ном   выступлении.   Его   поддержал   руководитель
чехословацких патриотов Квитослав Иннеман.
   - Мы считаем, что русские трезво оценивают  обстановку.  Мы  поддерживаем
предложение о вооруженном выступлении. Пришло время действовать.
   Он обратился к Симакову:
   - Бригада чехословацких  патриотов,  насчитывающая  двадцать  три  боевых
отряда, под командованием майора чехословацкой  армии  Войтека  Ганзала,  со
всем вооружением, складами и припасами  продовольствия  с  сегодняшнего  дня
поступает в распоряжение русской подпольной армии и готова  выполнить  любой
приказ.
   В  бараке  наступила  тишина.  Руководители  многих  национальных   групп
переглянулись: чехи больно торопятся.
   За немедленное вооруженное восстание горячо  высказался  и  представитель
французских   патриотов   Поль   Марсель.   Командир   французских   отрядов
Сопротивления полковник Фредерик Манес решительно заявил:
   - Ждать больше нечего.
   Руководитель польской  организации,  высокий,  большеголовый,  высказался
против восстания:
   - С оружием выступать еще рано, - убеждал он. - Посмотрите на  карту,  на
расположение Бухенвальда. Вот города  Веймар  и  Эрфурт.  К  Эрфурту,  после
форсирования реки Рейн и  прорыва  фашистской  обороны,  устремились  войска
союзнической армии. Она, как нам известно,  движется  быстрее  и,  вероятно,
первой, раньше, чем Советская Армия, достигнет Бухенвальда. Советские войска
ведут тяжелые бои. Значит, тут много фашистских сил.  Западный  и  Восточный
фронты  еще  далеки  от  нас.  Нельзя  рисковать   жизнью   десятков   тысяч
заключенных. Поспешное выступление может оказаться роковым!
   В состав антифашистского центра входила  также  большая  группа  немецких
социал-демократов. Друзья Каутского и  Шумахера,  те  самые,  которые  своей
нерешительностью  позволили  Гитлеру  захватить  власть,  продолжали   и   в
концлагере свою трусливую политику. Противники революционных методов боялись
открытой борьбы.
   Мнения разделились. Разгорелись прения.  Степан  Бакланов  несколько  раз
порывался встать, вступить в спор, но Симаков все время его сдерживал:
   - Степан, спокойнее.
   - Неужели они не понимают? Или никогда не держали в руках  -  оружия,  не
воевали? Ведь все ясно, как дважды два!
   - Степан, спокойнее.
   После длительного обсуждения руководитель центра Вальтер Бартель поставил
на  голосование  вопрос  о  немедленном   вооруженном   выступлении.   Центр
большинством голосов решил: выступать еще рано.

   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

   Под сильной охраной в Бухенвальд прибыл  запломбированный  эшелон.  Когда
открыли двери, ужаснулись даже эсэсовцы: во всех девяти вагонах - трупы...
   Вызвали лагерфюрера. Майор Шуберт, зажимая нос платком, заглянул  в  один
вагон и набросился на унтер-офицера конвойной роты:
   - Зачем сюда везли? Не могли на дороге вывалить? У нас и без вашего хлама
трупов достаточно!
   Унтер, стоя навытяжку перед старшим офицером, виновато  моргал  короткими
белесыми ресницами. Он и сам не знал, что везет мертвецов. Кто мог подумать,
что все узники околеют?
   Шуберт прошелся вдоль эшелона и удалился. Через несколько минут по  радио
передали  его  приказ:  всем  узникам,  работавшим  на  территории   лагеря,
немедленно явиться к воротам.
   Андрей поставил в кладовку швабру и ведро и, на ходу вытирая руки,  пошел
на вызов.
   У главных ворот каждому дали двухколесную тележку. Трупы свозили во  двор
крематория.
   Из кармана одного мертвеца выпала бумажка. Андрей поднял ее, развернул.
   "Нас  эвакуировали  из  Освенцима,  обещая  спасти  от  красной   заразы,
подступающей к Кракову, - прочитал Бурзенко. - Но вот уже двенадцатый  день,
как нам не дают пищи... Бог видит наши страдания!."
   Андрей спрятал записку в карман. "Передам Левшенкову, - решил он, - центр
собирает документы о зверствах. За все, гады, заплатят нам сполна!"
   Когда Андрей снова поднимался в вагон, его кто-то окликнул. Он  обернулся
и увидел Гельмута Тимана. Тот сделал знак рукой. Андрей поспешил к нему.
   - Ты должен мне помочь, - сказал Гельмут. - Давай тележку!
   Бурзенко покосился на охранников и торопливо подкатил свою тачку.
   - Стой здесь, - коротко бросил Тиман и скрылся в дверях вагона, в котором
помещалась охрана.
   Вагон был пуст. Конвоиры, уставшие в дороге, рассыпались  по  эсэсовскому
городку, продавая и меняя награбленное добро.
   Тиман высунул голову  из  вагона,  осмотрелся  и  спрыгнул  вниз.  Андрей
увидел, что он прижимал к себе ручной пулемет.
   Бурзенко нагнулся к тачке и приподнял один труп:
   - Клади сюда.
   Спрятав пулемет под мертвыми, Тиман вторично полез в вагон и  вернулся  с
двумя железными коробками, "Есть и  патроны!"  -  радостно  подумал  Андрей.
Поспешно надев ремни, он рванул  тачку,  почти  не  ощущая  тяжести.  Тиман,
помогая, подкатывал тележку сзади и усиленно орал:
   - Торопись! Шнель! Шнель!
   Завидев поблизости эсэсовцев, он неистово ругал Бурзенко.
   Они благополучно миновали первое оцепление, прошли ворота. Тиман шепнул:
   - Сворачивай к больнице.
   Не  успели  они  отойти  от  ворот,  как  из-за  бараков   вышла   группа
блокфюреров.
   - Куда везешь, русская свинья? Забыл, где крематорий?
   Побледневший Тиман спокойным тоном возразил:
   - Это не трупы, герр блокфюрер.  Они  еще  дышат!  Майор  Говен  приказал
доставить в больницу. Имя Говена произвело впечатление.
   - Какого же черта вы медлите! - эсэсовец переменил тон. - Шевелись!
   ...Появление  пулемета  и  патронов   привело   в   неописуемую   радость
подпольщиков. Особенно радовался Бакланов.

   * * *

   В конце марта американские войска, наступавшие на Западном  фронте,  были
задержаны возле  города  Эрфурта,  в  двадцати  километрах  от  Бухенвальда.
Союзническое  командование  недоумевало:  до  сих  пор  немцы,  спасаясь  от
русского плена,  сдавались  большими  группами,  шли  навстречу  американцам
форсированным маршем в полном боевом снаряжении. Города и оборонные  объекты
сдавались без боя, выбрасывались белые простыни. А тут - что-то неладное!  -
нацисты губительным огнем встретили американские колонны.
   Американцы несколько раз  проводили  сильную  бомбежку  и  артиллерийскую
подготовку, но и после  этого  все  атаки  оказались  безуспешными.  Нацисты
упорно оборонялись.
   Триумфальное шествие американских войск  срывалось.  Они  затоптались  на
месте, застряв почти на две недели на подступах к Эрфурту.
   Командование американцев  знало,  что  поблизости  расположен  крупнейший
фашистский концентрационный лагерь  Бухенвальд,  лагерь  смерти,  в  котором
томятся около ста тысяч узников. Знало и  то,  что  большинство  заключенных
составляют  антифашисты  и  коммунисты.  Американские  генералы,  бесспорно,
догадывались о том,  что  гитлеровцы  намерены  уничтожить  узников.  Именно
поэтому так упорно удерживают нацисты подступы к Эрфурту,  который  является
ключом к Бухенвальду. Однако, зная все это, американские генералы не приняли
решительных мер, не развернули наступления, не оказали надлежащей  поддержки
узникам, жизнь которых висела на волоске.
   Задержав наступление  американских  войск,  нацисты  не  теряли  напрасно
время. Они лихорадочно  готовились  выполнить  чудовищный  план  уничтожения
Бухенвальда
   Эсэсовцы увеличили число  пулеметов  на  вышках,  окружили  лагерь  тремя
огневыми кольцами - блиндажами, пулеметными и минометными точками. За рядами
колючей проволоки установили  гранатометы  -  "панцерфаусты".  Панцерфаусты,
установленные в двадцати метрах друг от друга, были готовы  в  любую  минуту
обрушить огонь на  заключенных.  А  на  каждой  сторожевой  вышке  охранники
получили  в  дополнение  к  имеющемуся  оружию  еще  и   "фаустпатроны".   В
гестаповской  канцелярии   под   руководством   коменданта   лагеря   срочно
разрабатывались  и   уточнялись   детали   людоедского   плана   уничтожения
заключенных. Приказ Гиммлера:  "Все  сжечь,  все  снести  с  лица  земли"  -
претворялся в жизнь.
   Из берлинской имперской канцелярии ежедневно по радио вызывали коменданта
лагеря. В шифрованной радиограмме Кальтенбруннер нетерпеливо спрашивал: "Как
идут дела?"
   И всем, даже служащим, было ясно, какими  "делами"  интересуется  высокое
начальство.
   Фашисты нервничали. Гиммлер требовал ежедневной  подробной  информации  о
проделанной "работе", торопил коменданта лагеря с приведением  в  исполнение
зверского плана.
   Комендант старался, как мог. Все  эсэсовские  части  приведены  в  боевую
готовность. План  уничтожения,  разработанный  с  немецкой  аккуратностью  и
педантичностью, доведен до каждого подразделения. Часовые стрелки на главной
башне концлагеря отмеряли последние часы жизни узников. Эсэсовские чиновники
спешно покидали офицерский городок. Вместе со своими семьями они  удирали  в
центральные области Германии.
   Выполняя приказ имперского управления охранных отрядов  СС,  майор  Говен
ликвидировал  Гигиенический   институт,   сжег   архив   и   уничтожил   все
"вещественные   доказательства".   Лаборатория,   диагностический   кабинет,
испытательные камеры превратились  в  склады  одежды  заключенных  и  старой
мебели.
   Уничтожая архив, майор не предал огню многие важные документы. Он спрятал
в свои чемоданы, вместе с награбленным добром и драгоценностями,  результаты
многолетних секретных экспериментов на живых  узниках.  Он  верил,  что  эти
анализы и исследования будут высоко оценены заокеанскими коллегами.
   Накануне отъезда из Бухенвальда Говен зашел к фрау Эльзе. Майор знал, что
ее постигло большое горе: она потеряла мужа.
   Генерал вооружения, наследный принц Вальден, тот самый, который  приезжал
с  комиссией  в  Бухенвальд,  не  мог  простить  Коху  его   высокомерия   и
надменности.  Принц  следил  за  всеми  действиями   Карла   Коха   и   ждал
благоприятного момента, чтобы отомстить. Ему  через  своих  агентов  удалось
узнать, что главный  инспектор  концлагерей  на  оккупированных  территориях
утаил огромное количество награбленного  золота  и  драгоценностей,  которое
предназначалось к отправке  в  государственную  казну.  Против  Коха  начали
судебное следствие. Имперское Управление  охранных  отрядов  вынуждено  было
покончить с Кохом. Он был приговорен к смертной казни.
   На вилле бывшего коменданта царил беспорядок. Слуги спешно упаковывали  в
просторные ящики мебель, картины, ценные вещи. На  паркетном  полу  валялись
осколки  разбитой  вазы,  куски  плотной   оберточной   бумаги,   серебряный
подсвечник и скомканные платья.
   - Где  фрау  Эльза?  -  спросил  майор  у  служанки.  Говен  с  волнением
переступил порог комнаты, в которую мечтал попасть не в качестве гостя.
   Фрау Эльза в черном траурном платье, но  без  скорби  на  лице  сидела  у
небольшого  столика  и  торопливо  перебирала  бумаги.  Увидев  Говена,  она
порывисто встала, откинула назад копну рыжих волос  и,  улыбаясь,  протянула
майору руки:
   - Я рада вас видеть, дорогой доктор!
   Майор осмотрелся. Возле двуспальной кровати  на  тумбочке  стояла  ночная
лампа, абажур которой он сразу узнал.  Его  в  прошлом  году  сделал  доктор
Вагнер из  татуированной  кожи  трех  русских  моряков.  На  кровати  лежало
несколько  сумочек  и  перчаток  тоже  бухенвальдского   производства.   Эти
предметы, знакомые майору, придали ему смелости. "Мы должны уехать  вдвоем",
- подумал он и, решившись, твердо подошел к фрау Эльзе. Он предложил ей свою
руку и сердце.
   Фрау Эльза стала серьезной. Она задумчиво смотрела на майора и молчала.
   - У меня большое имение, -  Говен  заглядывал  ей  в  глаза,  -  там  уже
американцы, и мы будем в безопасности...
   Вздохнув, фрау Эльза звонко рассмеялась. Говен с недоумением  смотрел  на
нее.
   - Чтобы содержать меня, герр майор, вам придется разориться...
   Говен уехал один.

   * * *

   - Дождь  шел  всю  ночь.  Тяжелые  капли  барабанили  по  крыше,  стекали
струйками по оконному стеклу. От дождя  становилось  еще  тоскливее.  Андрей
вместе с товарищами по бараку не спал. Они сидели возле стола, окружив  двух
узников - Юрия Ломакина и Володю Коваленко. Их с вечера поместили в барак, а
утром они должны были пойти на казнь.
   Москвич Юрий Ломакин, русоволосый, плечистый, рослый, с большими глазами,
с опаленными бровями и ресницами, старается быть веселым. Но  на  его  шутки
узники не реагируют.
   - Я  же  еще  не  покойник.  Что  вы  все  такие  пасмурные,  словно  мух
наглотались? Я не хочу видеть печаль и траур. К чертям собачьим!
   Его друг, сын тульского оружейника Володя Коваленко,  невысокий,  щуплый,
похожий на подростка, с багровыми ожогами на лице, хмуро сидел рядом.
   - Перед самой войной я собирался жениться, - сказал  Ломакин.  -  Невеста
моя живет в Москве, на Ленинградском шоссе.  И  если  кому  из  вас  удастся
выжить, расскажите ей всю правду.
   Юрий назва-л ее адрес, пояснил,  как  найти  квартиру,  описал  внешность
девушки.
   - Скажите ей, что любил я до последнего часа и с ее именем иду на смерть.
   Андрей несколько раз повторил про себя адрес. Он мысленно поклялся,  что,
если уцелеет, обязательно разыщет эту девушку и выполнит  последнюю  просьбу
товарища по неволе и борьбе. Бурзенко  знал,  что  Юрия  Ломакина  и  Володю
Коваленко эсэсовцы привезли  из  филиала  Бухенвальда  -  Мибау,  -  который
расположен в нескольких десятках  километров  от  главного  лагеря.  Узников
этого   филиала   заставляли    работать    на    военном    заводе    фирмы
"Сименс-Шукерт-Гальске", поставлявшем радиоаппаратуру. В  Мибау  подполыцики
организовали массовый саботаж. Рискуя жизнью, портили электрорадиоаппаратуру
для нового немецкого орудия "У-1", для легких танков "Голиаф"  и  "Лилипут".
Особенно много вывели из строя  радиооборудования  для  управления  снарядов
"Фау-1" и "Фау-2". Жители Лондона должны поставить памятник отважным русским
солдатам. Сколько тысяч жизней они спасли!
   Продукцию нескольких месяцев -  триста  радиоаппаратов  -  забраковали  и
вернули из Берлина. Из гестапо нагрянула специальная  комиссия.  Улики  были
налицо, и никто из подпольщиков не ждал от нацистов  милосердия.  Собравшись
ночью на совет, пленники решили дорого продать свои жизни.
   Утром, когда их, как обычно, пригнали на работу в цех подземного  завода,
они по цепочке  передали  решение  своего  центра,  И  в  обед,  по  сигналу
руководителя Федора Сгибы, триста русских солдат неожиданно  набросились  на
своих угнетателей, связали мастеров, охранников, надсмотрщиков, облили их  и
оборудование бензином и- подожгли.
   Пожар охватил несколько цехов. Он бушевал три дня.  В  его  огне  сгорели
также  и  триста  героев,  решивших  лучше  умереть,  чем  попасть  в   лапы
гестаповцев.
   На тушение пожара гитлеровцы бросили пожарные команды близлежащих городов
и воинские части. Им удалось вытащить из огня нескольких русских  пленников,
в том числе Сгибу,  Ломакина  и  Коваленко.  Сгибу,  после  страшных  пыток,
повесили, а Ломакина и Коваленко привезли в Бухенвальд.
   Глубокой ночью в барак пробрался  Сергей  Котов.  Он  долго  беседовал  с
Ломакиным и Коваленко.
   - Нам все равно крышка, - Юрий обратился к  Котову,  -  дайте  два  ножа!
Пусть все видят, как умирают русские.
   Котов что-то сказал Мищенко, и тот ушел. Скоро Алексей вернулся и вытащил
из-под полы два самодельных кинжала.
   У Ломакина засветилось лицо. Он провел пальцами по лезвию:
   - То, что надо!
   Бурзенко сидел рядом и, не отрываясь, следил за Ломакиным. "Если придется
умирать, - думал он, - я тоже буду вот так, как Юрий!"
   - А как вы тут живете? - спросил Ломакин Котова. - Я первый раз в главном
лагере.
   Котов рассказал о подвиге Григория Екимова, о его мужестве и стойкости.
   - Постой, постой, - Юрий остановил его. - Ты говоришь о Екимове? А  разве
он жив?
   - Был жив.
   - Его звали Григорием?
   - Да. Ты его знал?
   - Нет. Но слышал о нем.
   - Это был настоящий герой!
   - Еще бы! - воскликнул  Ломакин.  -  Он  вел  себя,  как  подобает  Герою
Советского Союза.
   - Да, за такие дела следует награждать званием Героя.
   - Почему следует? - Юрий удивленно поднял опаленные брови.  -  Он  и  был
Героем Советского Союза.
   Узники поразились. Это было для них  открытием.  Андрей  подался  вперед.
Неужели Григорий был Героем? Он об этом никогда не говорил.
   Ломакин рассказал все, что знал о Екимове. Летом 1944 года, незадолго  до
пленения, он читал Указ Верховного Совета  о  присвоении  старшему  сержанту
Григорию Екимову звания Героя Советского Союза с вручением ордена  Ленина  и
медали Золотая Звезда.
   - В нашей фронтовой газете "В бой  за  Родину"  о  нем  много  писали,  -
добавил молчавший до сих пор Володя. - Даже стихи.
   - Ты прочти их, - сказал Юрий. - Эти стихи Володя, часто  читал  в  нашем
лагере.
   Коваленко встал. Юношеское лицо его стало еще суровее:

   Опять кругом метались копны дыма,
   Под пулеметом высохла трава.
   А враг все бил... И в этот час Екимов
   Припомнил материнские слова.
   Мать, провожая в бой, смахнула слезы:
   "Иди, родной, будь смел в бою святом!"
   Он ей поклялся - вынести все грозы
   И отстоять в боях родимый дом.

   Узники плотнее обступили Ломакина и Коваленко. Андрей жадно ловил  каждое
слово.

   Разрыв, тяжелый визг и, значит, мимо...
   Он поднял голову: залег поодаль взвод.
   Тогда, взмахнув рукой, встает парторг Екимов
   И к вражеской траншее в рост идет.

   Коваленко умолк, улыбнулся и сел на свое место. В бараке стало тихо. Было
слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь.
   - А вы разве  не  знали?  -  спросил  Юрий.  Котов  отрицательно  покачал
головой:
   - Думаю, что и сам Григорий об этом не знал. Ты когда читал Указ?
   Юрий подумал и твердо ответил:
   - В июле сорок четвертого года. Правда, Володя? Коваленко подтвердил:
   - Да, в июле. Сообщалось, что присвоено посмертно.
   - Он был тяжело ранен, - задумчиво произнес  Котов,  -  и  попал  в  плен
весною сорок четвертого. Выходит, он не мог знать про Указ...
   Утром в барак пришли два офицера СС. Они увели  Юрия  Ломакина  и  Володю
Коваленко. Узники долго смотрели им вслед. "Если будут вешать, то поведут  в
карцер и продержат до вечера", - подумал Андрей.
   Но их повели мимо дверей карцера. Неужели опять в. гестапо на допрос?
   Нет, Юрия и Володю вывели из лагеря, провели мимо угловой  вышки.  Оттуда
дорога шла к "Хитрому домику".
   - Вот вы куда, сволочи, ведете! - умышленно громко крикнул Юрий.
   Эсэсовец, шедший впереди, остановился и широко замахнулся кулаком.
   - Швайне! Лос!
   На глазах у  многих  заключенных,  работавших  поблизости,  Юрий  Ломакин
подскочил к офицеру:
   - Я тебя... гад! - и, выхватив нож, в  одно  мгновенье  располосовал  ему
горло.
   Владимир кинулся на второго. Но тот успел выхватить пистолет и выстрелил.
Но Коваленко все же успел вцепиться в  палача.  Тот  еще  раз  выстрелил,  и
Володя упал. Но тут подлетел Юрий, Он бросился, как тигр, на фашиста.  Палач
выстрелил в упор и вместе с Ломакиным свалился на землю.
   Со всех  сторон  к  месту  сбегались  охранники.  С  пистолетом  в  руках
примчался лагерфюрер Шуберт.
   Перед ним лежали два русских героя и два  фашистских  офицера.  У  одного
перерезано горло, а второй, окровавленный, вопит о помощи.
   - Машину! Врача! - закричал истерически Шуберт. Гонцы побежали в больницу
и в гараж. В больнице врачи никак "не могли"  собрать  нужный  инструмент  и
медикаменты. А у работавших в гараже заключенных мотор "не заводился".
   Когда, наконец, подоспели медики, один офицер скончался, а второй истекал
кровью...

   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

   Четвертого апреля, после утренней поверки, узников оставили в лагере.  Ни
одну команду не выпустили за колючую проволоку. Все работы прекратились.  На
территорию лагеря вошли эсэсовские патрули. В Бухенвальде объявлено  военное
положение.
   Днем полковник Пистер собрал всех