ожденная
Радомская. Имя отца указано  как  Стефан,  возможно,  Степан  Бучински.  В
эмиграционном заявлении  Майкл  Бучински  в  1950  году  указал,  что  его
родители умерли и что у  него  был  брат  Александр,  который  проживал  в
г.Подгорске. По образованию  наследодатель  был  врачом.  В  дополнение  к
нашему письму направляем фотокопии трех  документов,  полученных  нами  от
адвокатской фирмы Стрезера. Они просят уделить этому делу особое  внимание
и как можно скорее найти наследников. Учитывая  сумму  наследства,  мы  со
своей стороны просим принять самые энергичные меры по их розыску.
     Приложение: упомянутое на трех листах..."

     Документы были схвачены  заморской  скрепкой.  Освободив  их,  Сергей
Ильич разложил три листка веером.
     "City of New-York. Departament of Hopa". Это была анкета Департамента
больниц Нью-Йорка, заполненная собственноручно:
     "Бучински Майкл, - гласил перевод. -  Родился  8  апреля  1918  г.  в
Подгорске (Галиция). В мае 1936 г. окончил гимназию "Освята" в Варшаве.  С
1936  г.  по  1939  г.  учился  на  медицинском   факультете   Подгорского
университета. С 1945 г. по 1949 г. продолжал образование в университете  в
Эрлангене (Западная Германия). Там же получил диплом врача. С 1949  г.  по
1950 г. работал в городской больнице Нюренберга. С 1950 г. по  1951  г.  -
врач в госпитале американской армии в Париже".
     Чисто профессионально-служебная анкета.
     Следующий документ назывался "Dependent's proposed  special  findings
of fact under 23(с) of the federal rules of criminal procedure".
     Не без труда Сергей Ильич с помощью словаря перевел его смысл. Звучал
он как  "Специальный  поиск  фактов  по  23-й  статье  федеральных  правил
криминальных процедур". По-нашему это была краткая биографическая  справка
для листка по учету кадров. Из нее явствовало: "Бучински Майкл  родился  8
апреля 1918 года  в  Подгорске  (Галиция).  Был  студентом-медиком.  Когда
началась вторая мировая война, в 1939 г.  мобилизован  в  польскую  армию.
Попал в плен к немцам.  В  1940  году  бежал  из  лагеря  военнопленных  в
Варшаву, где присоединился к польскому подполью Сопротивления. Был схвачен
гестапо, приговорен к расстрелу, но уцелел и бежал в Подгорск,  где  опять
примкнул к подполью. Снова был арестован немцами, и  без  суда  посажен  в
тюрьму, где просидел с апреля по ноябрь 1943 года. Из тюрьмы  переведен  в
Дахау. После освобождения американской  армией  работал  в  эвакогоспитале
американской армии  до  сентября  1945  года  и  продолжал  образование  в
университете Эрлангена. Окончил его в 1949 году. Принят на должность врача
в городскую боль ницу Нюренберга. Занимал ее  до  1950  года.  Переехал  в
Париж, где  работал  врачом  в  госпитале  американской  армии  вплоть  до
переезда в США в 1951 году".
     Затем он обратился  к  третьему  документу:  "The  United  States  of
America. N_6370. To beigiven of the person naturalised".
     Это понял  сразу,  окинув  взглядом  весь  лист  -  натурализационная
анкета, в ней указывались, помимо  всего,  внешние  признаки:  комплекция,
цвет волос, глаз, рост, вес. Рисунок изображал кусок пиджачного  рукава  с
белой манжетой, высунувшуюся из него кисть с указующим перстом  на  личную
подпись, штат, город и адрес Майкла Бучински. Тут  же  слева  большая  его
фотография,  а  на  ней  внизу  еще  раз  личная  подпись  и  печать.  Все
заключалось, как бы подводило черту в жизни Майкла  Бучински,  надписью  -
"Departament of justice". Министерство юстиции.
     Документы являли собой ксерокопии, в том числе и фотография. И  не  в
первый раз Сергей Ильич подивился четкости, техническому совершенству  той
невидимой ему копировальной машины, на которой все это  было  повторено  с
оригинала.
     "Так вот, какой ты, Бучински Майкл! - вглядывался в фотографию Сергей
Ильич, переводя фунты в килограммы, а футы  в  сантиметры.  И  словно  тот
шагнул с этих бумаг и предстал перед ним,  -  Сергей  Ильич  вдруг  увидел
перед собой человека средней комплекции, ста семидесяти  семи  сантиметров
росту, весившего семьдесят  пять  килограммов.  Волосы  светло-каштановые,
зачесанные назад, обнажали высокий с залысинами лоб. Круглое лицо и полные
губы могли свидетельствовать о  добродушии  или  безволии  (так  почему-то
показалось Сергею Ильичу), к сожалению, небольшие, прижатые скулами глаза,
ничего не выражали, ибо смотрели бездумно и прямо, как  обычно  смотрят  в
момент, когда наведен объектив фотокамеры, снимающий для документов. - Вот
ты какой!.. Как же сумел намолотить триста  тысяч  долларов?!  Однако  это
твое дело... Мое похуже - отыскать того, кому их передать...  Рановато  ты
помер, Бучински. Сколько же тебе?.. Шестьдесят два?..  На  вид  ты  парень
крепкий... Пожил бы еще, - и я не имел бы столько  хлопот...  Впрочем,  не
ты, так другой..."
     Но был не другой, а другие, отозвавшиеся письмами на  запросы  Сергея
Ильича. И сейчас он их сравнивал уже по эталону - официальным  документам,
присланным из США фирмой Стрезера.
     Бучинский Николай Павлович, проживающий в Подгорске, сообщил,  что  в
США умер его брат Федор, 1910 года  рождения.  Родился  в  с.  Вербное  на
Волыни. Лесоруб. В Америку уехал в 1936 году.
     Прежние сомнения Сергея Ильича теперь обрели уверенность: не тот.  Не
совпадают  дата  и  место  рождения,  профессия,  имя-отчество.  Да  и  на
фотографии, представленной Бучинским Н.П., его брат Федор, умерший в  США,
совершенно не похож  на  истинного  Бучинского,  чей  снимок  лежал  перед
Сергеем Ильичом. Другой тип лица. И уехал этот  Федор  в  Америку  в  1936
году.
     Все окончательно ясно стало  и  со  Збигневом  Бучинским,  о  котором
извещала Веслава Бучинская, проживающая в Подгорске.
     "Тот - Збигнев. А мой - Майкл (Михаил), - рассуждал Сергей  Ильич.  -
Тот родился в 1899 в Лодзи. А мой - в 1918 в Подгорске. Тот  уехал  в  США
или Канаду, как она сообщает, в молодости.  Что  такое  "молодость"?  Если
самой Веславе за семьдесят, молодость в ее представлении  теперь  и  сорок
лет. Но сорок этому Збигневу было в 1939-ом. Мой  же  Бучинский  отбыл  за
океан в 1951-м".
     Рухнуло и то, что Сергей Ильич считал относительно  обнадеживающим  -
линия  Бучинской  Ольги  Мироновны  из  Подгорска,  в   подробном   ответе
сообщавшей, что Михаил Бучинский двоюродный брат ее покойного мужа,  уехал
в США в 1931 году и что отца его звали Тарас Бучинский. Тут  ничто  теперь
не сходилось, кроме фамилии,  имени,  года  и  места  рождения.  Бучинский
Михаил Тарасович уехал в Штаты, а скорее  был  увезен  в  тринадцатилетнем
возрасте. Отца же наследодателя звали Стефан, отбыл Михаил (Майкл)  в  США
самостоятельно в тридцать три года...
     На большом  листе  бумаги,  где  разрасталось  генеалогическое  древо
наследодателя Майкла (Михаила) Бучински, трех предполагавшихся наследников
его,  заключенных  вначале  Сергеем  Ильичом  в   красные   кружочки,   он
перечеркнул зеленым фломастером. С подгорскими Бучинскими было  покончено.
Все они всего лишь однофамильцы.
     Не пришло еще два ответа: из Ужвы, где проживала некая  Бабич  Ульяна
Васильевна, родственница какого-то Бучинского (не ясно  было,  искомый  ли
это Бучинский и какова степень родства с  ним  Ульяны  Бабич)  и  из  села
Гапоновка, Кулиничиского района,  где,  судя  по  справке  исполкома,  жил
Степан Андреевич Бучинский, у которого якобы имелся брат Михаил.
     Выяснением всего, что касается Ульяны Бабич из Ужвы,  занялся  Богдан
Григорьевич.  Тут  Сергей  Ильич  спокоен:  старик  все   соберет   точно,
скрупулезно. Перепроверить еще  раз  хорошо  просеянные  опытным  Богданом
Григорьевичем данные проще, чем отыскать их. А в  Гапоновку,  может  быть,
придется съездить самому...
     Он думал: что еще предпринять в  связи  с  получением  документов  от
фирмы Стрезера? Единственно логичным и последовательным казалось направить
письмо в областной архив. Прокрутив его содержание в голове, Сергей  Ильич
начал печатать:

     "Наш Р-935.
     В областной архив г.Подгорска.
     В  наше  производство  поступило  дело  о  значительном   наследстве,
оставленном умершим в США Бучински Майклом (Михаилом). О нем известно, что
до 1939 года он был студентом-медиком в Подгорске.
     Для розыска наследников просим отыскать в архиве его личное дело  как
студента-медика и сообщить нам сведения о  месте,  времени  его  рождения,
родителях, родственниках  или  любые  другие  сведения  из  личного  дела,
которые можно было бы использовать в розыске родственников.
     Заранее благодарны. Консультант С.Голенок".

     Собрался было закрывать машинку, но заглянув в широкий календарь  под
синей картонной обложкой, обнаружил надпись, сделанную им три  дня  назад:
"Редакция". Имелось в виду объявление в одну из местных газет, которое  он
забыл сочинить. Был конец дня,  разболелась  голова,  у  него  это  всегда
случалось, когда очень хотелось есть. Конечно, мог отложить и  на  завтра,
один день ничего не решал. И все же Сергей Ильич заставил себя:

     "Наш Р-935. Редакция газеты "Подгорская правда".
     Просим в одном  из  ближайших  номеров  поместить  объявление,  текст
которого прилагаем.
     Счет и два экземпляра газеты с объявлением пришлите на наш адрес.
     Текст: Инюрколлегия разыскивает родственников умершего в  США  Майкла
(Михаила) Бучински, который родился в Подгорске 8 апреля 1918 года".

     Он перечитывал напечатанные на бланке, торчавшем еще в каретке, когда
в голове родилась мысль, отозвавшаяся восклицанием: "А почему бы нет?!"  И
выдернув бланк, он тут же заложил другой и застучал:

     "Р-935. Инюрколлегия.
     Дело: Бучински Майкл (Михаил).
     Мы видим  еще  один  путь  розыска  наследников  -  обратиться  через
корреспондента какой-нибудь  нашей  газеты  в  ФРГ  с  просьбой  к  декану
медицинского факультета в Эрлангене выслать из личного дела  наследодателя
все данные, какие можно использовать в ведущихся поисках.
                                                   Консультант С.Голенок".

     Ну вот, теперь все.  Сергей  Ильич  закурил,  утоляя  позывы  голода,
подключил сигнализацию (уходил последним), и по кинул до  следующего  утра
свою службу. Он знал, какую  валюту  она  поставляет.  Приблизительно  мог
догадываться, как эта сумма выглядит в масштабах страны.  И  потому  когда
какой-нибудь  рукосуй-хозяйственник  закупал  импортное   оборудование   и
превращал его еще до установки  в  металлолом,  Сергей  Ильич  свирепел  и
клялся, что  собственноручно  набил  бы  этому  прохиндею  морду.  Но  все
домашние знали, что это только эмоции, что Сергей  Ильич  не  способен  на
такие по двиги, и успокаивали его: "Вряд ли эта мера поможет. Бить надо не
хозяйственника, а систему, породившую его..."



                                    21

     Жизнь большого города сложна. В каждом ведомстве есть свои "зеркала",
в которых она отражается только так, как и может видеть ее это  ведомство.
Социальное здоровье города  со  своей  колокольни  оценивали  и  работники
прокуратуры. Эталоном  служил  уровень  преступности,  зафиксированный  на
бумаге.  Это  была  его,  Щербы,  _б_у_м_а_г_а_,  та,  что   мы   называем
канцелярская, казенная, она, как и прочие, подшива лась в особую папку;  в
общем, бумага  _о_б_ы_к_н_о_в_е_н_н_а_я_  для  Щербы,  но  любопытная  для
непосвященных,  с  грифом  в  правом  углу  "Секретно  (по   заполнению)".
Называлась  она  "Оперативная  сводка  о  преступлениях,  происшествиях  и
нарушениях общественного порядка" и составлялась УВД...
     Как зональный прокурор, опекавший следственный  аппарат  городской  и
районных прокуратур Подгорска, Щерба читал сводку, прикидывал,  что  нужно
взять на контроль. Меньше всего его интересовало происшедшее  по  области.
Минувшая неделя почти не  отличалась  от  предыдущих,  разве  что  цифрами
зарегистрированных и указанных через дробь раскрытых преступлений:
     "По Гырловскому району. Ночью 13.07.1980 г. в райцентре Гырлов  угнан
автомобиль ВАЗ-21-11 жительницы Рущак Б.В. За  это  преступление  задержан
местный житель Микулик О.Т., 1950 г.р., рабочий управления техкомплектации
треста "Подгорскхимстрой", судимый в 1970 г. по ст. 212 ч. 2 УК РСФСР".
     "По Подгорску (спекуляция). 13.07.1980 г. в 23 ч. 40 мин. у аэропорта
задержан водитель такси Смотрицкий И.И., 1946 г.р., за спекуляцию  водкой.
В багажнике машины обнаружено 28 пол-литровых бутылок "Столичной"...
     Дальше шло в том же духе, и  Михаил  Михайлович  по  остальному  лишь
проскользнул взглядом. Венчало документ  самоутешительное  сообщение,  что
"проведено шесть деловых встреч, на которых профилактировано 27  человек".
Эта  бодрая  фраза  в  общем-то  ничего  не  объясняла,  она  была   неким
оптимистическим довеском к общей печальной картине,  где  почти  в  каждой
графе стояли реальные цифры преступности.
     Он посмотрел на часы. Без четверти  двенадцать.  До  часу  надо  было
успеть в турбюро выкупить путевки.  С  двадцать  восьмого  июля  круиз  по
Волге. Время, конечно, не подходящее - разгар лета, зной, свой  отпуск  он
смог бы еще как-то исхитриться перенести на сентябрь, но у жены на  работе
существовал жесткий график.
     Михаил Михайлович запирал сейф, держа под мышкой папку  со  сводками,
чтоб по дороге возвратить ее в особо  общую  часть  (где  она  хранится  и
откуда выдается под расписку), когда зазвонил телефон.
     - Здравствуй, Миня,  -  услышал  моложавый  баритон  и  непроизвольно
нахмурился - узнал голос Кухаря. - Узнаешь?
     - Да. Здравствуй. Слушаю.
     - Как живешь?.. Все нормально?.. Что дома?.. Все в порядке?..
     У Кухаря была странная манера разговаривать - задавать вопросы  и  не
дождавшись ответа, самому же отвечать на них.  В  этом  Михаил  Михайлович
улавливал и характер человека и его стиль общения, весело-доверительный  и
одновременно  барственно-начальственный,  в  котором  угадывалось   просто
безразличие. Виделись  они  с  Кухарем  очень  редко,  не  общались  и  не
перезванивались. Пожалуй, никто, кроме  Сергея  Ильича  Голенка,  не  знал
Кухаря так, как Михаил Михайлович. Он  многое  забыл,  многим  простил  за
минувшие десятилетия, но как-то помимо его воли и желания, сама жизнь  что
ли сохраняла в особой половине своей памяти холодное  зимнее  свекловичное
поле,  дождь  со  снегом,  вонючую  сыроварню,   крепкотелую   Настю,   ее
замызганный халат, сильные в  икрах  ноги,  засунутые  наголо  в  кирзовые
сапоги, голодные дни и Настины лепешки из отрубей  и  патоки.  Но  сильнее
всего  откликался  на  нынешний  заискивающе-доброжелательный  голос  Юрия
Кондратьевича Кухаря давний издевательский голос  Юрки  Кухаря,  когда  он
шпынял своего одноклассника Миню Щербу напоминанием, что он,  Миня  -  сын
врага народа, всякий раз вгонял в такой  страх,  от  которого  внутри  все
зябло. И уходя в армию, расставшись  со  своим  ненавистным  недругом,  не
думал Миня, что судьба сведет их вновь посередине войны. Был Миня  к  тому
времени    командиром    истребительно-противотанкового    артиллерийского
дивизиона. Командир бригады отправил наградной лист  на  капитана  Михаила
Михайловича Щербу - просил ему орден "Красного Знамени" в расчете, что  уж
"Красную   Звезду"   дадут.   Прошло   сколько-то   времени,   стояли   на
переформировке, звонит как-то офицер  из  штаба:  "Щерба?  Приезжай,  дело
срочное есть". Поехал. Вошел в землянку и обомлел: на нарах, положив  руки
на стол, сидел Юрка Кухарь. Майорские погоны, весь чистенький,  новенький,
косую улыбочку просвечивала знакомая  фикса.  "Ну  гад,  и  тут  нашел,  -
холодея, подумал Щерба. - Если опять начнет насчет отца... Ведь я же все в
анкетах писал, ничего не скрыл... Застрелю сволочь... И так  хана,  и  так
хана... Пусть под трибунал, к стене, в штрафбат... Застрелю!.."
     Но Кухарь  поднялся,  весело  подошел,  обхватил  за  плечи,  потряс,
сказал:
     "Ну, здорово, рад видеть, герой!"
     Щерба кивнул, насторожился.
     "Я приехал сверху, - Юрка ткнул многозначительно пальцем в потолок  и
сказал неопределенно: -  Занимаюсь  кое-какими  ответственными  делами,  -
осклабился. - В вашем корпусе недавно... Тут вот  недельку  назад  шебуршу
бумагами, читаю и глазам не верю: Щерба! Миня!.. - Кухарь отошел,  сел  на
нары. - Оформлять твое орденское дело должен я...  Ты  мне,  Миня,  правду
скажи: твой отец враг народа? Ты извини, что я так -  напрямую...  Но  сам
понимаешь..."
     "Он репрессирован", - сквозь зубы ответил Щерба.
     "Значит враг народа?"
     "Он репрессирован", - глухо повторил Щерба.
     "Ну ладно... "Звезду" хочешь получить? Я все сделаю, как надо,  но  с
условием: мы с тобой не знакомы. Понял? Чтоб не подумал кто, что подсобляю
однокласснику. Понял?" - он вцепился напряженным взглядом в лицо Щербы.  И
не было уже в этом взгляде ни радости от встречи, ни доброжелательства,  а
проступила  из  истинного  нутра  Юрки  Кухаря  злобная  осторожность.  Он
ненавидел сейчас Щербу за то, что при шлось  притворяться,  лгать,  как-то
зависеть. "Так ты понял?" - в третий раз спросил он.
     И Щерба вдруг понял другое: Кухарь боялся - вдруг кто-то узнает,  что
знакомы, одноклассники,  что  отец  репрессирован,  а  он,  майор  Кухарь,
благословил наградные  бумаги  сына  врага  народа...  Но  мог  же  просто
замухорить их, зарубить, не объявляться. Щерба и не знал бы  никогда,  что
он...  Мог  бы  понадеяться,  что  Щербу  убьют...  Чего  же  он  вылез?..
Объяснение  могло  быть   одно:   комбриг   человек   настырный,   смелый,
вспыльчивый. Щерба ходил у него  в  любимцах,  даже  расцеловал  прилюдно,
когда дивизион Щербы сжег семь "пантер". К тому же комбриг  и  командующий
корпусом были друзьями еще  по  курсантским  годам,  и  комбриг  добивался
своего, в особенности когда речь шла о наградах для его людей, тем  более,
что просил их всегда за дело. Кухарь все это просчитал и понял, что заруби
он  наградные  документы   Щербы,   -   комбриг   взъерепенится,   нашумит
командующему, а ведь они на "ты", рюмку вместе выпивают,  не  то  что  он,
Кухарь, вытягивающийся перед комкором, завидев его еще  за  сто  метров...
Что тут делать? И подписать боязно,  и  замухорить  опасно,  вдруг  комкор
поинтересуется...
     Все это, может, и забылось бы, но спустя много лет, когда встретились
снова уже на юрфаке, Кухарь сам вроде напомнил: повел себя  как  последний
дурак - пытался  расположить  к  себе,  заискивал,  намекал,  что  прошлое
касается только их двоих, и хорошо бы, чтоб больше никто не знал.
     "Ты ему не напоминай, не давай понять,  что  раскусил  его  тогда,  -
сказала Щербе однажды жена. - Ты свидетель его подлости и  унижения.  Люди
не любят таких свидетелей".
     Единственный человек, кто знал об этом, - Сергей Ильич Голенок.
     "Юрка всю жизнь будет чувствовать себя пресмыкающимся перед тобой,  -
сказал он Щербе. - Ненавидеть и любезничать. Будь с ним  осторожен,  Миня.
Споткнешься - добьет.
     Подобный тип вечен, неистребим. Они начинают  сражаться  за  себя  не
после того, как их  разоблачат,  а  до  -  упреждают.  Помнишь  историю  с
индюшками на сыроварне, как Юрка прибежал ко мне и клянчил, чтоб я  сказал
директору школы, что он непричастен? А ведь его никто еще не  обвинял!  Но
он хотел упредить. Так и в твоем случае с наградными документами..."
     - Слушаю тебя, Юрий Кондратьевич, - сухо сказал Щерба.
     - У  меня  юрист  ушел  на  пенсию.  Нужен  толковый  человек.  Оклад
приличный. Порекомендуй кого-нибудь.  Не  сопляка-выпускника,  конечно,  а
чтоб со стажем мужик был. Ну и характер... чтоб мы сработались.
     - Это что, срочно?
     - Желательно, - сказал Кухарь.
     - Я в отпуск ухожу.
     - Куда едешь?
     - По Волге.
     - С Галей?
     - Да.
     - На кой тебе черт Волга! - рассыпал Кухарь смешок.  -  Жарынь,  тьма
народу... Да и деньги сумасшедшие! Ты  каким  классом?  Могу  на  сентябрь
сдела