Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
рьбы в Лихтерфельде, на окраине Берлина, в
казармах бывшего кадетского училища, где когда-то началась его военная
карьера.
Напряженность в Берлине усиливалась еще и вследствие распространявшихся
слухов о заговорах и контрзаговорах. Генерал фон Шлейхер, не привыкший
пребывать в скромной безвестности и забывший, что он уже не пользуется
доверием Гинденбурга, генералов и консерваторов и поэтому не имеет
какого-либо веса, снова начал вмешиваться в политику. Он был связан с Ремом
и Грегором Штрассером; до Гитлера дошли сведения, что Плейхер вынашивает
план в случае осуществления которого он станет вице-канцлером, заняв место
своего старого врага Папена, Рем - министром обороны а СА сольются с армией.
По Берлину распространялись десятки списков будущего кабинета; в некоторых
из них Брюнинг фигурировал как министр иностранных дел, а Штрассер - как
министр экономики. Разговоры эти были по большей части беспочвенны, но они
лили воду на мельницу Геринга и Гиммлера, жаждавших покончить с Ремом и СА,
а заодно свести счеты со Шлейхером и недовольными консерваторами. Намеренно
сгущая краски, они передавали эти разговоры Гитлеру, возбудить
подозрительность которого особого труда не составляло. Геринг и шеф гестапо
преследовали цель не только перетрясти СА, но и ликвидировать левую и правую
оппозицию, включая лиц, в прошлом выступавших против Гитлера, но потом
прекративших активную политическую деятельность. В конце мая Брюнинга и
Шлейхера предупредили, что их хотят убить. Первый тайно покинул страну, а
второй отправился на отдых в Баварию, но в конце июня возвратился в Берлин.
В первой половине июня Гитлер имел с Ремом объяснение; беседа, как
потом рассказал он в рейхстаге, длилась почти пять часов и затянулась до
полуночи. Это была, по словам Гитлера, "последняя попытка" достичь
взаимопонимания с ближайшим товарищем по движению: "Я сообщил ему, что из
бесчисленных слухов и множества заявлений старых верных партийцев и
руководителей СА вынес впечатление, что несознательные элементы готовят
всегерманскую большевистскую акцию, которая не принесет ничего, кроме
неслыханных бедствий... Я умолял его в последний раз добровольно отказаться
от безумия и использовать свое влияние, чтобы предотвратить события, которые
в любом случае закончатся только катастрофой".
По словам Гитлера, Рем, уходя, "заверил, что сделает все возможное,
чтобы поправить положение". На деле же, как утверждал впоследствии фюрер, он
начал вести приготовления к его (Гитлера) ликвидации, В этих словах было
мало правды. Хотя история с чисткой, подобно истории с поджогом рейхстага,
очевидно, так и останется невыясненной, все говорит за то, что шеф СА и не
помышлял
Об устранении Гитлера. К сожалению, захваченные архивы содержат
сведений о чистке не больше, чем о поджоге рейхстага. Похоже, что и в том и
в другом случае компрометирующие документы были уничтожены по приказу
Геринга.
Каким бы ни был характер долгой беседы ветеранов нацистского движения,
фактом является то, что через день-два после нее Гитлер приказал отпустить
штурмовиков на весь июль в отпуск, запретив им на это время носить форму, а
также устраивать парады и учения.
7 июня Рем объявил, что берет отпуск по болезни, однако не преминул
выступить с резким предупреждением: "Если враги СА надеются, что после
отпуска штурмовики не вернутся в строй или вернутся лишь частично, то мы
позволим им немного помечтать. Ответ им будет дан в тот момент и в той
форме, какие будут сочтены необходимыми. СА были и остаются уделом
Германии".
Перед отъездом из Берлина Рем пригласил Гитлера на совещание с
руководителями СА, намеченное на 30 июня в курортном городке Бад-Висзе, близ
Мюнхена. Гитлер охотно согласился, и встреча действительно состоялась,
только не при тех обстоятельствах, на которые, возможно, рассчитывал Рем. Да
и Гитлер, пожалуй, этого не предвидел. Ибо, как признал потом фюрер в своей
речи в рейхстаге, он "долго колебался, перед тем как принять окончательное
решение... Я все еще лелеял тайную надежду, что смогу избавить движение и СА
от позора разногласий и, может быть, отвратить беду без серьезных
конфликтов".
Он добавил: "Надо признать, что в последние дни мая стали выявляться
все более и более тревожные факты". Но так ли это? Позже Гитлер утверждал,
что Рем и его сообщники готовились захватить Берлин и взять его под стражу.
Но если это правда, то зачем понадобилось руководителям СА всем скопом
уезжать из Берлина и, что еще важнее, зачем сам Гитлер покинул Германию в
столь критический момент, предоставив, таким образом, верхушке СА
возможность в его отсутствие взять власть в свои руки? Дело в том, что 14
июня Гитлер вылетел в Вену на первую встречу (за ней последовало много
других) со своим коллегой - фашистским диктатором Муссолини. Встреча,
кстати, прошла неважно: Гитлер, в грязном плаще и помятой шляпе, чувствовал
себя неловко рядом с искушенным дуче, облаченным в великолепную, увешанную
орденами черную фашистскую форму, и посматривавшим на фюрера
покровительственно-высокомерно. Гитлер возвратился в сильном, раздражении.
17 июня, в воскресенье, он созвал в городке Гера (Тюрингия) совещание
руководителей партии, чтобы рассказать о встрече с Муссолини и обсудить
ухудшающуюся обстановку в стране. Так совпало, что в то же воскресенье в
старом университетском городе Марбурге состоялось еще одно совещание,
которое привлекло к себе гораздо большее внимание и способствовало тому, что
критическая ситуация достигла апогея.
Дилетант Папен, которого Гитлер и Геринг грубо столкнули на обочину
политической жизни, но который формально все еще оставался вице-канилером и
пользовался доверием Гинденбурга, набравшись мужества, выступил с публичным
осуждением крайностей режима - того самого режима, который он так усиленно
навязывал Германии. В мае он провожал больного президента в Нейдек (в
передний раз он видел своего защитника живым). Озабоченный, но Уже слабый
фельдмаршал проговорил тогда: "Плохи дела, Папен. Постарайтесь их
поправить".
Ободренный этими словами, Папен принял приглашение выступить 17 июня в
Марбургском университете. Текст речи был практически составлен его личным
консультантом Эдгаром Юнгом, блестящим мюнхенским адвокатом и писателем,
протестантом по вероисповеданию, хотя некоторые идеи были подсказаны
Гербертом Фон Бозе, одним из секретарей вице-канцлера, и Эрихом Клаузнером,
руководителем организации "Католическое действие" (за это сотрудничество все
трое вскоре поплатились жизнью). Это было смелое и благодаря Юнгу
выразительное по языку и сдержанной" по тону выступление. В нем прозвучал
призыв к окончанию революции, прекращению нацистского террора,
восстановлению элементарных норм поведения, предоставлению хоть каких-то
свобод, в первую очередь свободы печати. Обращаясь к д-ру Геббельсу,
министра пропаганды, Папен сказал:
"Откровенные, открытые дискуссии сослужили бы немецкому народу большую
службу, чем печать в ее нынешнем положении. Правительство должно помнить
известный афоризм "Только слабые не терпят критики"... Не пропаганда делает
человека великим... Тот кто хочет иметь тесную связь и единство с народом,
не может не считаться с его мнением. Нельзя бесконечно держать его в узде..,
Никакая организация, никакая пропаганда, как бы хорошо она не была
поставлена, не может сама по себе гарантировать доверие. Не
подстрекательством... и не угрозами в адрес беззащитной части нации, а
только советуясь с народом можно заслужить его доверие и преданность. Люди
же, которых третируют как слабоумных, доверия не окажут... Пришло время всем
нашим соотечественникам объединиться во имя братской дружбы и взаимного
уважения, дабы не мешать работе серьезных людей и заставить фанатиков
замолчать".
Весть об этом выступлении, едва оно закончилось, разнеслась по всей
Германии; на кучку нацистских главарей, собравшихся в Гере, она произвела
впечатление разорвавшейся бомбы. Геббельс принял экстренные меры с целью
замолчать, насколько это возможно, содержание речи: запретил намеченные на
вечер того же дня радиопередачи с ее записью, запретил упоминание о ней в
печати, приказал полиции конфисковать уже вышедший номер газеты "Франкфурте
цайтунг", в котором приводились выдержки из нее. Но и усилий всемогущего
министра пропаганды оказалось недостаточно, чтобы помешать немецкому народу
и внешнему миру узнать содержание дерзкой речи. Папен предусмотрительно
разослал текст своего выступления иностранным корреспондентам и дипломатам в
Берлине; кроме того, несколько тысяч экземпляров, отпечатанных в типографии
газеты Папена под названием "Германия", было распространено тайно.
Гитлер, узнав о речи Папена в Марбурге, пришел в ярость. Выступив в тот
же день в Гере, он осудил "пигмея, который воображает, что может несколькими
фразами остановить гигантское обновление жизни народа". Папен в свою очередь
разозлился, что на его речь наложен запрет. 20 июня он спешно приехал к
Гитлеру и заявил, что не потерпит запрета, наложенного "младшим министром"
на речь которую он произнес как "доверенное лицо президента", и тут же подал
в отставку, добавив, что "немедленно доложит обо всем Гинденбургу".
Эта угроза обеспокоила Гитлера; фюрер знал, что президент недоволен
сложившейся ситуацией и подумывает об объявлении чрезвычайного положения и
передаче власти военным. Чтобы выяснить нить насколько она велика, он на
следующий же день, 21 июня, вылетел в Нейдек для встречи с Гинденбургом.
Прием, который был ему там оказан, лишь усилил его тревогу. Взглянув на
встречавшего его генерала фон Бломберга, фюрер сразу заметил, что с лица
министра обороны исчезло привычное выражение подобострастия. Бломберг
преобразившийся вдруг в сурового прусского генерала, резким тоном
информировал Гитлера, что фельдмаршал поручил ему заявить: если нынешняя
напряженная обстановка в стране не будет в ближайшее время ликвидирована, то
президент объявит военное положение и передаст власть армии. Гитлеру
разрешили пройти к Гинденбургу на несколько минут. В присутствии Бломберга
президент повторил свой ультиматум.
Для нацистского канцлера дело принимало скверный оборот. Под угрозой
оказались не только его расчеты занять президентский пост; передача власти в
руки военных означала бы конец его, фюрера, и конец нацистского
правительства. Возвращаясь в тот же день в Берлин, он, должно быть, думал:
если хочешь выжить, то выбор всего лишь один. Он должен выполнить обещание,
данное армии: запретить СА, приостановить революцию, продолжения которой
требовали штурмовики. Было ясно, что на меньшее армия, поддерживаемая
почтенным президентом, не согласится.
И тем не менее в ту последнюю неделю июня Гитлер все еще колебался,
надо ли ему столь круто поступать с руководителями СА, перед которыми он был
в большом долгу. Но Геринг и Гиммлер помогли ему отбросить сомнения. Они уже
наметили, с кем свести счеты, и составили длинный список настоящих и бывших
врагов, подлежащих, по их мнению, ликвидации. Оставалось убедить фюрера в
том, что против него готовится "широчайший заговор" и что действовать надо
быстро и решительно. Как явствует из показаний Вильгельма Фрика, в то время
министра внутренних дел и одного из самых ярых приверженцев Гитлера, не кто
иной, как Гиммлер, сумел в конце концов убедить Гитлера, что "Рем хочет
поднять мятеж". Гиммлеру, добавил Фрик в Нюрнберге, было поручено подавить
мятеж в Баварии, а Герингу - в Берлине.
Военные в свою очередь тоже подстрекали Гитлера и, таким образом, брали
на себя часть ответственности за варварские действия, которые предстояло
предпринять чуть позже. 25 июня главнокомандующий генерал фон Фрич привел
армию в состояние боевой готовности, отменив отпуска и запретив войскам
покидать казармы. 28 июня Рема исключили из немецкой офицерской лиги -
прямое свидетельство того, что начальнику штаба СА грозили неприятности. И
чтобы ни у кого, тем более у Рема, не оставалось никаких иллюзий
относительно позиции армии, Бломберг предпринял беспрецедентный шаг -
опубликовал 29 июня за своей подписью статью в "Фелькишер беобахтер",
подчеркнув, что "армия... на стороне Адольфа Гитлера... который остается с
нами".
Таким образом, военные требовали чистки, но не хотели пачкать руки. Это
дело возлагалось на Гитлера, Геринга и Гиммлера, на отряды СС, а также на
специальные полицейские силы Геринга.
28 июня, в четверг, Гитлер отправился из Берлина в Эссен на свадьбу
местного гауляйтера Йозефа Тербовена. Само это путешествие и цель, ради
которой оно совершалось, едва ли давали повод думать, что он считал
драматические события неминуемыми. В тот же день Геринг и Гиммлер приказали
отрядам специального назначения СС и полиции Геринга быть наготове.
Поскольку Гитлер был в отъезде, они считали возможным действовать по своему
усмотрению. На следующий день, 29 июня, фюрер совершил поездку по трудовым
лагерям Вестфалии, а во второй половине дня поехал в Годесберг на Рейне, где
остановился в прибрежной гостинице, владельцем которой был его старый
товарищ по партии Дризен. В тот же вечер в Годесберг прибыл Геббельс,
который прежде колебался не зная, к какому лагерю примкнуть (он тайно
поддерживал связь с Ремом), но теперь наконец сделал выбор. Он привез вести,
которые Гитлер впоследствии назвал "тревожной разведывательной информацией"
из Берлина: Карл Эрнст, бывший гостиничный посыльный и бывший вышибала в
кафе, часто посещаемом гомосексуалистами (Рем назначил его начальником СА в
Берлине), привел штурмовиков в состояние боевой готовности. Молодой человек
привлекательной наружности, но небольшого ума, Эрнст был и тогда, и в
последующие двадцать четыре часа своего земного существования искренне
убежден, что мятеж готовят правые. Уже умирая, он гордо воскликнул: "Хайль
Гитлер!"
Позже Гитлер скажет, что до этого времени, то есть до 29 июня, в его
планы входило всего лишь "освободить начальника штаба (Рема) от его
обязанностей и подержать какое-то время под стражей, а также арестовать ряд
руководителей СА, преступность которых не вызывает сомнений... и обратиться
к остальным с горячим призывом вернуться к своим делам".
"Однако, - заявил он в рейхстаге 13 июля, - в час ночи я получил... два
срочных сообщения относительно боевых тревог: одно - из Берлина, где сбор
был назначен на четыре часа дня... а в пять часов должно было начаться
внезапное нападение; предполагалось оккупировать правительственные здания...
другое - из Мюнхена, где сбор частей уже объявили; им было приказано
собраться в девять часов вечера... Это был мятеж!.. В данных условиях мне
оставалось принять только одно решение... Лишь беспощадное и кровавое
вмешательство могло предотвратить расширение восстания... В два часа ночи я
вылетел в Мюнхен".
Гитлер ни тогда, ни после не упомянул, от кого получил эти "срочные
сообщения", но предполагают, что их прислали Геринг и Гиммлер. С
уверенностью можно утверждать лишь то, что в них содержалось сильное
преувеличение. Эрнст же не придумал ничего лучшего, как в ту субботу
отправиться на автомобиле в Бремен, чтобы там пересесть на пароход и отплыть
на Мадеру, где он собирался провести медовый месяц.
В ночь на 30 июня, в два часа, когда Гитлер, прихватив с собой
Геббельса, вылетел с аэродрома "Хангелар" (близ Бонна) в Мюнхен, капитан Рем
и его приближенные мирно спали на своих кроватях в гостинице "Ганзльбауэр" в
Бад-Висзе, на берегу озера Тегернзе. Эдмунд Хайнес, обергруппенфюрер СА в
Силезии, судимый за убийство известный гомосексуалист с бабьим лицом и
могучим торсом грузчика, лежал в постели с каким-то парнем. По всей
вероятности, главари СА были весьма далеки от мысли о мятеже: Рем даже
оставил штабную охрану в Мюнхене. Было очевидно, что эти люди всю ночь
предавались пьяному разгулу, а не занимались подготовкой заговора.
Гитлер и небольшая группа сопровождающих, к которой присоединились Отто
Дитрих, начальник отдела печати, и Виктор Лютце, шеф СА в Ганновере,
личность бесцветная, но зарекомендовавшая себя верным сподвижником фюрера,
прибыв в субботу 30 июня, в 4 часа утра, в Мюнхен, обнаружили, что акция
против "заговорщиков" уже началась. Майор Вальтер Бух, председатель
партийного суда УШЛА, и Адольф Вагнер, министр внутренних дел Баварии, при
помощи таких давних подручных Гитлера, как Эмиль Морис, бывший уголовник и
соперник Гитлера в любовной истории с Гели Раубал, и Кристиан Вебер,
торговец лошадьми, когда-то служивший вышибалой в кабаре, арестовали
мюнхенское руководство СА, включая обергруппенфюрера Шнайдхубера,
являвшегося одновременно начальником полиции города. Гитлер, начавший
взвинчивать себя до буйной истерики, обнаружил арестованных в здании
министерства внутренних дел. Стремительно подойдя к Шнайдхуберу (бывшему
полковнику армии), он сорвал с него нацистские знаки различия и осыпал
бранью за "измену".
С рассветом длинная вереница автомобилей, в которых сидели Гитлер и
сопровождавшие его лица, помчалась в Бад-Висзе. Рем и его друзья по-прежнему
находились в гостинице и крепко спали. Их грубо разбудили. Хайнеса и его
молодого партнера стащили с кровати и выволокли на улицу, где по приказу
Гитлера немедленно расстреляли. В номер Рема, как рассказывал потом Отто
Дитрих, фюрер вошел один. Он бросил Рему одежду и велел встать. Потом
приказал отвезти его в Мюнхен и поместить в тюрьму Штадельхайм, где шеф СА
однажды уже отбывал наказание за соучастие в "пивном путче" 1923 года.
Минуло четырнадцать бурных лет, и разошлись пути двух соратников, более, чем
кто-либо еще, ответственных за рождение третьего рейха, за его террор и
деградацию, остававшихся, несмотря на часто возникавшие разногласия, вместе
в моменты кризиса, неудач и разочарований; подошла к концу буйная жизнь
отчаянного, с лицом, покрытым шрамами, борца за фюрера и нацизм.
Гитлер сделал то, что считал, очевидно, последним актом милосердия:
распорядился оставить Рему пистолет на столе. Но тот отказался стреляться,
будто бы заявив: "Если решено убить меня, пусть это сделает сам Адольф
Гитлер". После чего, по словам лейтенанта полиции, выступавшего свидетелем
на судебном процессе в Мюнхене в мае 1957 года, в камеру вошли двое
эсэсовцев и в упор расстреляли Рема. "Рем хотел что-то сказать, - показал
очевидец, - но эсэсовец знаком приказал ему замолчать. Тогда Рем, голый по
пояс, встал по стойке "смирно", его лицо выражало презрение" {Мюнхенский
процесс, проходивший в мае 1957 года, был первым, на котором очевидцы и
участники резни 30 июня 1934 года давали показания публично. В период
существования третьего рейха это было невозможно. Зепп Дитрих, которого
автор этих строк знал как одного из самых жестоких людей в третьем рейхе, в
1934 году был начальником охраны СС Гитлера и руководил казнями в тюрьме
Штадельхайм. В годы войны он стал генерал-полковником СС, а затем был
приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы за соучастие в убийстве американских
военн