нил в Киев по разным иерархическим этажам, там  отвечали:
"Ждите, решаем". И Яловский и Елена Павловна понимали, что никто ничего не
решал. Директор горестно вздыхал, Кубракова кричала: "Дерьмо! Когда же они
наконец  исчезнут  из  нашей  жизни?!"   Потом   пришло   сообщение,   что
руководителем делегации поедет начальник какого-то управления.
     - Это еще что?! - грозно воскликнула Кубракова. - Кому-то лейпцигская
шубка понадобилась? - С детских лет она слышала от матери, что после войны
наши генералы везли своим женам и любовницам модные  в  ту  пору  шубы  из
лейпцигского котика. Шубные проблемы Елену Павловну не волновали, в холода
она носила удобную теплую куртку. -  Мне  не  нужен  никакой  руководитель
делегации, - категорически сказала она. - Или мы едем вдвоем - я и вы, или
этот руководитель отправится без нас, один, но с пустым портфелем. Никаких
моих бумаг он не получит!
     Яловский развел руками,  понимая,  что  Елену  Павловну  с  места  не
сдвинет, но все же сказал:
     - Тогда нам вообще заволынят поездку: валюту дают они.
     - Я достану валюту.
     - Каким образом?
     - Позвоню немцам и  скажу,  как  есть.  Они  заинтересованы  в  нашем
приезде не меньше, чем мы.
     - Неудобно. Вроде побираемся.
     - А мы и побираемся. И они это тоже знают. Для  них  это  копейки,  а
дело сулит миллионы...
     В итоге немцы сообщили, что приглашают Кубракову и Яловского за  счет
фирмы, даже  сказали,  что  в  Берлине  и  Остбаннхофе  [восточный  вокзал
Берлина] их встретит представитель фирмы...
     И наступил наконец день, когда она заканчивала сборы в дорогу, давала
какие-то указания секретарше Свете -  низенькой  полной  молодой  женщине,
скрупулезно исполнительной молчунье, которую неоднократно пытались сманить
всякими посулами в разные богатевшие конторы за еще одно редкое качество -
она была очень грамотная машинистка, печатавшая десятью пальцами вслепую с
невероятной скоростью.
     - Кто бы ни звонил,  меня  сегодня  нет,  Света.  Я  уехала,  умерла,
испарилась, - сказала Кубракова.
     - Хорошо, Елена Павловна. А если директор?
     - Ну разве что... Ко мне есть кто-нибудь?
     - Какой-то  пан  из  польской  фирмы,  -  Света  подала  ей  визитную
карточку.
     Быстро прочитав, Елена Павловна отложила ее и вышла в приемную.  Чуть
сощурившись, она всматривалась в его лицо, словно что-то вспоминая. Он  не
успел еще сделать следующий шаг, как она остановила его:
     - Простите, вы по какому вопросу?
     - Я бы хотел... Есть одно предложение, - заторопился он.
     - Извините, времени нет, - и повернувшись к  секретарше,  сказала:  -
Света, пожалуйста, проводи господина к  Вячеславу  Петровичу.  -  И  снова
поляку: - Это замдиректора по общим вопросам. Он правомочен многое решать,
- и Кубракова вернулась в кабинет.
     Но идти со Светой к Вячеславу Петровичу поляк отказался:
     - Мне нужна только пани Кубракова. В конце месяца  я  еще  приеду,  -
любезно поцеловав Свете руку, удалился...
     Елена  Павловна  перелистывала  бумаги,   раскладывала   по   папкам,
составляла памятку, что нужно сделать после возвращения, давала Свете  еще
что-то печатать. После полудня позвонил Назаркевич:
     - Света, шефиня у себя?
     - Плохо слышу, вы откуда звоните?
     - С химфармзавода, тут коммутатор. Она у себя?
     - Уже ушла, - соврала, как и было велено, Света. -  Она  завтра  рано
утром уезжает. А что вы хотели, Сергей Матвеевич?
     - Подписать одно письмо.
     - Придется подождать до ее возвращения, - она положила трубку  и  тут
же по внутреннему телефону позвонила Кубраковой. - Елена Павловна,  звонил
Назаркевич.
     - Что он хотел?
     - Подписать какое-то письмо.
     - Мне не до него...
     В  шесть  вечера,  закончив  все,  вдвоем  со  Светой  они  вышли  из
лаборатории. На противоположной стороне коридора в нише размером в тетрадь
имелся небольшой запиравшийся сейфик сигнализации. Света включила  тумблер
и заперла металлическую дверцу.
     - Вы домой? - спросила Кубракова.
     - Нет, еще за Вовкой в садик.
     Едва вышли на улицу, как  с  противоположной  стороны  к  ним  быстро
подошел Вячин:
     - Елена Павловна, уделите мне пять минут, - попросил он.
     - Некогда мне, Вячин.
     - Я пошла, Елена Павловна, - сказала Света. - Счастливого пути вам, -
попрощалась она и зашагала через скверик к трамвайной остановке.
     - Не могу я с вами  разговаривать,  Вячин,  -  Кубракова  нетерпеливо
посмотрела на часы.
     - Одну минуту, Елена Павловна, - вновь обратился он.
     Но Кубракова, раздраженно глянув на него, переложила портфель с одной
руки в другую и двинулась прочь.
     Он смотрел ей вслед, сцепив зубы,  словно  сдерживая  гневные  слова,
готовые вырваться вдогонку.
     Дом, в котором жила Кубракова, был построен в начале века. С  могучих
кариатид, поддерживавших  перекрытие  над  широкими  входными  деревянными
воротами, давно облетела штукатурка. Вход в квартиры шел  с  захламленного
двора, где в мусорных баках промышляли крысы. Елена Павловна легко одолела
крутые ступени и на третьем этаже позвонила в дверь. Открыла мать.
     - У нас неприятность, - сразу сказала она.
     - Что опять? - спокойно спросила Елена Павловна.  Она  привыкла,  что
всякие пустяки мать считала неприятностями.
     - Снова соседи залили кухню, - мать указала куда-то наверх.
     - Черт с ними, осенью все равно будем делать ремонт... Я хочу есть, а
потом мне надо собираться в дорогу.
     Елена Павловна жила с матерью. В этой квартире был прописан и младший
брат-майор, но он почти постоянно находился у себя  в  райцентре  Сокирцы,
где служил военкомом. Ни мужа, ни детей у Кубраковой не было. Выйдя  замуж
сразу же после окончания института за своего  сокурсника,  Елена  Павловна
прожила с  ним  год,  расстались  они  тихо  и  незаметно,  самым  близким
приятельницам она объяснила: "Я не выношу, когда мужчина постоянно стрижет
и подпиливает свои ногти и покрывает бесцветным лаком". С тех пор она  все
в жизни одолевала самостоятельно и стала сильной...
     Съев тарелку гречневой каши  и  запив  чаем,  Елена  Павловна  сказал
матери:
     - Все! Я пошла складываться, - это значило: прошу не мешать.
     У себя в комнате, служившей кабинетом и  спальней,  она  вытащила  из
старого скрипучего шифоньера пустой  чемодан,  раскрыла  платяной  шкаф  и
начала перебирать висевшие на вешалках платья и костюмы, решая, что надеть
в дорогу, а что взять с собой, затем рылась в белье, бросила в чемодан две
пары нераспечатанных колготок. Кое-что надо было подгладить. В  кухне  она
включила утюг.
     Где-то около одиннадцати она закрыла чемодан и села к столу, еще  раз
посмотреть  документы,  приготовленные  для  поездки.  Не  хватало  одного
варианта проекта договора. Она еще раз перерыла все бумаги, но договора не
было. "Дура! Надо было там проверить!" - обозлилась она на себя,  и  надев
бежевую пушистую кофту, вышла в прихожую и крикнула:
     - Мама, я скоро вернусь. Ты ложись, я ключи взяла...
     Сидя в полупустом вагоне трамвая, Елена Павловна старалась вспомнить,
где мог быть договор. "Скорее всего между  папок  в  правом  ящике.  Света
принесла мне две папки и прямо с машинки  три  экземпляра",  -  вспоминала
она...
     Четырехэтажное здание института было погружено во мрак, не  светилось
ни одно окно. Поднявшись по ступеням, Елена  Павловна  подошла  к  широким
дверям, прильнула лбом к холодноватому стеклу, заглядывая в холл.  Темень.
Она нажала кнопку звонка на косяке. Но никто не пошел открывать. Кубракова
достала из сумочки свою связку ключей,  отперла,  вошла.  Справа  конторка
ночного вахтера. Но в ней пусто. Это показалось странным.  Шесть  ступенек
из холла в бельэтаж - и она  уже  шла  по  длинному  коридору  с  большими
оконными проемами, входившими в темный внутренний двор. Кубракова  сделала
еще несколько шагов,  когда  вдруг  вспыхнул  яркий  фонарь  на  столбе  у
гаражей.  Свет  упал  ей  под  ноги,  на  линолеум.  Отсюда  сквозь   окна
просматривался другой коридор, начинавшийся  под  прямым  углом  сразу  за
поворотом, и тоже  теперь  освещенный.  Там,  почти  в  самом  конце  его,
лаборатория.  Елена  Павловна  была  уже  в  трех  шагах  от  поворота,  у
последнего окна, бросила через него взгляд, увидела  через  оконный  проем
второго коридора дверь лаборатории. Внезапно  дверь  отворилась  и  оттуда
вышел человек. Он оглянулся, что-то затолкал в  карман,  подергал  дверную
ручку, вытащил из замочной скважины ключ, отошел к противоположной  стене,
где лежала темень и исчез.
     Елена Павловна замерла. Она не  считала  себя  трусихой,  не  боялась
поздно возвращаться домой, но сейчас ощутила холодную  дрожь,  пробежавшую
как разряд тока, по спине и ногам. Вздохнув пересохшим ртом, она двинулась
с места. Ей казалось, что шаги ее слышны на всех этажах. Свернула за угол,
посмотрела в даль коридора. Никого. Пусто, тихо.  Слышала  только,  как  у
горла толчками пульсировал какой-то комок.
     Дверь в лабораторию была заперта.  Дрожащими  повлажневшими  пальцами
Елена  Павловна  нащупала  в  сумочке   ключи,   отомкнула   дверцу   ниши
сигнализации на противоположной стене, отключила, затем отперла  приемную.
В темноте все же виден был стол Светы с зачехленной пишущей машинкой.  Она
прошла в свой кабинет. Люстру зажигать не стала, не решилась, а  поставила
настольную лампу из предосторожности под стол, включила ее и  бросилась  к
сейфу, стала  перебирать  бумаги.  Самое  заветное,  главное  -  все,  что
касалось поликаувиля - оказалось на месте. Из кабинета вела узенькая дверь
собственно в лабораторию.  Отодвинув  щеколду,  Елена  Павловна  вошла,  с
порога окинула взглядом огромную комнату. На трех окнах опущены глухие, из
вьетнамской соломки, шторы. Тут можно было уже зажечь свет. Длинные столы.
Реторты,  колбы,  бутыли,  стеклянные  змеевики,  пробирки   в   штативах,
перегонные  колена,  куб  с  дистиллированной  водой.  В  углу,  опутанная
проводами  и  медными  трубочками   большая   цилиндрическая   емкость   с
поликаувилем. Кубракова взглянула на деления датчика и  покачала  головой.
Вернувшись в кабинет, в ящике письменного стола нашла нужную бумагу,  ради
которой оказалась здесь в эту ночь...
     В холле в конторке вахтера уже  горел  свет.  Услышав  приближающиеся
шаги, вахтер поднялся со стула.
     - Елена Павловна?! Что это вы?! - посмотрел на электрочасы на стене.
     - Необходимо было, - ответила, все еще вслушиваясь  в  ночную  тишину
заполнившую здание.
     - Разве входная дверь была незаперта? - спросил он.
     - Да нет, я своими ключами... Анатолий Филиппович, мимо вас никто  не
проходил? Вы ничего такого не заметили?
     - Нет, Елена Павловна... А что?
     - Да так... Мне показалось...
     - Я, правда, отлучался минут на пятнадцать, последний обход делал.
     - Спокойной ночи, Анатолий Филиппович. Заприте за мной...
     Идя домой, она пыталась снова все сложить, сопоставить. В одном  была
уверена: не мираж ей привиделся. Она узнала того человека. И почти поняла,
за чем он приходил. Но как проник? Входная  дверь  с  улицы  заперта.  Кто
впустил? Чтоб  попасть  из  приемной  через  кабинет  в  лабораторию  надо
отключить сигнализацию... А это можно сделать лишь  отперев  дверцу  ниши,
где тумблер... Вахтера не оказалось на месте...  Вахтер  Сердюк?  Что  она
знает о нем? Работает здесь четыре года. Никогда к нему никаких претензий.
На  работу  его  принимал  сам  Яловский,  даже  не  принимал,  а  как  бы
устраивал...
     "Это - то, что я знаю о нем, - подумала Елена Павловна. - А  чего  не
знаю?.."
     Вернувшись домой, она по привычке нажала кнопку автоответчика.  После
короткого шуршания раздался голос: "Елена Павловна, это Яловский. Куда это
вы запропастились на ночь глядя? Я дважды  звонил  вам.  Когда  бы  вы  не
пришли, позвоните мне". Она взглянула на часы, было без четверти  час,  но
без колебаний набрала номер Яловского.
     -  Простите,  что  так  поздно,  Альберт  Андреевич,  но  вы  просили
позвонить. Что так срочно? Я убегала в институт, необходимо было.
     - Мы едем не завтра, а послезавтра.  Не  было  билетов.  Можно  ехать
другим поездом, но тогда в Польше пересадка. Я решил, что прямым лучше.
     - А есть ли гарантия, что послезавтра будут билеты?
     - Да. Мне начальник поезда твердо пообещал.
     - Но на работу  я  завтра  не  выйду.  Есть  кое-какие  дела  личного
свойства.
     - Хорошо. Спокойной ночи...
     Она медленно опускала трубку, думая, правильно ли сделала, что ничего
не рассказала Яловскому о ночном происшествии. И решила,  что  так  лучше,
успеет, надо сперва во всем самой разобраться, когда вернется из Германии.



                                    4

     У Сергея Назаркевича гаража не было. Машину свою  -  красные  "Жигули
2103" он держал за домом, где жил, в  проеме  между  двумя  металлическими
гаражами соседей - шофера из таксопарка и старика - инвалида войны.
     Было воскресенье.  Жарко.  Вытоптанную  площадку  покрывала  тень  от
высокого старого платана. Ветерок смел  потемневшие  опавшие  со  "свечек"
лепестки в кучки к полуобвалившемуся деревянному забору, за которым  лежал
большой пустырь.
     Дверь в металлическую коробку гаража, где стоял старенький  "Москвич"
таксиста, распахнута, в сумеречной глубине виднелись стеллажи с  аккуратно
разложенными инструментами, шлангами,  баночками,  бутылями;  сбоку  стоял
стол с большими тисками, в углу компрессор.
     Юрий Лагойда, обнаженный по пояс,  в  латаных  джинсах  и  стоптанных
кедах оглядывал весь  этот  разумный  порядок  завистливо,  словно  хозяин
металлической коробки был виноват перед Лагойдой за бардак, царивший в его
добротном, кирпичном, на две машины боксе. В нужный момент Лагойда не  мог
отыскать торцовый ключ или баночку с графитовым порошком.
     - Ну, мужики, думайте быстрее, что еще понадобится, - сказал таксист.
- Мне ехать нужно, жинка на барахолку собралась.
     - Тебе что-нибудь еще, Коля? - спросил Лагойда у Вячина.
     - На всякий случай большой газовый ключ и солидола, - ответил  Вячин.
Он тоже был обнажен по пояс, в старых синих вьетнамских брюках, и сидел на
снятом колесе, разглядывая истершуюся тормозную колодку.
     - Сосед, немножко тонкой шкурки и грунтовки, - попросил Назаркевич...
     В  это  воскресенье  они  собрались   привести   в   порядок   машину
Назаркевича. Вячин - ходовую часть, Лагойда - барахливший замок зажигания,
а сам хозяин - зашкурить и  загрунтовать  кромки  крыльев,  где  появились
пятна ржавчины...
     Каждый  делал  свое  дело   почти   молча,   иногда   перебрасывались
фразой-другой.  К  двум  часам   дня   решили   передохнуть,   от   обеда,
предложенного Сергеем Назаркевичем, отказались; но сбегав домой, он все же
принес термос с кофе, большие чашки  и  бутерброды  с  колбасой  и  сыром.
Перекусив, сели покурить.
     - Ты хотя бы поставил  противоугонное,  -  сказал  Вячин.  -  Держишь
машину в этом закутке и спишь спокойно? - спросил он Назаркевича.
     - А какой выход? До платной стоянки час добираться двумя трамваями.
     - У тебя же и правая передняя дверца не запирается, - сказал Лагойда.
- Замок надо менять, а зубчатка "съедена".
     - Заработаю в кооперативе - куплю "девятку", - засмеялся Назаркевич.
     - Таких умников много, - сказал Лагойда.  -  Знаешь,  сколько  сейчас
"девятка" тянет? Да попробуй еще найди!
     - Серега, у тебя, кажется, была пишущая машинка с латинским  шрифтом?
- спросил Вячин у Назаркевича.
     - Есть. Наташа иногда пользуется, когда печатает диссертации медикам.
А что нужно печатать?
     - Два деловых письма по-польски, - сказал Вячин. - Еду  в  Польшу,  в
Жешув.
     - За каким чертом, - спросил Лагойда.
     - Меня разыскали поляки-мебельщики. Им  понравилась  наша  фурнитура.
Прислали  приглашение.  Может  наладим  экспорт  для  них,   и   они   нам
чего-нибудь. В общем потолковать надо, проспект им показать.
     - Приходи, Наташа напечатает, - сказал Назаркевич. -  В  Общий  рынок
вступить хочешь?
     - На советском пещерном уровне, - сказал Вячин. -  Слушай,  Кубракова
уже приехала?
     - Нет еще... Выбрось из головы, не станет она с тобой даже говорить о
лаке. Для нее это - табу.
     - Ладно, черт с нею... Ну что, пошли работать? - встал Вячин.
     - Сейчас бы вздремнуть после такого кофе, - лениво поднимаясь, сказал
Лагойда...



                                    5

     В Веймаре Кубракова и Яловский пробыли четыре дня. Теперь -  снова  в
Берлин, сутки там и - домой. Уезжать из Веймара  в  Берлин  в  воскресенье
трудно: полно народу, в основном берлинцы, выбравшиеся с пятницы отдохнуть
в провинции и к понедельнику  возвращавшиеся  домой.  Зная  это,  Яловский
решил, что отправятся они с Кубраковой в Эрфурт, на конечную станцию,  там
проще сесть. Так и сделали. Когда в Эрфурте вошли в  вагон,  нашлось  даже
свободное купе. Снова миновали Веймар и - дальше. Поезд был забит людьми с
рюкзаками и дорожными сумками, стояли дети в проходах.  Яловский  купил  в
поездном буфете две маленькие банки пива и боквурсты [сосиски], намазанные
сладковатой горчицей. От пива Кубракова  отказалась,  жевала  боквурст,  а
Яловский, как все тут, пил из банки.
     Допив, он вышел в  тамбур  покурить.  Когда  вернулся,  в  купе  было
полутемно, кто-то задернул шторки на остекленной двери, чтобы из  коридора
не падал свет. Осторожно, боясь потревожить людей, уселся между Кубраковой
и пожилой похрапывающей немкой, плотно уперся затылком в спинку сиденья  и
смежил веки. Спать не хотелось, но так легче думалось.
     - Устали? - тихо спросила Кубракова.
     - Да нет, слава Богу едем домой. Я считаю, что все пока идет  удачно,
главное, что немцы дают оборудование. Представляете, что они будут  делать
из нашего поликаувиля, когда он потечет рекой? Чиновники  из  министерства
готовы были продать им лицензию. Так им спокойней. Но вы еще намучаетесь в
поисках площадки,  чтобы  поставить  завод.  Возьмется  ли  "Химмашпроект"
проектировать?
     - Возьмется. Все-таки им немного валюты перепадет. Кого вы пошлете  к
ним? Назаркевича?
     - Ни в коем случае!  Он  истерик,  все  испортит.  Кстати,  назревает
катастрофа.
     - В связи с чем?
     - Скоро в институте  мы  с  вами  останемся  вдвоем:  из-за  мизерной
зарплаты люди уходят в кооперативы.
     - Но они по договору.
     - Это уже не работники. Одной, простите, задницей  нельзя  сидеть  на
двух стульях.
     - Что я могу сделать, Елена Павловна?
     - Платить людям нормально.
     - А где мне взять деньги? Мы же ничего не производим.  Мы  -  НИИ.  А
этим все сказано. Назаркевич как-то был у меня с одной идеей...
     - Создать автосервисную станцию для антикоррозионной обработки машин?
     - Мы бы неплохо зарабатывали. Но вы, как я понимаю, против.
     - Категорически! Для этого нужно ставить производство поликаувиля  на
промышленную основу. Где взять деньги? Где доставать  узу,  сырую  резину?
Ездить по деревням скупать у пасечников, клянчить у авиаторов? Кустарщина!
С немцами - вот это размах!..
     Они умолкли. И снова в ней  колыхнулась  тревога,  чуть  придавленная
суетой и  напряжением  этих  дней  в  Германии:  вспомнила  ночь  накануне
отъезда,  вынужденный  приход   в   институт,   человека,   вышедшего   из
лаборатории. Воспользовавшись тем, что уехала в Германию на  сутки  позже,
она встретилась с ним, хотя и в спешке. Он был совершенно спокоен, ей даже
показалось, что нагло спокоен.
     "Я слушаю вас", - сказал он.
     "Последнее  время  я  заметила,  что  жидкость  поликаувиля   странно
убывает. Датчик на емкости показывает  даже  граммы.  Емкость  герметична.
Испарение исключено".
     "Какое это имеет отношение ко мне?"
     "Прямое. Вчера я видела, как  вы  вышли  из  лаборатории  и  исчезли.
Сперва не могла понять,  куда.  Потом  сообразила:  через  дверь  в  конце