него, - Пайкс так и не узнал. Очевидно,  один
из коллег по работе, которому оказались не по душе талант и успехи  молодого
врача.  В  камерах  гестапо  Карл  долго  не  задержался.  Все  его  попытки
возмущаться и говорить правду были остановлены кулаком и резиновой дубинкой.
На десятом допросе он махнул на свою жизнь  рукой  и  в  полубессознательном
состоянии признал себя виновным  во  всех  политических  грехах  и  поставил
собственную подпись под "показаниями".
   Следователь,  поздравив   Пайкса   с   успешным   окончанием   следствия,
посоветовал ему впредь быть таким же благоразумным и беречь  свое  здоровье.
Потом ему зачитали приговор, посадили в  арестантский  вагон  и  привезли  в
Бухенвальд.
   Так он стал государственным преступником,  политическим  заключенным.  На
его голове от высокого лба до затылка простригли  машинкой  широкую  полосу,
надели на него полосатый костюм  каторжанина,  на  куртку  и  штаны  пришили
четырехзначный номер, который заменил ему  имя  и  фамилию,  а  под  номером
прикрепили матерчатый треугольник ярко-красного цвета -  отличительный  знак
политически неблагонадежных...
   Прошло около четырех лет. Осенью 1941 года, когда  прибывшее  из  Берлина
высокое  начальство  стало  спешно  организовывать  Гигиенический   институт
специального: назначения, о Пайксе вспомнили. Из огромной  картотеки  срочно
извлекли его личное дело, в котором  хранилось  подтверждение  того,  что  в
прошлом он действительно был  медицинским  работником.  Руки  и  ум  хирурга
оказались нужными. И Карлу Пайксу -  политическому  заключенному,  немцу  по
происхождению, врачу по образованию -  доверили  ответственный  пост  -  его
назначили старшим санитаром...
   Однако годы, проведенные в мученьях и страданиях, не прошли бесследно для
Карла  Пайкса.  Он,  как  и  многие  другие  немцы,  которые  считали   себя
"нейтральными" и стремились отгородиться  от  общественной  жизни,  уйти  от
политики,  столкнувшись  лицом  к  лицу  с  фашизмом  и  пройдя   через   ад
гестаповских камер, стал осознавать свои  заблуждения  и  ошибки.  Произошел
серьезный поворот в его жизни: он начал думать. Правда, этой способностью он
отличался и раньше, но тогда, до Бухенвальда, все его  мысли  ограничивались
медициной и узким кругом личных интересов. А здесь он словно прозрел, словно
поднялся на ступеньку выше и оттуда посмотрел на мир, на жизнь.  Товарищ  по
несчастью  Вальтер   Крамер,   политзаключенный,   коллега   по   профессии,
исполнявший обязанности старшего лечащего врача в больнице для  заключенных,
помог разобраться в хаосе международных событий, найти главные противоречия,
вокруг которых бушевали страсти. И чем больше Пайкс  размышлял,  сопоставлял
свое  прошлое  и  настоящее,  тем  сильнее  становилась  его   ненависть   к
гитлеровцам.
   Пайкс стал антифашистом при помощи доктора Вальтера, с жаром включился  в
подпольную борьбу.
   Сегодняшнее утро прошло у Пайкса  на  редкость  удачно.  Он  перед  самым
приходом главного врача майора СС Адольфа Говена  успел  побывать  в  разных
местах и сделать несколько дел, на которые раньше приходилось  тратить  чуть
ли не целую неделю. И главным из них  было  то,  что  он  достал  шонинги  -
больничные листки.
   Вчера Вальтер Крамер сказал ему:
   - Нужно спасать русских офицеров. Их вчера бросили  в  Малый  лагерь.  Им
грозит смерть. Нужны шонинги.
   Пайкс поправил очки и, немного подумав, ответил:
   - Не раньше, ч„м через три-четыре дня. У меня нет даже бланков.
   - Но ты постарайся. Встретимся у меня - в отделении тяжелобольных.
   А полчаса назад Пайкс успешно изъял из сейфа  бланки  больничных  листов.
Сотня  новеньких  розовых  бумажек,  хрустящих,  как  пачка  денег,  приятно
оттягивала карман полосатых брюк. Впрочем, в  Бухенвальде  шонинги  ценились
дороже денег. Каждая такая бумажка являлась драгоценностью:  освобождала  ее
обладателя  от  каменоломни,  где  жизнь  узников  зависела  от   настроения
надсмотрщиков, давала право остаться в лагере, давала короткий отдых.
   Теперь нужно было сделать главное: выждать удобный  момент,  когда  майор
Говен  отлучится,  незаметно  проникнуть  в  его  кабинет  и   проштамповать
больничные листки. Но, судя по всему, главный врач  не  собирается  покидать
кабинета. Старший санитар уже дважды заглядывал к доктору и оба  раза  видел
одно и то же:  Говен  писал.  Очевидно,  он  работал  над  своей  докторской
диссертацией. Такие часы бывали редкими, ибо обычно майор большую часть  дня
проводил то в патологической лаборатории, то в экспериментальном  отделении,
где испытывались новые препараты,  или  просиживал  у  химиков  и  биологов,
строго контролируя производство высокоэффективной сыворотки  против  сыпного
тифа. Ее делали из крови заключенных. Заказы на сыворотку резка  возрастали.
Особенно много ее отправляли на Восточный фронт. Судя  по  этому,  в  частях
"победоносной" армии фюрера свирепствовала эпидемия тифа.
   Сейчас биологи подготовили к отправке новую партию сыворотки.  Оставалось
только заполнить соответствующие документы. Эту  процедуру  всегда  выполнял
сам Говен. После получения выговора он  стал  подозрительным  и  не  доверял
своим помощникам.
   Пайкс дважды докладывал Говену о том, что ампулы  упакованы  и  готовы  к
отправке, но тот не торопился уходить. Он писал.
   Пайксу ничего не оставалось, как ждать.  Ждать  удобного  случая.  И  он,
чтобы не привлекать к себе внимания эсэсовцев, которые шныряли по институту,
занялся  переписыванием  в  толстый  журнал  сведений  о  наличии   больных,
состоянии их здоровья и о числе умерших.
   Вдруг раздался телефонный звонок. Пайкс снял трубку. Адъютант  коменданта
лагеря Бунгеллер - Пайкс узнал его низкий грудной голос - спрашивал Говена.
   - Доктор Говен очень занят.
   - Срочно передай доктору, что  его  вызывает  штандартенфюрер  Карл  Кох.
Пусть сейчас же, слышишь, болван, сейчас же явится к коменданту.
   - Будет исполнено.
   Пайкс отложил в сторону ручку, спрятал в ящик  стола  журнал  учета  и  в
третий раз решительно открыл - массивную дверь кабинета.
   - Доктор Говен!
   - В чем дело?
   Говен в белом халате, надетом поверх офицерского мундира, не  сидел,  как
несколько минут назад за письменным столом,  а  стоял  спиною  к  дверям  и,
опершись руками о стену, смотрел в  маленькое  потайное  окошко.  Об  окошке
Пайкс ничего не знал. Это было для старшего  санитара  открытием.  Он  и  не
подозревал, что, сидя в  кабинете,  можно  следить  за  работой  в  соседней
специальной камере.
   - Карл, вы же знаете, - голос майора звучал раздраженно, - что в эти часы
я никого не принимаю!
   - Герр майор, вас вызывает штандартенфюрер Карл Кох.
   - Хорошо.
   Говен продолжал смотреть в маленькое окошко. Его круглые желтоватые,  как
яйца черепахи, глаза блестели, а по  толстым  губам  блуждала  самодовольная
улыбка.
   - Доктор!
   - Ну? - майор резко повернулся. - Что еще?
   - Унтерштурмфюрер Бунгеллер требует, чтобы вы явились немедленно.
   - Хорошо. Можете идти.
   - Слушаюсь!
   Выйдя из кабинета, старший санитар услышал, как Говен звонил по телефону,
долго что-то горячо доказывал, а потом бросил трубку.
   За  время  пребывания  в  Гигиеническом  институте  Пайкс  хорошо  изучил
характер своего начальника. Когда у Говена появлялось хорошее настроение, он
называл старшего санитара своим помощником, именовал его по фамилии  и  даже
похлопывал по плечу. В обычные дни майор ходил с безразличным выражением  на
совином лице и называл Пайкса "санитаром": "Санитар,  сходи  за  анализами",
"Санитар, проведи операцию легких" и т. д. Но  в  дни,  когда  жидкие  брови
майора хмурились, а уголки  губ  угрожающе  опускались,  Пайкс  старался  не
попадаться ему на глаза. Говен не ругался, как другие, не бил, не оскорблял.
Нет, он действовал. Каждого, кто ему в это  время  был  не  по  душе,  Говен
отправлял в крематорий. К счастью узников, работавших в институте, такие дни
выпадали редко.
   Послышалось щелканье замка: Говен запирал  ящики  стола  и  сейфа.  Через
несколько минут он вышел. Пайкс вскочил с места и застыл,  вытянув  по  швам