руки.
   - Пайкс, я вчера отправил в  лабораторию  мокроту  сорока  "кроликов".  -
Кроликами Говен называл подопытных заключенных. Майор быстро  снял  халат  и
бросил на руки старшего санитара. - Чтоб к моему  приходу  на  столе  лежали
анализы.
   - Будет исполнено, герр майор.
   Проводив глазами Говена, Пайкс повесил халат  на  вешалку  и  взглянул  в
окно.  Майор  быстро  шел  к  главным  воротам  концлагеря,  за  которыми  в
эсэсовском городке находилась резиденция коменданта.
   Пайкc, не теряя времени, достал из потайного кармана самодельный ключ  и,
убедившись, что никто за ним не наблюдает, открыл дверь кабинета. Штамп, как
всегда, находился в правом верхнем ящике стола. Через несколько минут бланки
больничных листов приобрели силу подлинных  документов.  Нужно  было  только
вписать личные номера заключенных да проставить даты освобождения.
   Пора  было  уходить.  Но  Пайкc  не  спешил.  Он  решил  разгадать  тайну
маленького окошка. Несколько секунд в его душе шла борьба: а что если окошко
имеет сигнализацию?..
   Поборов колебания, Пайкc отдернул маленькую темную шторку.  На  кафельной
стене вырисовывался квадрат смотрового окна.  Под  ним  была  кнопка.  Пайкc
нажал ее. Раздался щелчок, и крышка открылась.
   Пайкc приник к выпуклому стеклу и отшатнулся.  Не  может  быть!  Не  веря
глазам, снова поглядел в окошко, - и мурашки побежали у него  по  спине.  За
толстым стеклом, за массивной стенкой шел чудовищно варварский  эксперимент.
Там задыхались заключенные с желтыми туберкулезными лицами. Их было не менее
сорока. Пайкc увидел, что воздух в ярко освещенной камере очень мутен, и ему
стало ясно - туда нагнетается какая-то мелкая пыль.
   По впалым щекам мучеников струился пот, оставляя кривые грязные  полоски,
ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. Одни с безразличным видом сидели  на
полу, прислонившись спиною к стенке,  и  покорно  ждали  конца.  Другие  еще
боролись за жизнь. Они судорожно прижимали к носу  и  рту  рукава  или  полы
своих полосатых каторжных костюмов.  Но,  очевидно,  пыль  проходила  сквозь
редкую материю...
   Пайкc захлопнул окошко. Теперь  все  ясно!  Свою  докторскую  диссертацию
майор СС Адольф Говен писал на тему "Роль угольных частиц в  новообразовании
туберкулеза легких и задержке развития туберкулеза".  Пайкc  знал,  что  над
этой темой работает чуть  ли  не  весь  подневольный  состав  Гигиенического
института. Ученые в полосатых каторжных костюмах - химики, биологи, хирурги,
терапевты - вкладывали в диссертацию Говена свои знания, свой опыт.
   Теперь Пайксу стало понятно, зачем по указанию  Говена  для  исследований
отбирали здоровых узников. Хотя в лагере было много  туберкулезных  больных,
Говен желал наблюдать за развитием болезни на всех  стадиях  в  интересующих
его условиях. И вот для этого изверг в  халате  врача  сажал  в  специальную
камеру узников, чтобы они  задыхались  угольной  пылью  и  заражали  легкие.
Эсэсовский доктор использовал людей  как  морских  свинок  и  кроликов,  как
подопытных животных.
   Пайкс ничем не  мог  помочь  несчастным.  Из  камеры,  которая  тщательно
охранялась, имелся только один выход - на операционный стол и в крематорий.
   Хорошего настроения как не бывало. Радостное чувство  удачи  улетучилось.
Опасная операция с больничными листками, все попытки облегчить существование
узникам показались Пайксу до обиды мелкими и ничтожными. Он торопливо  вышел
из кабинета Говена, запер дверь и спрятал  поддельный  ключ,  но  совершенно
забыл о том, что маленькая темная шторка на стене осталась незадернутой.

   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   Откровенно  говоря,  Андрей  был  немного  разочарован.  От   встречи   с
представителями подпольного центра он  ждал  большего.  Он  хотел  настоящей
борьбы, сложных заданий. А ему предложили состязаться в  боксе  с  зелеными.
Особого проку в этом Бурзенко не видел.  Ну,  хорошо,  он  будет  биться  на
"состязаниях", приложив все силы и знания к тому, чтобы побеждать. А  дальше
что? Разве это дело для подпольщика?..
   В то же время Андрей видел, что о нем, именно о нем, постоянно  заботятся
товарищи. Его перевели на еще более легкую работу:  он  стал  штубенистом  -
постоянным дневальным в бараке. В его обязанности входило  совсем  немногое:
следить за чистотой и порядком в блоке. Утром уйдут товарищи на  работу,  он
подметет и протрет пол шваброй, вымоет обеденные столы,  надраит  до  блеска
бачки для супа и кипятка, а затем может отдыхать.  Такие  условия  позволяли
Бурзенко сберегать силы и тренироваться, хотя последнее было нелегко  делать
в полуголодном состоянии. Он  быстро  утомлялся.  Переутомление  при  плохом
питании могло привести, как говорят  спортсмены,  к  перетренировке,  а  она
выводит из строя. Поэтому Андрей после каждого занятия мылся теллой водой  и
ложился вздремнуть на час-полтора.  Сон  восстанавливал  силы.  Но  организм
требовал также хорошего питания. Андрею  ежедневно  доставали  лишнюю  пайку
хлеба, добавочную чашку брюквенной похлебки, но чувство  голода  по-прежнему
оставалось постоянным спутником боксера.
   Шел сентябрь. Осень в Германии была  солнечная,  теплая.  По  небу  плыли
редкие  облака,  в  воздухе  носились  паутинки.  И  за  колючей  проволокой
концлагеря  дыхание  осени  чувствовалось  особенно  остро.  Трава,  кое-где
выступавшая сквозь камни и асфальт, поблекла. В темно-зеленых кронах буковых
деревьев, которые гордо стояли на оскверненной  земле,  запрокинув  кудрявые
головы к небу, виднелись блеклые желтые листья. Они  появились,  как  иногда
появляется седина у людей, - неожиданно, за одну ночь. Казалось,  что  ужасы
концлагеря коснулись и деревьев.
   Андрей Бурзенко часто  любовался  величественными  лесными  богатырями  -
буками и вязами, напоминавшими ему юг, родную Среднюю Азию.  Там,  дома,  он
любил в знойные дни отдыхать под тенью широколистых чинар и  карагачей.  Как
давно это было!
   Одно дерево -  старый  кряжистый  дуб  -  пользовалось  особым  уважением
заключенных. Под ним сотню лет  назад  любил  отдыхать  великий  поэт  Г„те.
Узники, особенно немцы,  с  грустью  показывая  дуб  новичкам,  рассказывали
связанные с ним предания и легенды.  Согласно  одной  из  них,  Г„те  сказал
герцогу Карлу Августу: "Германия будет жить до тех пор, пока будет жить этот
дуб!" А эсэсовцы чтили исторический дуб по-своему: они всегда устраивали под
ним  массовые  экзекуции  и  казни.  Это  место  и  выбрали  уголовники  для
боксерских состязаний.
   За три дня до их начала Батыр Каримов сказал Андрею:
   -  Сегодня  тебя  вызовет  к  себе  староста.   Товарищи   тебе   подарок
приготовили, - и ушел со своей группой на работу.
   Подпольный  центр  устроил  Каримова  на  военный  завод  "Гуотов-верке",
который находился рядом с концлагерем. Андрей  искренне  завидовал  земляку.
Там, на военном заводе, советские пленные,  рискуя  жизнью,  портят  станки,
выводят из строя ценное оборудование. Там,  на  заводе,  люди  борются.  Там
фронт. Каримов рассказывал, что в последний месяц поток брака вырос на много
процентов. Эсэсовцы выбились из сил, но найти  причины  этого  не  могут.  А
заключенные-специалисты утверждают, что виной "низкое качество стали".
   Андрей мыл шваброй пол, когда его окрикнул староста барака:
   - Андрэ, зайди ко мне.
   В каморке Альфреда Бунцоля сидел Костя Сапрыкин. Тот  самый  Костя-моряк,
который еще в вагоне эшелона готовился к побегу.
   - Костя! - Бурзенко порывисто шагнул к другу,
   - Андрюха! Братишка!
   Они обнялись, расцеловались.
   - А ты ничего, - пошутил Андрей, хлопая Костю по  его  крутым  плечам,  -
крепок. Только вот седины много.
   - Фрицы покрасили, на всю жизнь, - отшутился  Костя  и  сразу  перешел  к
делу: - Андрюха, получай.  По  распоряжению  центра  выдаю  тебе  из  нашего
неприкосновенного запаса миску сливочного масла.
   - Сливочного масла? - переспросил Андрей, не веря своим ушам.
   - Самого первосортного, - Костя взял со стола алюминиевую миску и снял  с
нее крышку. - Вот оно. Позаимствовали у  эсэсовцев  без  отдачи.  Только  ты
сразу не набрасывайся - живот заболит.
   - А зачем оно мне?  -  облизывая  губы,  спросил  Андрей.  -  Есть  более
нуждающиеся.
   - Вот что, братишка, - Костя положил руку ему  на  плечо.  -  Приказы  не
обсуждают, а выполняют. Знаешь, - продолжал он, - как бы  я  хотел  быть  на
твоем месте. Как бы я хотел зеленых публично, чтоб все видели, по морде,  по
жирной морде!
   Костя, подвинув свою табуретку ближе к Андрею, стал рассказывать о  себе.
Сразу же после прибытия в Бухенвальд он  попал  в  особую  рабочую  команду,
которая обслуживала крематорий и знаменитый бухенвальдский  "хитрый  домик".
Жила команда прямо на  территории  крематория.  Периодически  она  поголовно
истреблялась, и на ее место набиралась новая.
   Андрей узнал, что в крематории не только сжигают трупы.  Одновременно  он
служит местом расправы. Ежедневно вечером к  воротам  крематория  подъезжала
крытая машина, Обреченных  высаживали  и  вели  к  небольшой  калитке.  Едва
человек переступал порог, как под ним открывался люк, и он падал  в  подвал.
Крики и вопли заглушал рев мощных вентиляторов. Внизу узника ждал палач  или
его помощник бандит Вилли. Они били жертву по голове специальными  молотками
из дубового дерева. Обреченный терял  сознание.  Его  подносили  к  стене  и
вешали на крюк. В стенах подвала было сорок восемь крюков.  Тела  висели  по
нескольку дней. Потом приходили уборщики из особой команды, в которой был  и
Костя, снимали трупы, грузили на лифт и поднимали к печам.  Шесть  печей  за
час сжигали восемнадцать трупов; в сутки - более  четырехсот...  Там  же,  в
подвале, имелась специальная газовая  камера.  Но  в  ней  Костя  не  был  и
устройства ее не знает.
   А наверху, у печей, орудовали зеленые. Они старательно  просеивали  золу.
Эсэсовцы  подозревали,  что   их   жертвы   в   последний   момент   глотали
драгоценности...
   Андрей молча слушал Костю, и его кулаки гневно сжимались.
   - Привезли однажды английских летчиков -  я  их  сразу  узнал  по  форме.
Рослые ребята, как на подбор, - что наши черноморцы. Я на них  через  окошко
смотрел.  Построили  бедняг  во  дворе  крематория.  Эсэсовцы,  значит,  как
положено, вокруг с автоматами. Сердце у  меня  защемило  от  жалости.  Через
час-другой придется грузить их в лифт. А как помочь? Как сказать англичанам,
что они последние минуты живут, воздухом дышат. Смотрю, эсэсовцы  сбились  в
кучку, пошептались  меж  собой,  и  двое  ушли.  Возвратились  они  скоро  с
посылками, которые для заключенных  "Красный  Крест"  присылает.  И  что  ты
думаешь? Охранники  оставили  одного  эсэсовца  караулить,  а  сами  сложили
автоматы на земле и пошли делить посылки: кому  шоколад,  кому  консервы.  У
меня от радости все внутри полыхнуло: ну,  думаю,  сейчас  начнется!  Оружие
рядом. И лежит оно ближе к летчикам, чем к охранникам.  Я  про  себя  решил:
возьмутся англичане за оружие - первым к ним на выручку брошусь! Но проходит
минута,  вторая,  стоят  они  и  все  меж  собой  по-своему   разговаривают.
"Хватайте, братишки, - хотелось крикнуть им, - хватайте  автоматы!  Умирать,
так с музыкой!" Нет,  стоят.  Подозвал  я  одного  политического,  из  нашей
команды уборщиков. Фишем зовут. А Фиш мне говорит: "Конечно, они знают,  что
их ожидает. Я сам слышал, как начальник конвоя  сказал,  что  он  их  привез
прямо из веймарского гестапо, где им приговор о смертной казни зачитали".  Я
опять к окошку. Стоят, бедняги! Сосчитал - тридцать шесть парней. Двое не  в
английской форме, вроде  американская,  брюки  с  напуском.  Тридцать  шесть
здоровых, сильных и автоматы рядом! Видят же, куда их загнали, не слепые.  И
труба дымит, и трупы  кругом,  на  тележках  и  так,  штабелями  сложены,  и
запах... Чему их там только в армии учили!? - Костя выругался.
   - А потом?
   - Что потом? Как телков на бойне...
   Из особой команды крематория Сапрыкину удалось бежать. Он познакомился  с
одним поляком, который ежедневно привозил трупы умерших  из  Малого  лагеря.
Костя узнал, что поляк крестьянствовал под Львовом, в  Бухенвальд  попал  за
то, что зарезал свою свинью без разрешения местной управы. По просьбе  Кости
он принес ему полосатый костюм и номер одного умершего русского. Этот костюм
моряк несколько дней носил под  своей  форменной  курткой  -  ждал  удобного
случая. И ему удалось проскочить в рабочую команду Малого лагеря. Под  чужим
номером он живет и сейчас.
   - Оттуда, из Малого лагеря, меня товарищи,  политические,  переправили  в
госпиталь. А там столкнулся с Пельцером. Ты помнишь его? Песни пел в вагоне.
Он там фигура! Выручал меня он в госпитале, подкормил. - Костя, хотя и знал,
что старик был знаком с морем только по пляжу, с восторгом называл  Пельцера
"черноморцем", "братишкой", "морской душой". Это была высшая похвала в устах
севастопольца.
   - Из госпиталя свои перевели на кухню, в камбуз.  Правда  не  в  качестве
кока, а так, подсобным рабочим, кочегаром; Это мне ближе. Не раз  кочегарил,
- закончил Костя.
   Андрей слушал моряка, а сам думал о летчиках. Неужели все так и было?  Не
хотелось верить. Андрей мысленно  представил  себя  на  их  месте.  Нет,  он
никогда бы не упустил такого момента. Никогда.  Уж  он-то  знает,  что  надо
делать с оружием, когда оно рядом лежит!
   - А вчера к нам в кочегарку немка заглянула,  жена  коменданта,  -  снова
заговорил  Сапрыкин.  В  офицерской  форме,  в  сапогах.   В   руке   хлыст.
Осмотрелась, приказала что-то по-своему охраннику. Тот к  нам:  "Фрау  Эльза
говорит - жарко у печки, надо рубашки снимать".  Пришлось  скинуть  робу,  -
моряк замолчал, потом встал и заторопился:
   - Засиделся я у тебя. Еще искать будут...
   Костя на прощанье по-медвежьи обхватил Андрея и попытался оторвать его от
пола. Но как он ни пыжился, поднять боксера не смог.
   - Силен, братишка, силен!..
   Андрей напружинил мышцы и легко поднял Костю над головой.
   - Вот так надо...
   - Пусти. Задушишь...
   Бурзенко осторожно поставил Костю на пол.

   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

   В субботу, как обычно, Карл Кох  в  сопровождении  помощника  лагерфюрера
Эриха Густа на штабной машине медленно объезжал всю  территорию  концлагеря,
останавливаясь чуть ли не у каждого барака. Штандартенфюрер был не  в  духе.
Последние известия с Восточного фронта омрачали его: еще один  город  отдали
большевикам...
   От придирчивого взгляда коменданта  не  ускользала  ни  одна  мелочь.  Он
проверял чистоту унитазов, заглядывал под  нары,  тыкал  пальцем  в  оконные
стекла, скоблил  ногтем  по  обеденным  столам.  В  сорок  пятом  блоке  ему
показалось, что пол недостаточно выскоблен. Кох влепил  пощечину  застывшему
старосте блока, а санитару велел всыпать двадцать пять палочных ударов.
   У дверей двадцатого барака несколько  немецких  заключенных  -  уборщиков
лагеря - сооружали из обломка  доски  небольшую  скамейку,  чтобы  в  редкие
минуты отдыха не сидеть на сырой земле.
   Кох притормозил машину. Узники, оторопев, вытянулись по швам.
   - Кто разрешил?
   Подбежавший лагершюце отрапортовал:
   - Староста лагеря, герр Полковник!
   - Убрать.
   - Яволь! - рявкнул полицейский и побежал выполнять распоряжение.
   Кох поехал дальше. Он объезжал каждую улицу Большого лагеря,  заходил  во
все бараки, побывал в мастерских, прачечной, кузне, бане, осмотрел подсобное
хозяйство.
   На отдаленной поляне за Малым лагерем комендант остановил машину.
   Группа уголовников под руководством Трумпфа  вкапывала  в  землю  толстые
сосновые колья и между ними натягивала веревку.
   - Что это?
   - Ринг, герр полковник, -  торопливо  объяснил  помощник  лагерфюрера.  -
Здесь в свободные часы немецкие криминальные заключенные будут бить  русских
политических.
   Штандартенфюрер вылез из машины. Густ поспешил за ним.
   Кох подошел к самодельному рингу,  потрогал  веревки.  Усмехнулся.  Фраза
Густа  "Бить  русских  политических"  ему  явно  понравилась.  Он  скользнул
взглядом по рослым уголовникам, по их мощным бицепсам.  Повернулся  и  молча
зашагал к штабному "оппелю".
   Трумпф вопросительно посмотрел на Густа. Тот махнул рукой:
   - Продолжай.

   * * *

   Сегодня весь лагерь взбудоражен и гудит, как  растревоженный  улей.  Рано
утром с быстротою молнии все  русские  бараки  облетела  весть  -  немцы  на
Восточном фронте потерпели еще одно поражение! Разгромив фашистские танковые
полчища в районе Курской дуги, Советская Армия перешла в новое наступление!
   Андрей эту новость узнал еще ночью. Перед самым рассветом  его  растолкал
Батыр. Он с вечера куда-то ушел и, вернувшись, разбудил земляка.
   - Андрей, - зашептал  он  по-узбекски.  -  Наши  наступают!  Взяли  Орел!
Проснись, наши наступают!
   Андрей недоверчиво посмотрел на Каримова:
   - Это ты перед боем меня ободряешь.
   - Приемник не врет,  -  вспыхнул  Батыр  и  сразу  осекся.  Потом  быстро
зашептал: - Это военная тайна. Но  тебе  доверяю.  Ночью,  наконец,  собрали
приемник. Понимаешь, наш радиоприемник! Мы слушали Москву, слушали сообщение
Советского информбюро.
   Андрей обнял Каримова:
   - Это правда?
   - Клянусь Ферганой!
   Бурзенко вскочил на ноги и хотел от радости закричать  на  весь  барак  -
пусть каждый знает о нашей победе! Но Батыр успел шершавой  ладонью  закрыть
рот товарища.
   - Джины, сатана, ляжь! У каждой стены есть уши предателя.
   С утра, сразу же после завтрака, к  Андрею  приходили  друзья,  и  каждый
по-своему стремился подбодрить и вдохновить его.  Гарри  Миттильдорп  принес
новые брезентовые тапочки:
   - Подарок тебе от всех ребят из сапожной мастерской.
   Костя Сапрыкин забежал на минутку и, чтобы никто не увидел, вытащил из-за
пазухи выглаженные белые трусы:
   - Почти новые. Выменяли за три пайки хлеба.  А  перед  самым  состязанием
неожиданно появился лагерный полицейский и объявил:
   - Номер сорок тысяч девятьсот двадцать два вызывается в ревир.
   Товарищи переглянулись. Провал? Предательство?
   - Надо идти, - Андрей встал и направился к выходу.
   Следом за ним двинулась группа советских военнопленных.
   В ревире Андрея  проводили  в  кабинет  Соколовского.  Пельцер,  дружески
подмигнув, вышел из кабинета и остался караулить возле дверей.
   - Да вы садитесь, садитесь. - Соколовский придвинул табуретку. - Сюда,  к
столу.
   Бурзенко сел на край табуретки.
   Соколовский открыл шкаф, вытащил из-за различных  склянок  с  лекарствами
небольшую бутылочку и вылил из нее в стакан какую-то прозрачную жидкость.
   - Нате, выпейте, - сказал он, - это даст вам силу.
   Андрей, встав, старался говорить как можно мягче:
   - Простите, доктор, но я  не  употребляю  допингов.  Мне  возбудитель  не
нужен.
   - Это не возбудитель, нет, нет! -  Соколовский  замотал  головой.  -  Это
сахар. Самый настоящий сахар. Сто граммов сахара и столько же воды.
   - Сахар?! - удивился Андрей. Как давно он не произносил  это  слово!  Он,
кажется, забыл, как оно звучит.
   - Да, сахар, - в карих глазах Соколовского светились доброта и забота.  -
Мой немецкий коллега вчера выменял у охранников на мой портсигар. Пейте!  Мы
желаем вам только победы.
   Андрею вспомнилось, как дома, в Ташкенте, перед каждым  боем  он  выпивал
стакан прохладного ароматного виноградного сока.
   Бурзенко взял стакан. Жидкость  была  теплой,  густой.  Осторожно,  боясь
пролить хотя бы каплю, он перелил в бутылочку содержимое стакана, оставив на
дне несколько капель.
   - Что вы делаете?
   - Доктор, я смогу драться и без сахара. А здесь есть люди,  которым  один
глоток глюкозы возвратит жизнь. Отдайте им.
   Потом, налив в  стакан  из  графина  воды  и  поболтав  ее,  выпил.  Вода
показалась необыкновенно сладкой.

   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

   Воскресный день, которого с нетерпением ожидали  уголовники,  выдался  на
редкость теплым, солнечным. К назначенному  часу  в  дальнем  конце  лагеря,
возле группы