я
массовый обыск.
   К полдню люди уже выбивались из сил. Они уже восьмой час стоят на площади
с обнаженными головами. То здесь,  то  там  слышится  стук  падающего  тела.
Поднимать упавших не разрешают. Их тут же оттаскивают на  левый  фланг,  где
складывают на тачки и отвозят в крематорий.
   К четырем часам дня были объявлены результаты повального обыска:
   - В двенадцатом блоке, в котором по случаю ремонта  никто  не  проживает,
обнаружена шкура, внутренности и кости свинки,  -  картавит  рапортфюрер,  -
негодяи успели сожрать несчастную...
   В дальнем конце площади в колонне двадцать третьего блока Косолапый Пауль
и Маленький Шульц сжались в смертельном страхе.
   У Иосифа Олесса похолодело в груди. Все улики против него! И он  мысленно
почувствовал на своей шее  прикосновение  веревочной  петли...  Сто  чертей!
Олесс, решившись, подозвал к себе дежурного офицера. Вдвоем они  направились
в канцелярию, в комнату рапортфюрера.
   Через несколько минут прозвучал отбой тревоги  и  узников  распустили  по
своим блокам.
   А к вечеру репродукторы передали приказ  нового  коменданта  Бухенвальда:
криминальные заключенные Косолапый  Пауль  и  Маленький  Шульц,  совершившие
нападение на свинарник, приговорены к смертной казни.  Приговор  приведен  в
исполнение. Иосиф Олесс отстранен от должности старосты концлагеря и получил
десять суток строгого карцера. Старостой Бухенвальда  назначен  политический
заключенный Ганс Эйден.

   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Наступил солнечный ноябрь. Теплые погожие дни. Высоко в синем небе  летят
на юг стаи птиц.
   Заключенные провожают их тоскливыми взглядами.
   - А у нас сейчас аисты улетают, -  задумчиво  говорит  Каримов.  -  Умная
птица аист...
   Ферганец вместе с Андреем неторопливо шагает вдоль колючей проволоки,  по
аллее, отведенной для "прогулок". Парами и небольшими группами прохаживаются
по аллее заключенные. Сегодня воскресенье - "короткий  день".  Узники  имеют
возможность  час-полтора  подышать  свежим  воздухом,  побыть  наедине   или
встретиться с друзьями.
   У Андрея с Батыром  деловая  встреча.  Ферганец  уже  вторую  неделю,  по
решению центра,  живет  в  бараке,  где  размещены  советские  военнопленные
азиатских  национальностей:  узбеки,  таджики,  киргизы,  туркмены,  казахи,
татары.
   - Придется тебе, Андрей, перед праздником не поспать, -  Каримов  говорит
по-узбекски, - и послушать ташкентское радио. Я пока опасаюсь  отлучаться  в
ночное время. Возможно,  за  мной  установлена  слежка.  Принимай,  старайся
записывать  все.  Любая  мелочь  играет  роль...  А  записи  передашь   чеху
Владиславу.
   - Этому полицаю? - Андрей даже остановился от удивления.
   - Иди спокойно, не привлекай внимания, - голос Каримова  звучит  ровно  и
повелительно. - Владислав  коммунист.  И  форму  полицая  носит  по  заданию
центра. Записи отдашь ему.
   - Слушаюсь.
   И они разошлись.
   "Вот это настоящее задание! - у Андрея радостно бьется сердце.  Он  будет
слушать Родину! Москву, Ташкент!"
   Но, придя в блок, Андрей спохватился:  "А  чем  записывать?  Где  бумага?
Карандаш?"
   Он вернулся на аллею. Каримова нигде не  видно.  Ушел.  "Эх,  растяпа,  -
мысленно корил себя Андрей, - нюни распустил, а спросить о главном забыл..."
   У входа в барак его поджидал Бунцоль.
   - Где ты шляешься? Кто за  тебя  убирать  будет?  Опять  в  моей  комнате
грязно!
   Бурзенко взглянул на старосту, взял швабру и направился в его каморку:
   - Хватит орать-то...
   Но в каморке Бунцоль преобразился. Он  положил  свою  широкую  ладонь  на
плечо Андрея:
   - Будить тебя не буду. Как только сменятся караулы и  эсэсовцы  прокричат
"хайль", приходи, - говорил он по-немецки.
   - Хорошо.
   - А сейчас иди отдыхать. - Бунцоль забрал у него швабру. - Я и сам наведу
порядок.
   Но слушать голос Родины в эту ночь Андрею  не  пришлось.  После  вечерней
поверки, когда заключенные возвращались  в  свои  бараки,  Андрея  остановил
Костя:
   - Иди в вашраум, там тебя ждут.
   В вашрауме - умывальне - Андрей увидел Михаила Левшенкова. Того самого, с
кем он беседовал перед боксерским состязанием. Левшенков  умывался.  В  этот
момент в умывальню случайно  зашли  несколько  зеленых,  шумно  разговаривая
между собой. Когда Андрей подошел, Левшенков едва заметно  подмигнул  ему  и
"нечаянно" опрокинул ведро с грязной водой.
   Андрей, поняв, напустил на себя суровый вид:
   - Умываться не умеете! Ходи за вами, убирай! А ну, возьми тряпку и вытри!
   Левшенков едва заметно улыбнулся.
   - А ты не шуми, - он взял в руки тряпку, - давай помогу...
   И, наклонись к Андрею, торопливо шепнул:
   - Ночью, как сменятся караулы, приходи в седьмой блок. Есть дело.
   - А как же...  -  Андрей  хотел  было  сказать  о  задании  Каримова,  но
Левшенков, выкручивая тряпку, продолжал шепотом:
   - Все прочие задания отменяются. А теперь выпроводи меня.
   Андрей плечом отстранил Левшенкова.
   - Ну, хватит, - громко начал он, -  иди,  отдыхай,  но  следующий  раз  -
смотри! Будь аккуратнее.
   Ночь выдалась лунной и  звездной.  Андрей  не  спал,  прислушивался.  Вот
началась  смена  караулов,  эсэсовцы  дружно   прокричали   "хайль".   Потом
послышались выкрики команды, топот кованых сапог, и  через  некоторое  время
над лагерем снова воцарилась мертвая тишина.
   Андрей слез с нар и направился к выходу.
   - Ты куда? - остановил его спросонья сосед.
   - Куда царь пешком ходит, - нашелся Андрей, - идем со мной.
   - А-а-а, - неопределенно промычал сосед и перевернулся на другой бок.
   Андрей, прижимаясь к стене и прячась в тени, добрался до седьмого  блока.
Там дежурил полицай Владислав.
   - Сюда, сюда, - он проводил Бурзенко в комнату старосты, - осторожнее, не
наступи на товарищей.
   В темной каморке было тесно.  На  полу  сидело  много  незнакомых  людей.
Андрей тоже уселся на пол.
   - Двигайся, браток, ближе.
   Андрей обрадовался моряку Косте. Они обменялись рукопожатием.
   Потом в комнату втиснулось еще несколько человек.
   - Все в сборе?
   - Да, - тихо ответил кто-то.  Голос  показался  Андрею  хорошо  знакомым.
"Товарищ Михаил!" - догадался боксер.
   Потом заговорил Иван Иванович. Подполковника Смирнова Андрей сразу  узнал
по голосу.
   - Товарищи, мы вас собрали по  боевой  тревоге.  Над  нашей  организацией
нависла смертельная опасность... Собравшиеся насторожились.
   Потом   заговорил   политзаключенный,    возглавляющий    в    подпольной
военно-политической организации отдел безопасности. Андрей  его  не  знал  и
слегка толкнул Костю:
   - Кто это?
   Костя так же шепотом ответил:
   - Николай Кюнг.
   - Мы располагаем точными сведениями, что сегодня ночью, в канун праздника
Октября, - продолжал Николай  Кюнг,  -  банда  уголовников  решила  устроить
"Варфоломеевскую  ночь",  праздник  "крови  и   мести":   вырезать   десятки
коммунистов,  общественников  и  активных  политических,  которые   занимают
административные должности. А завтра утром явиться с повинной  к  коменданту
лагеря. Он, конечно, "великодушно" простит им убийство красных.  У  зеленых,
как нам известно, на этот счет уже имеется договоренность с эсэсовцами.
   Положение серьезное, - голос Кюнга  звучал  ровно,  уверенно,  словно  он
читал приказ. - Мы собрали вас, актив  центра.  Центр  поручает  нам  боевое
задание: не дать зеленым выйти из бараков, предотвратить террористские акты.
С этой целью необходимо блокировать все выходы из  бараков  и  любой  ценой,
вплоть до применения холодного оружия, удержать их  до  утра.  Огнестрельное
оружие не применять. Вопросы есть?
   - Все ясно, - Андрей ответил за всех.
   - Тогда выступаем. У главных ворот дежурит наш человек. У  него  фонарик.
Если будет опасность, он даст сигнал: короткие вспышки света.
   Тут же в комнате разбились на небольшие группы, и каждая из них  получила
определенное задание. В группе, в которую попал  Андрей,  был  Костя.  Моряк
вооружился увесистой палкой. От ножа Андрей отказался. В короткой схватке он
сможет  действовать  и  кулаками.  А  нож  -  только   лишнее   вещественное
доказательство.
   - Пошли, ребята, - кратко бросил худощавый плечистый Валентин Логунов,  и
вся группа двинулась за ним.
   Прячась в тени,  один  за  другим  пробирались  узники  к  девятнадцатому
бараку. На пулеметных  вышках  царило  спокойствие.  Правда,  несколько  раз
группу нащупывал прожектор, но тут же луч света  уходил  в  сторону.  Андрей
усмехнулся: эсэсовцы, видимо, принимали их за уголовников.
   К девятнадцатому блоку, в котором с вечера собрались  заправилы  зеленых,
подошли тихо, соблюдая предосторожности.
   Андрей, Костя и еще пять человек заняли главный выход.
   Потекли минуты ожидания. В блоке зеленых Подозрительно тихо. Тишина висит
и над всем  концлагерем.  Луна,  поднявшись  в  зенит,  заливает  концлагерь
холодным светом. Легкий  морозец  дает  о  себе  знать.  Хочется  погреться,
размять затекшие мышцы.
   Подошел Валентин Логунов, руководитель группы.
   - Вот что, ребята, - сказал он, - надо и технику использовать.
   И он велел Косте и Андрею приготовить к действию  противопожарный  насос.
Вдвоем они бесшумно размотали брезентовый рукав, опустили один конец в бочку
с водой.
   - Идем к дверям, - посоветовал Костя, -  пусть  с  насосом  возятся,  кто
послабее.
   - Дело, - одобрил руководитель.
   Бурзенко осмотрел свои  кулаки  и  старательно  обмотал  кисти  тряпками,
которые он носил с собой вместо носового платка. А то  при  нанесении  удара
можно повредить суставы. Он несколько раз разжал и сжал кулаки. "Порядок,  -
решил Андрей и вздохнул, - скорей бы, что ли!.."
   Вдруг Логунов поднял руку:
   - Внимание!
   За дверью барака послышался легкий шум, шаги. Или это только показалось?
   Дверь распахивается. В светлом проеме вырастает рослая угловатая  фигура.
За ней вторая, третья, пятая...
   Андрей преграждает им путь:
   - Назад!
   От неожиданности уголовники оторопели. Первый - это  был  Трумпф  -  чуть
попятился назад. Видимо, бандит подумал, что перед ним охранник. В следующую
секунду, сообразив, что это  всего  навсего  заключенный,  уголовник  смачно
выругался. В лицо Андрею пахнуло винным перегаром.
   - Прочь, скелет! -  зарычал  Трумпф  и  коротко  взмахнул  рукой.  Тускло
сверкнуло лезвие ножа.
   Но Андрей опередил бандита. Перенеся  вес  тела  на  левую  ногу,  боксер
послал вперед правый кулак. Удар попал точно в подбородок.  Трумпф,  лязгнув
зубами, свалился под ноги своим дружкам.
   - Бей красных! - взвыли уголовники и кинулись на боксера.
   Но  их  встретили  ударами  увесистых  палок.  Схватка   была   короткой,
ожесточенной. В разгар столкновения в лица бандитов  ударила  сильная  струя
воды. Вода  была  холодной,  отрезвляющей.  Это  и  решило  исход  сражения.
Несмотря на численное превосходство,  уголовники  не  выдержали.  Мокрые,  с
разбитыми носами, синяками и кровоподтеками, они отступили назад, в барак, и
шумно захлопнули за собой дверь. Закрылись.
   - Сидите, швабры, и не вылазьте! - Костя выругался.
   Зеленых караулили  до  самого  рассвета.  Но  те  больше  и  не  пытались
высовываться из блока. Крепкие удары и водяная струя,  видимо,  охладили  их
пыл.
   Не смогли уголовники выбраться  и  из  других  бараков.  Все  их  попытки
вырваться  были  остановлены  сильными  руками.  "Варфоломеевская  ночь"  не
удалась, "праздник крови  и  мести"  не  состоялся.  Уголовники  лишний  раз
убедились, что заправилами внутри лагеря, какими они  были  еще  год  назад,
теперь уже им не бывать, что политические - это такая сила, с которой просто
так им не справиться. Концлагерь стал не таким, каким он был недавно.
   Утром в праздник Октября весь  Бухенвальд  знал  о  ночном  столкновении.
Уголовники ходили хмурые, главари, заправилы отсиживались в  бараках.  Капо,
надсмотрщики и другие прислужники эсэсовцев присмирели.  Авторитет  зеленых,
годами державшийся на силе и жестокости, таял. Даже многие  лидеры  немецких
социал-демократов,  перепуганные  и  забитые  люди,  боявшиеся   не   только
выступить против фашизма, но и говорить на эту тему, немного оживились.
   - О! Руссиш! Гут, гут!
   А  ведь  всего  за  несколько  месяцев  до  этого  они   на   встрече   с
представителями русского подполья печально разводили руками и уныло бубнили:
   - Бороться? В концлагере? Бессмыслица, авантюризм...
   Жизнь   доказывала   правильность   курса,   взятого    коммунистами    и
комсомольцами. Их поддерживали антифашисты всех стран, на  их  стороне  было
большинство мучеников Бухенвальда. Бороться не только нужно, но и возможно!
   А  вечером,  перед  поверкой,  когда  тысячи   узников   выстроились   на
аппель-плаце, из колонны в колонну с быстротою молнии  пронеслась  радостная
весть: "Советские войска заняли Киев!"
   Столица советской Украины освобождена!
   Узники, особенно советские военнопленные, вызывающе смотрели в лица своим
палачам.
   Эсэсовские офицеры, командиры блоков ходили мрачные, злые. У  солдат  был
растерянный, хмурый вид.  Наступление  Советской  Армии,  видимо,  заставило
эсэсовцев подумать о будущем.
   Мощные громкоговорители передавали специальный выпуск последних  известий
из Берлина. Гнусавый диктор долго и монотонно бубнил о какой-то  "эластичной
обороне", о пресловутой тактике "выравнивания линии  фронта",  о  мифическом
"восточном вале" и т. д.. Но за всеми высокопарными словами,  подтасованными
цифрами явственно  проступала  растерянность,  которая  охватила  правителей
третьего рейха. Советские войска неудержимой лавиной приближались к границам
Германии.
   И впервые  тысячи  советских  военнопленных  после  вечернего  аппеля  не
разошлись поодиночке, а, четко отбивая  шаг  деревянными  колодками,  строго
соблюдая равнение, колонна за колонной, направились к своим блокам. Они пели
старинные украинские песни: "Распрягайте, хлопцы, коней", "Вечер близенько",
"Реве та стогне Днипр широкий". Пели русские и татары,  украинцы  и  узбеки,
белорусы  и  грузины.  И  простые,  чудесные  песни  Украины   звучали   над
Бухенвальдом, как бы говоря о том, что нет в мире силы,  способной  покорить
народы свободной страны и разрушить их братский союз.
   С восхищением  смотрели  другие  узники  на  измученных  неволей,  но  не
сломленных советских людей.

   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

   Меч возмездия повис над плешивой  головой  Кушнир-Кушнарева.  Тысячи  его
жертв: коммунисты и комиссары,  советские  офицеры  и  партийные  работники,
расстрелянные эсэсовцами по его доносам  в  "хитром  домике",  -  взывали  к
отмщению.
   А  лагерфюрер  Макс  Шуберт,  отмечая   усердие   провокатора,   дружески
похлопывал его по плечу:
   - У вас есть возможности получить офицерский чин.
   - Рад стараться, герр майор! - подобострастно отвечал Кушнир-Кушнарев.
   - Старший надсмотрщик на вокзале Аусшвиц убил тридцать тысяч. И что же? Я
сам читал в приказе: он получил высочайшее  помилование  и  попал  в  личную
охрану самого фюрера!
   - Буду стараться, герр майор!
   Подпольный  интернациональный  антифашистский  центр  Бухенвальда  принял
решение: уничтожить провокатора.
   Гибель негодяя не должна была вызывать подозрений.  После  тщательного  и
всестороннего обсуждения  подпольщики  решили,  что  Кушнир-Кушнарев  должен
"заболеть" и умереть в больнице. Однако и этот  вариант  был  не  безопасен.
Если и удастся утаить подлинную причину смерти бывшего царского генерала  от
эсэсовцев, то этого нельзя было скрыть  от  опытного  глаза  главного  врача
Адольфа Говена. Как же быть?
   И вот подпольный центр принимает решение найти ключи к сердцу Говена.  По
заданию центра немецкие, чешские,  французские  и  австрийские  антифашисты,
работавшие в канцелярии концлагеря,  в  больнице,  Гигиеническом  институте,
уборщики, врачи, писари, разносчики обедов, повара следили за  каждым  шагом
главного врача, запоминали  каждое  сказанное  им  слово.  Полученные  таким
образом  данные  стекались  к  Рихарду,  возглавлявшему  отдел  безопасности
немецкой подпольной антифашистской организации. Однако тщательно проверенные
сведения  о  майоре  Говене  ничего  не  давали  подпольщикам.  Говен,   сын
фрейбургского помещика, имеет твердый характер,  железную  волю,  отличается
стойкими взглядами. Он  -  фанатичный  фашист,  преданный  до  мозга  костей
Гитлеру. К своим сослуживцам, эсэсовцам относится высокомерно,  презирая  их
"мышиную возню" с  уничтожением  людей.  По  своему  складу  ума  он  мыслит
крупными масштабами и мечтает о грандиозных планах  обезлюживания  Европы  и
превращения ее в жизненное пространство для  арийцев.  У  него  нет  никаких
увлечений: не курит, не пьет. Из всех женщин он, кажется, боготворит одну  -
Эльзу Кох, но та к нему равнодушна.
   Антифашистский центр  вынужден  был  признать,  что  Говен  орешек  более
крепкий, чем предполагалось. У майора нет уязвимого места. И все  же  Рихард
нашел "ахиллесову пяту". Он обратил внимание на фразу, которую Говен  сказал
в финансовом отделе при получении денег - эта фраза фигурировала в одном  из
сообщений разведывательной сети. Взвешивая в руке плотную пачку марок, майор
Говен шутливо произнес:
   - Дер даллес, дер даллес... (Бедность, бедность...). Именно в  этих  двух
словах Рихард и увидел "ключи к сердцу Говена".
   - Нужна крупная сумма,  -  сказал  Рихард  на  заседании  центра  Николаю
Симакову.
   Но  какая  именно  сумма  могла  считаться  для  Говена  "крупной",   еще
предстояло выяснить.  Снова  заработали  все  звенья  разведки.  Установили:
ежегодно главный врач имеет от своего имения около двух тысяч марок  чистого
дохода. И тогда решили: дать ему сумму, равную его пятнадцатилетнему доходу.
   Драгоценности поручили достать немцу-антифашисту Отто Галле и работавшему
вместе с ним в вещевом складе русскому патриоту  Косте  Руденко.  В  вещевом
складе хранились драгоценности, отнятые эсэсовцами у своих жертв.  Начальник
второго операционного  отдела  лагерной  больницы  политический  заключенный
коммунист Гельмут Тиман взялся выполнить основную часть задуманной операции:
сделать предложение Говену.
   Все  сознавали  -  это  риск.  Но  другого  выхода   не   было.   Русский
военно-политический центр привел  в  боевую  готовность  ударную  группу  на
случай провала. Если Говен откажется от  взятки,  его  следовало  немедленно
умертвить. По условному сигналу  Гельмута  русские  дружинники  должны  были
напасть на сорок шестой блок, якобы для освобождения  своих  товарищей,  над
которыми собираются совершать медицинские опыты, и убить Говена. Заодно  они
могли расправиться и с Кушнир-Кушнаревым, дом которого находился поблизости.
Участники налета сознательно пожертвовали бы собой ради общего дела: всех их
ждала смерть.
   Две недели Гельмут неотступно  следил  за  Говеном.  Ждал  благоприятного
момента. Русские патриоты были начеку, готовые в любую минуту  броситься  на
ненавистного эсэсовца.
   За  неделю   перед   рождественскими   праздниками   наступил,   наконец,
долгожданный момент. Майор СС иногда, будучи в хорошем настроении, снисходил
до дружеской беседы с Гельмутом и даже играл с ним в шахматы.  Именно  такое
настроение у него было в субботу. Придя  в  больницу  и  быстро  покончив  с
текущими делами, он кликнул Гельмута:
   - Расставляй фигуры. Сейчас я с тобой разделаюсь. За прошлое поражение.
   - Это мы еще посмотрим, герр майор.
   Гельмут Тиман считался в Бухенвальде  одним  из  лучших  шахматистов.  Он
быстро расставил фигуры и многозначительно произнес:
   - Сейчас я вам испорчу настроение, под рождество...
   Игра проходила остро, с переменным успехом. К концу партия складывалась в
пользу Говена. Гельмут Тиман искусно "проигрывал". Несколько  раз  он  готов
был начать нужный разговор, но  не  решался.  Кровь  молоточками  стучала  в
висках. Во рту пересохло. Вот сейчас, вот сейчас...
   Говен заметил волнение Гельмута. Но понял его по-своему.
   - Чт