да и убийство  непредумышленное?  По  заключению  медэксперта  на  теле
Шимановича ни ушибов, ни царапин, ни синяков,  -  никаких  следов  борьбы,
сопротивления, обороны. Побывав в квартире Шимановича, Щерба не  обнаружил
ни одного доказательства насильственного вторжения, ни столовых  приборов,
за которыми бы сидели двое или  больше,  -  явных  признаков,  что  Богдан
Григорьевич с кем-то общался в своей обители.  Только  одно  -  отсутствие
пары туфель. Но не ради них же кто-то  пошел  на  убийство!  Оно,  похоже,
совершено случайно подвернувшимся под руку предметом - пресс-папье. Что же
повело  руку  убийцы  к  нему?  Внезапная  ссора?  А  мотивы  ее?   Богдан
Григорьевич отказал ему в чем-то? В чем?..
     Листая дело, Щерба добрался до протокола первого допроса соседки. Она
сказала, что Богдан Григорьевич, уходя, никогда  не  запирал  дверь  своей
комнаты, упомянула о легковой машине, которую видела в ту ночь  из  своего
окна. Машина стояла  на  противоположной  стороне  улицы,  возле  конечной
трамвайной остановки, левыми колесами на бордюре.
     След протекторов был довольно четкий - хозяин где-то въехал в  битум,
- сделанные Скориком снимки  хорошо  "читались",  и  экспертиза  ГАИ  дала
заключение,  что  резина  радиальная,  6,45х13,   в   обиходе   называется
"ноль-третья", ею "обувают"  "Ладу".  Но  попробуй  найди  машину!  И  где
указания на то, что "Лада" эта имела отношение к  убийце,  а  не  случайно
оказалась     там     и     принадлежит,      допустим,      какому-нибудь
пенсионеру-отставнику?!
     "В  пепельнице  четыре  сигареты  "Орбита"...  -  читал  он  протокол
осмотра. Все погашены одним способом - осторожно потерты  о  стекло.  Если
предположить, что курил их только Шиманович, приблизительно по две в  час,
то это подтверждает заключение судмедэксперта, что убит Богдан Григорьевич
между десятью и двенадцатью. Щерба понимал, что расчет этот  до  некоторой
степени относителен, время тут может быть подвижно в ту или иную  сторону:
Шиманович мог начать курить, скажем, и в семь, и  в  восемь,  и  в  девять
часов, то есть значительно раньше  того  момента,  когда  вернулась  домой
соседка и увидела свет, бивший из щели под дверью. Но тогда бы  и  окурков
было значительно больше. "Если идти от обратного, от  двенадцати  ночи,  -
высчитывал Щерба, - то вернемся к десяти, ну, к девяти. Четыре сигареты за
два-три часа. Едва ли Шиманович или убийца зажигали свет до девяти,  когда
еще светло на  улице...  Нет,  все-таки  произошло  это  между  десятью  и
двенадцатью... Богдан Григорьевич мертв, - думал Щерба. - Убийца жив. Если
это не акт мести, то убийство не конечная цель. Но в чем она?  Препятствие
в лице Шимановича устранено. Что дальше?.."
     Закончив читать дело, он отметил расторопность Скорика, с  какой  тот
провел осмотр места происшествия, все грамотно зафиксировал и немало успел
уже сделать. Думая о круге лиц, с которыми мог общаться  Шиманович,  Щерба
пришел к мысли, что в общем-то мало что знает о покойном. Его  многолетние
знания о Богдане Григорьевиче не  выходили  за  круг  личных  впечатлений:
добрый, бессребреник, ходил по букинистическим магазинам, увлекался, можно
сказать профессионально, собиранием и систематизацией  старых  документов,
справочников разного рода. Вот и все, что мог сказать Михаил Михайлович  о
человеке, которого знал с 1946 года, почти тридцать пять лет.  Все  папки,
бумаги,  картотеки  Шимановича,  как   представлялось   Щербе,   содержали
сведения, касавшиеся давно минувших лет. Но  кое-что  тут,  правда,  могло
кого-нибудь заинтересовать, если учесть, что у Шимановича  имелся  богатый
материал по годам войны, оккупации. Но что и  кого?  Ведь  бумаги  Богдана
Григорьевича  имеют  скорее  общий  справочный,  а   не   компрометирующий
характер?..
     Было уже темно, когда Щерба вышел из прокуратуры...



                                    38

     Во вторник вечером после ужина Сергей Ильич сидел на кухне  и  снимал
уайт-спиритом пятно с пиджака - в трамвае из системы,  закрывающей  двери,
упала капля машинного масла.
     - Ты напрасно это делаешь, - останется  развод,  -  сказала  жена,  -
лучше отнеси в химчистку.
     - Когда же я отнесу, если завтра с утра еду  в  Ужву!  -  раздраженно
отмахнулся он. Из Ужвы от Ульяны Васильевны Бабич никакого ответа не было.
А эту линию нужно уже  завершить  с  любым  результатом.  Покойный  Богдан
Григорьевич, обещавший выяснить все про Бабич, три недели, как  похоронен.
Успел он что-либо или не успел - уже не имело значения.
     Сергей Ильич обмакнул ватный тампон в баночку с уайт-спиритом,  когда
раздался телефонный звонок.
     - Возьми трубку, у меня руки грязные, - попросил он жену.
     - Похоже, междугородный, - она пошла к телефону. -  Слушаю,  -  сняла
трубку. - Да... Можно, сейчас позову,  -  и  уже  мужу:  -  Сережа,  тебя.
Москва.
     Звонили из Инюрколлегии.
     - Сергей Ильич? Здравствуйте. Извините, что поздно. Как поживаете?
     - Ничего, спасибо, я слушаю вас,  -  прервал  Сергей  Ильич  вежливые
словеса вступления.
     - Встречайте завтра гостя. Белградским поездом. Шестой вагон.  Мистер
Лэнни Рандолл. Сотрудник адвокатской конторы Стрезера. Ему надо  прояснить
несколько позиций с нами. Он хотел и с  вами  встретиться.  Едет  на  один
день.
     - Что ж вы так поздно позвонили, номер же нужно в гостинице. А у  нас
разгар туристического сезона, - недовольно сказал Сергей  Ильич,  понимая,
что свалилось ему на голову.
     - Гостиница им заказана через "Интурист".
     - Кому это "им"?
     - Рандолл с переводчицей.
     - Ну, переводчицу мы бы и здесь  нашли,  -  сказал  Сергей  Ильич.  -
Ладно, встречу.
     - Всего доброго, Сергей Ильич.
     - До свидания.
     "Все, поездка в Ужву накрылась", - понял Сергей Ильич, кладя трубку.
     - Кто это? - спросила жена.
     - Завтра приезжает американец. Нужно встретить...


     Белградский проходящий поезд останавливался в Подгорске на пятнадцать
минут. Как правило, он опаздывал. В этот раз - на полчаса.
     Сергей Ильич  прохаживался  по  перрону,  заглядывал  в  киоски,  где
продавали одно и то же: сладкую воду, почему-то называвшуюся "Ананасовая",
холодные, по виду  малосъедобные,  коричневого  цвета  кур,  бутерброды  с
синеватой, словно замерзшей  колбасой,  и  тугие,  как  каучук,  плавленые
сырки.
     Наконец  объявили  о  прибытии   поезда.   Шестой,   спальный   вагон
остановился почти  в  центре.  Выходило  мало  народу,  ехали  в  основном
транзитники. Из шестого вагона сперва появились  два  полковника,  которых
встречал тоже полковник, а за ними высокая сухощавая дама в сером  строгом
костюме с красивой голубой дорожной сумкой, перехлестнутой широкими белыми
ремнями, за нею - крепкий моложавый муж чина в светлых фланелевых брюках и
в легкой, нараспашку плащевой курточке, под которой  была  серая  сорочка,
две верхние пуговички расстегнуты.
     Сергей Ильич угадал - они, гости, и двинулся навстречу. Представился.
Американец широко, так, что около ушей образовались складки, улыбнулся.
     - Пойдемте, машина ждет.  -  Сергей  Ильич  взял  у  дамы  ее  сумку.
Американец  нес  свой  темно-коричневый,  похожий  на  коробку,  маленький
прямоугольный дорожный баульчик.
     - Нам далеко? - спросила  переводчица,  когда  уселись  в  такси,  на
котором приехал Сергей Ильич.
     - У нас тут все близко. До  гостиницы  двенадцать  минут...  В  холле
"Интуриста" Рандолл сказал:
     - Встретимся в три у вас в офисе. Годится?
     - Вполне, - согласился Сергей Ильич  и  подумал,  что  надо  забежать
домой и взять на всякий случай пачку хорошего чая, банка кофе  у  него  на
работе была...
     Около трех звякнул  колокольчик.  Сергей  Ильич  двинулся  навстречу.
Вошли Рандолл и переводчица. Одежда на них была та же, правда на  Рандолле
Сергей Ильич заметил свежую, светло-бежевую сорочку.
     Рандолл окинул взглядом большую комнату, затем кабинет Сергея Ильича,
опять улыбнулся до ушей, словно по какой-то команде, и весело сказал:
     - Хорошо живете, просторно! А у меня каморка на девятом этаже.
     - У вас?! - удивился Сергей Ильич.
     - Фирма наша существует с 1932 года. В каморке, где сижу я,  тридцать
один год просидел мой отец. У нас  постоянная  клиентура.  Уже  сыновья  и
внуки тех, кто приходил к нам почти полвека назад. Не  случайные  люди,  а
кланы. Они привыкли. То, что мы на этом девятом этаже кирпичного дома, для
них признак  бодрого  старого  консерватизма,  своего  рода  его  реклама,
свидетельство того, что мы не нувороши... Ну что, приступим к делу?
     Сергей Ильич сел за свой стол,  Рандолл  и  переводчица  -  в  кресла
напротив. Американец достал бумаги из  тоненькой,  прозрачной  как  пленка
папки.
     - Вы сообщали,  что  наследники  Анны  Мацко,  умершей  в  Кливленде,
настаивают на продаже ее дома, чтобы получить наличными, - сказал Рандолл.
-  Мы,  конечно,  можем  это   сделать   немедленно.   По   воле   умершей
наследодательницы дом этот завещан ее сестре.  За  него  сейчас  дают  сто
пятьдесят тысяч.
     - Так за чем остановка? -  спросил  Сергей  Ильич,  осторожно  бросив
быстрый взгляд на  Рандолла.  Удивило  лицо  того  -  спокойное,  жесткое,
сильные мускулистые челюсти, лицо, лишенное даже намека на  способность  и
потребность человека улыбаться.
     - Это неразумно, - покачал головой Рандолл.
     - В каком смысле?
     - Мы узнали,  что  компания,  которая  хочет  купить  дом  и  участок
покойной Анны Мацко, через три года снесет его. Они  собираются  построить
там супермаркет, площадку для гольфа и платную автостоянку.  Считаем,  что
сейчас с продажей надо повременить, сдать дом в аренду, заселить жильцами.
А через три года, когда на соседнем участке компания  начнет  работы,  они
упрутся в этот дом. И вместе  с  участком  его  цена  взлетит.  Попробуйте
уговорить наследников подождать с продажей. Их сто пятьдесят тысяч  никуда
не уйдут. Глупо же так торопиться, - пожал плечами Рандолл,  словно  никак
не мог взять в  толк,  что  за  люди,  которые  не  понимают  элементарной
арифметики.
     - Да, конечно, вы правы, - согласился Сергей Ильич,  а  сам  мысленно
усмехнулся: попробуй, уговори этих Мацко, что иногда журавель в небе лучше
синицы в руках. Они спешат, звонят через день, психология людей из очереди
за колбасой,  за  маслом,  за  сапогами:  скорей  получить.  Разделят  это
наследство. Накупят барахла,  радиоаппаратуры,  по  две  "Волги",  которые
продадут тут же с наваром. А государство потеряет на этой  спешке  минимум
тысяч двести долларов... - Я попытаюсь  объяснить  им,  -  коротко  сказал
Сергей Ильич, не будучи уверен, что Рандолл не  догадался  о  его  мыслях,
поскольку фирма Стрезера вела с нами дела давно, а  сам  Рандолл  довольно
часто приезжал в Москву и другие города. - Может быть,  кофе  или  чай?  -
посмотрел Сергей Ильич на переводчицу. Та обратилась к Рандоллу.
     - Нет, спасибо, - отказался  американец.  Он  явно  не  хотел  терять
делового темпа, потому что сразу  произнес:  -  Теперь  по  поводу  Майкла
Бучински.  Плохо.  Медленно  движемся,  -  и   заметив,   как   недовольно
шевельнулись брови у Сергея Ильича, добавил: - Все ваши усилия  мы  знаем,
понимаем,  случай  нелегкий.  Но  надо  искать.  Я  привез  дополнительную
информацию. Удалось  найти  человека,  который  якобы  знал  брата  Майкла
Бучински - Александра. Человек этот работал при немцах у вас в полиции. Он
утверждает, что с двумя коллегами задержал Александра Бучински, когда  тот
шел из города в лес к партизанам.
     - Эта версия мне известна. Но она - лишь слова. Никаких документов.
     - Человек этот присягнул, что они  не  передали  Александра  Бучински
немцам, а отпустили.
     - У меня другие сведения: они его убили.
     - Значит, и то, и другое нуждается в  проверке,  -  впервые  за  весь
разговор Рандолл улыбнулся. - У вас, насколько я знаю, существуют какие-то
архивные учреждения, которые хранят документы по партизанским войнам.
     - Я уже запрашивал. Александр  Бучинский  нигде  не  фигурирует.  Тут
может быть и документация неполная, и он мог не попасть в  списки  личного
состава, бумаги в конце концов могли погибнуть. Война, мистер Рандолл.
     - Понимаю, мистер Голенок. Но речь идет о 300.000 долларов.
     "Ни хрена ты не понимаешь в этой войне, любезный,  -  подумал  Сергей
Ильич. - Сколько было партизанских отрядов! Сотни тысяч людей! Где  ты  на
всех отыщешь списки?  Да  и  существуют  ли  такие,  где  числится  каждый
человек?! Что ты знаешь о тех событиях, тяжких переходах, голоде, облавах,
карателях? И как найти в этой кровавой круговерти одного  человека,  когда
безвестно исчезали десятки тысяч?" - Сергей Ильич взглянул на переводчицу,
словно ища в соотечественнице союзницу своим мыслям. Но  ее  лицо  за  все
время ни разу  не  изменило  своего  бесстрастного  выражения,  эмоции  не
входили в круг ее обязанностей, она выполняла то, что поручили, работала.
     - Имеем мы и еще такую информацию, - продолжал  Рандолл.  -  Один  из
коллег  наследодателя  сообщил,  что  Майкл  Бучински  как-то  упомянул  в
разговоре, что когда после войны учился в университете в Эрлангене, у него
была женщина, которую он очень любил. Возможно,  любовница.  А  что,  если
жена? Я сказал об этом вашим в Москве. Вероятно, кто-то из  них  поедет  в
связи с этим в Германию.
     - Я уже рекомендовал попытаться с помощью наших журналистов  поискать
следы Бучинского в Эрлангене, - сказал Сергей Ильич.
     - У меня все, - Рандолл откинулся в кресле.
     - Может быть все-таки чаю? - еще раз предложил Сергей Ильич.
     - Когда у нас поезд? - спросил Рандолл у переводчицы.
     - В двадцать с минутами, - ответила она.
     Рандолл посмотрел на часы.
     - Нет, чай мы пить не будем, лучше пройдемся по городу. Мне еще  надо
будет позвонить в Москву в посольство, - Рандолл  поднялся.  -  Я  доволен
нашей встречей. Ждем от вас вестей, - он протянул руку, прощаясь. Кисть  у
него была сильная, с плотным захватом. - Рад был познакомиться...
     Сергей Ильич проводил их до двери.
     - Чем могу быть полезен вам? - обратился он к переводчице.
     - Благодарю, у нас никаких проблем. По-моему, все  прошло  хорошо,  -
она посмотрела ему в глаза, и он увидел в ее взгляде полное безразличие ко
всему, чем он с Рандоллом тут занимался...
     Когда они ушли, Сергей  Ильич  вздохнул:  "Слава  Богу,  что  сегодня
уезжают..."
     Сергей Ильич  на  понукания  из  центрального  аппарата  Инюрколлегии
ускорить розыски  наследников  Бучинского  мог  бы,  конечно,  полушутливо
напомнить, что 300.000 долларов эти не пылятся там в кубышке,  а  спокойно
лежат на банковском счете да еще обрастают процентами. Но никого, и себя в
том числе, не утешить подобным образом, поскольку это  не  давало  ему  ни
отсрочек, ни поблажек в дальнейших розысках, ни возможности  сослаться  на
то, что параллельно он вел еще около  трех  десятков  дел,  правда,  более
легких. А почта приносила между  тем  безнадежные  ответы,  и  на  большом
листке бумаги, на котором Сергей Ильич  выстраивал  генеалогическое  древо
Бучинских в виде прямоугольников,  кружков  и  треугольников,  которые  он
пытался соединить между собой надежными  линиями,  все  больше  появлялось
крестов, которыми он перечеркивал геометрические фигуры, как  выпавшие  из
этого древа...
     Почта  нынешнего  дня  тоже  не   принесла   Сергею   Ильичу   ничего
утешительного. Прибыло два ответа: из Центрального Государственного архива
УССР и из Института истории партии при ЦК КП Украины.
     В первом говорилось:

     "...На ваш Р-935 сообщаем, что по имеющимся у  нас  данным  в  фондах
землевладельцев, дворянских родов, органов местного самоуправления фамилия
Бучинских - Радомских не фигурирует...
     Заведующий отделом публикаций..."

     Второе письмо было аналогичного содержания:

     "...На ваш Р-935.
     По нашим учетам Бучинский Михаил Степанович, равно  как  и  его  брат
Александр, не значатся..."

     Шел четвертый месяц поисков наследников Майкла (Мих аила) Бучинского,
о котором Сергею Ильичу известно  было  почти  все,  даже,  может  больше,
нежели требовалось, как о наследодателе, а  наследники  при  всех  усилиях
Сергея Ильича словно прятались, ускользали от  него.  Оставалась  одна  из
непроверенных нитей - Ульяна Васильевна Бабич из Ужвы...
     Сергей Ильич принялся листать распухшее  от  бумаг  дело  Бучинского,
перечитывал полученные письма, копии  отправленных  им  запросов,  пытаясь
найти еще какие-нибудь упущенные им и неиспользованные варианты поисков...



                                    39

     Щерба выглянул в коридор.  Напротив  его  кабинета  на  скамье  сидел
молодой человек с большим лысеющим черепом.
     - Олег Иванович Зданевич? - спросил Щерба.
     - Да, - поднялся тот.
     - Заходите.
     - Куда садиться? - мрачновато спросил  Олег,  когда  прошли  в  глубь
комнаты.
     - Куда угодно. Лучше поближе к столу, разговаривать удобней, - уловил
Щерба агрессивную настроенность посетителя. -  Фамилия  моя  Щерба,  зовут
Михаил Михайлович.
     Олег сел, сжал и чуть выпятил полные губы.
     - Мне поручено, - начал Щерба, - познакомиться еще раз с делом вашего
отца и написать справку для обкома партии, поскольку жаловались вы туда, а
нам переслали. Вынужден огорчить: ничего нового я  не  нашел,  хотя  вы  и
утверждаете, что ваш отец, командуя отрядом "Месть", самосуд не совершил.
     - Утверждаю, - решительно дернул головой Олег. - И  могу  подтвердить
документально.
     -  Каким  образом?  -  спросил  Щерба,  будучи  заранее  уверен,  что
начинается самое  неприятное:  амбициозное  упрямство,  блеф,  поток  слов
человека с сутяжным характером, который ломится в открытую дверь.
     - У меня есть фотокопия протокола, когда судили  тех,  расстрелянных,
партизанским судом, - торжествующе  сказал  Олег  и  насмешливо  посмотрел
Щербе в глаза.
     - Вот как? - недоверчиво удивился Щерба. -  И  вы  можете  предъявить
этот протокол?
     - А как же! - Олег наклонился к портфелю, стоявшему у ног,  и  извлек
лист   фотобумаги   и   магнитофонную   кассету   "Denon"   в   прозрачном
футляре-коробочке. - Вот! - он протянул Щербе листок.
     Читать  Михаил  Михайлович  не  стал,  лишь  пробежал  глазами,  чтоб
убедиться, что речь идет именно о том, о чем говорил посетитель.  В  самом
конце но увидел сноску "Ф.Р-587, оп.4, ед.хр.2. Оригинал".
     - Где вы это взяли?
     - Не имеет значения. Важно, что документ перед вами, -  у  хмыльнулся
Олег.
     Быстрая мысль кольнула Щербу,  он  понял,  что  грядет  с  появлением
фотокопии протокола, если он, конечно, переснят с подлинника; и  от  этого
понимания в  душе  Михаила  Михайловича  возникла  нервозная  неприязнь  к
сидевшему  напротив  молодому  человеку,  начало  раздражать  то,  как  он
толстыми пальцами с желтыми подпалинами вертел, поигрывая, - то  ставя  на
ребро, то на торец - новенькой, чистенькой без единой царапины  прозрачной
коробочкой, - в которой лежала кассета.
     - И вот! - наконец перестав забавляться  кассетой,  Олег  положил  ее
Щербе на стол. - Незадолго до  смерти  отца  я  уговорил  его  надиктовать
абсолютно все, как было. Потому что после я уже ничего не смогу  доказать.
Он был последний свидетель.
     - Почему вы раньше кассету не предъявляли?
     - А кто бы поверил? А сейчас слова отца подтверждены документом.
     -  Вы  хотите  сказать,  что  все  минувшие  годы  протоколом  вы  не
располагали?
     - Да.
     - Есть возможность подтвердить подлинность фотокопии?
     - Конечно. Оригинал в областном архиве.
     - Когда вы об этом узнали?
     - Недавно.
     - Вы можете мне все это оставить?
     - А зачем же я принес? Только с возвратом.
     - Разумеется... Если вы срочно понадобитесь, как найти вас,  чтоб  не
отправлять почтой повестку?
     - Запишите