ийся неприятным сомнениям-угрозам, тут же откинул их...



                                    23

     Где-то за стеной, во  флигеле,  переоборудованном  в  цех,  грохотала
штамповочная установка. Поэтому разговаривать приходилось громко.  Комната
- кабинет Вячина - вмещала стол, два стула и небольшой шкаф.
     - Что случилось? - спросил Вячин, когда едва вошедший Лагойда уселся.
     - Звонила жена Сереги Назаркевича. Его арестовали. Ушел на  допрос  в
прокуратуру и не вернулся. Просила помочь.
     - А что мы можем сделать?
     - Я ей так и сказал.
     - Правильно. От наших телодвижений никакого толку не будет,  а  можем
лишь напортить. Следователь хоть и молодой, но дотошный.
     - Он в институте широко загребает. Сейчас  там  какой-то  в  штатском
вертится,  маленький  такой,  на  кавказца  похож.  К   директору   дважды
наведывался, нашего старика-вахтера тормошил.
     - Им за это деньги  платят...  Как  думаешь,  неужели  это...  Серега
Назаркевич? - осторожно спросил Вячин.
     - Ты у меня уже об этом спрашивал. Конечно,  не  хочется  верить.  Но
всякое бывает, тем более - их  отношения.  А  он  психованный,  -  Лагойда
посмотрел Вячину в глаза. - А ты-то как думаешь?
     - Черт его знает. В  жизни  бывают  такие  выкрутасы!..  Жена  Сереги
адвоката нашла?
     - Не знаю.
     - Это нас с тобой опять начнут таскать, как свидетелей.
     - Свидетели чего? - спросил Лагойда.
     - Ну,  мы  вроде  приятели,  вместе  работали,   да   и   сейчас,   в
кооперативе...  Обычно  интересуются   кругом   знакомых   обвиняемого   и
потерпевшего.
     - В этом деле от нас с тобой толку мало, - заключил Лагойда.
     - Не скажи, мы же с тобой не знаем, какие  Серега  дает  показания...
Кого Яловский назначил вместо Кубраковой?
     - Пока, до конкурса, исполняет  обязанности  Коган.  Он  удобный  для
Яловского, покладистый.
     - А для нас с тобой?
     - В каком смысле?
     - В смысле поликаувиля.
     - Поживем - увидим...


     Был конец рабочего дня, когда Джума Агрба шел по коридору  института,
завершив непродолжительный разговор с ночным  вахтером  Сердюком,  оторвав
его от возни с электромоторчиком. Пахло канифолью, от паяльника шел дымок.
Разговор и в этот раз оказался пустым проворотом, дымом, как от паяльника.
Ничего, кроме Кубраковой в ту ночь в институте вахтер не видел, ни с  кем,
по его словам, она тогда не встречалась,  никто  ее  не  ждал,  все  двери
открывала своими ключами, запасные висели  на  гвоздике  на  общей  доске.
Ничего подозрительного вахтер не заметил, ничего в ту ночь в институте  не
пропало, во всяком случае жалоб  не  было.  Опять  Скорику  тут  рыбку  не
выудить.
     "Все говорят сплошную правду, ни у кого никаких противоречий: если бы
не случилось убийство, то и в голову не пришло бы усомниться. Но кто-то же
врет! - философски рассуждал Агрба. - Кто-то. Все врать не  могут.  Должна
иметься спрятанная правда,  чтоб  было  от  чего  оттолкнуться  и  шагнуть
дальше"...
     - Директор у себя? - спросил Джума у секретарши.  -  Доложите:  майор
Агрба.
     Яловский сидел, подперев лицо кулаками  и  глядел  ожидающе  Джуме  в
глаза. И в этом ожидании Агрба уловил какое-то сочувствие, мол,  жаль  мне
тебя, майор, бесполезны твои визиты сюда...
     - Что на этот раз?
     -  Альберт  Андреевич,  имелось  ли  в  лаборатории  что-нибудь,  что
представляло интерес? - спросил Агрба, усевшись.
     - Разве что бутыль с хорошим спиртом. И еще  -  опытная  лабораторная
установка, гнавшая поликаувиль. Об этом я, по-моему, вам уже рассказывал.
     - Назаркевич знал о его достоинствах?
     - Безусловно. Он участвовал в разработках.
     - А какова ваша степень участия в них?
     - Относительная, скажем так: обеспечивал, - он усмехнулся.
     - А запатентована работа как? В  смысле,  чье  авторство?  Единолично
Кубраковой?
     - Единолично, единолично, - он снова усмехнулся.
     - Альберт Андреевич, простите за такой бестактный вопрос: в институте
бытует мнение, что Кубракова в каком-то смысле вас подавляла, осложняло ли
это ваши отношения? Говорят, завлаб Коган покладистый.
     - Вопрос действительно не из  тактичных,  -  нахмурился  Яловский.  -
Поэтому  я  вам  отвечу  без  подробностей:  да,  Исаак  Израилевич  Коган
покладистый.
     - А что из себя представляет ночной вахтер Сердюк?
     - У вас и у вашего  коллеги  из  прокуратуры  странная  манера:  этот
вопрос мне ставится в третий раз. Это что, у вас такая метода?  Ловить  на
противоречиях? Повторяю в третий раз: сюда на работу пригласил  и  устроил
его я, претензий к нему никаких не имею.  Что  касается  его  знакомств  и
связей вне службы, выясняйте сами.
     - Вы  не  получали  в  последнее  время  от  Кубраковой  каких-нибудь
докладных или заявлений?
     - Нет. Она вообще  не  любила  эпистолярный  жанр.  Все  предпочитала
решать устно, - Яловский посмотрел на часы. - Если у вас есть еще вопросы,
нам придется перенести их на следующий раз, если нет, то... У  меня  через
десять минут внеплановая оперативка.
     "Раздражен, даже клычки точил и дал мне отлуп, - думал Агрба,  выходя
из института. - Но с Кубраковой, похоже, у них не было все безоблачно".  В
сущности Джума сегодня выполнял не  столько  оперативную  работу,  сколько
следовательскую. Поэтому, полагал он, если чего и упустил  или  сделал  не
так - не взыщите, Виктор Борисович Скорик, сами меня туда погнали...


     Оперативка закончилась. Все разошлись. Яловский,  пересмотрев  бумаги
на столе, высыпал из пепельницы окурки в корзину для  мусора,  и,  заперев
двери  кабинета  в  пустой  приемной,  спустился  вниз.  В  вестибюле   за
загородкой в маленькой конторке вахтера Сердюка горела  настольная  лампа.
Вахтер копался пинцетом в обмотке какого-то разобранного реле.
     - Анатолий Филиппович, - позвал Яловский.
     Вышел вахтер.
     - Возьмите, пожалуйста ключи, - Яловский положил связку на барьер.  -
Как жизнь? Какие новости?
     - Мои новости тут, - указал он на конторку. - Сижу, газеты  читаю.  В
них  все  новости.  Вот  вожусь  с   реле,   сосед-автомобилист   попросил
посмотреть. Да еще следователь заходит в гости.
     - Часто?
     - Несколько раз наведывался. И из милиции.
     - Что же вы сообщали?
     - А что я знаю?
     - Н-да... Ну хорошо, спокойной ночи.
     - Всего доброго...



                                    24

     Я ничего так не боюсь, как разговора, который  начинается  с  вопроса
"Как жизнь?", либо с комплимента, потому что после  долгого  вступления  в
сущности ни о чем идет главное - просьба "выручить". В известной степени к
людям подобного типа относилась и моя троюродная сестрица Неля. Поэтому ее
чрезвычайно редкие звонки из Харькова всегда приводили  меня  в  состояние
напряженности и повышенной готовности. Так  было  и  в  этот  раз.  Звонок
начался в начале двенадцатого  ночи.  Я  в  это  время  заканчивал  делать
выдержки из прошлогодних комплектов "Знамени" и "Нового  мира",  поскольку
хранить все журналы уже было негде.
     - Здравствуй, - сказала Неля. - Как жизнь?
     - Прекрасна! - ответил я.
     - Я прочитала твою статью в  еженедельнике  "Жизнь  и  право".  Очень
толково. Важно, что без всякой юридической казуистики, доступно и  понятно
любому обывателю... Молодец...
     - Ты что-то хотела? - пресек я.
     - Да. У меня к тебе просьба. Ты помнишь, в последний мой приезд к вам
я  останавливалась  у  своей  приятельницы  Ангелины  Назаркевич.  У   нее
неприятности,  вернее  у  ее  сына.  Им  нужен  хороший   адвокат,   и   я
порекомендовала тебя. Так что не удивляйся, если к тебе обратятся от моего
имени. И сделай, пожалуйста, все возможное.
     - Тебе бы следовало поговорить со мной, заручиться моим согласием,  а
уж потом посылать ко мне людей. А  если  я  занят  другим  делом,  сижу  в
процессе? Ты об этом подумала?
     - Но не могла же я отказать!
     Я понял, что  дальнейший  разговор  бессмыслен,  я  только  увязну  в
препирательствах, поэтому спросил:
     - Что там у этих Назаркевичей произошло?
     - То ли его арестовали, то ли собираются, точно не знаю. Это  связано
с Кубраковой. Они тебе объяснят.
     - Надеюсь.
     - Ты что-нибудь выяснил относительно моей статьи, которую я оставляла
Кубраковой?
     - Пока ничего конкретного. Надо ждать завершения следствия.
     - Ну, хорошо. Будь здоров, - на этом ее интерес ко мне иссяк...
     Когда раздражение мое, как муть в стакане, постепенно осело, я понял,
что Неля тут же перезвонит Назаркевичам и сообщит, что все улажено, что  я
с удовольствием воспринял ее просьбу...
     Видимо, так оно и было: на  следующий  день  ко  мне  в  консультацию
явилась жена Назаркевича. С  ее  слов  я  уяснил,  что  муж  ее,  кандидат
химических наук, работал в лаборатории Кубраковой, что сейчас по  договору
нанялся в какой-то кооператив, что его подозревают в убийстве  Кубраковой,
ведет дело следователь Скорик. "Это неправда, муж ни в чем не виноват",  -
в заключение сказала она, утирая слезы. К таким заявлениям я привык давно,
значения им не придавал, обычное поведение клиентов.
     Мне не очень  хотелось  браться  за  это  дело  по  многим  причинам:
во-первых, просто не люблю  дела,  связанные  с  убийством;  во-вторых,  и
Кубракова, и Назаркевич  люди  определенного  социального  статуса,  а  не
люмпены или рецидивисты, что, как это случается порой, не исключает выхода
на сцену так называемого "общественного мнения", которое, не считаясь ни с
фактами, ни с законом, налегает на голосовые связки; в-третьих,  поскольку
дело вел Скорик, значит надзор, как я высчитал, осуществлял Миня  Щерба  -
хотя и деталь, однако малоприятная. Но... сестрица моя наобещала,  похоже,
от моего имени; передо мной сидела молодая женщина и тоскливо  заглядывала
в глаза. Я объяснил ей свои права и возможности, права ее  мужа  в  период
предварительного следствия.
     - Что значит "предварительное"? - спросила она.
     - До суда и для суда. Окончательное - в суде.
     - Но он ни в чем не виноват! - повторила она.  -  Неужели  его  будут
судить?!
     - Ничего не могу вам сказать сейчас.
     - Что мне дальше нужно делать?
     Я втолковал ей, каким образом оформить  законность  моего  участия  в
деле.


     Скорик был вежлив, официален. Никакого недовольства не выказал, но  я
был опытней, и за отдельными словами и фразами  недовольство  все  же  это
уловил,  отнеся  его  к  обычным  взаимоотношениям  между  следователем  и
адвокатом.  Он  внешне  спокойно  воспринял  мое  желание  ознакомиться  с
материалами следствия. Впечатление от них у меня  сложилось  двойственное:
вроде и достаточно всего, чтобы предъявить Назаркевичу обвинение, а все же
чего-то непробиваемого не хватало. Будучи  на  месте  Скорика,  я  бы  еще
повременил, да и не спешил  бы  с  такой  мерой  пресечения  -  содержание
Назаркевича под стражей, ибо обвинение построено в основном  на  косвенных
доказательствах. Но поразмыслив, я все же решил не начинать  с  конфликта,
полагая,  что  позже,  вникнув  поглубже  в  каждый  эпизод  и   обнаружив
какие-нибудь проколы в них, суммируя, напишу  ходатайство,  в  крайнем  же
случае, если Скорик будет упорствовать, настаивая на своем толковании этих
эпизодов, постараюсь в распорядительном заседании  на  суде  сделать  все,
чтоб дело завернули на доследование, это в известной мере загонит  Скорика
в  цейтнот.  В  такой,  избранной  мною  тактике,  имелся,  правда,   один
существенный изъян: все это время  Назаркевич  должен  будет  пребывать  в
СИЗО.
     Сам  Назаркевич  вел  себя  у  Скорика  по-дурацки.  Ознакомившись  с
обвинением, он посмотрел на меня так, словно  я  со  Скориком  в  каком-то
сговоре. Его осунувшееся дергавшееся лицо,  пылавший  взгляд,  исполненный
презрения, казалось, ко всему миру, производили неприятное впечатление. На
вопрос  Скорика,  признает   ли   он   себя   виновным,   Назаркевич,   не
посоветовавшись со мною, брякнул:
     - Признаю! И только для того, чтобы  в  суде  отказаться  и  доказать
всем, что вы не профессионал, а дилетант! - и он ткнул худым пальцем  чуть
ли не в физиономию Скорика.



                                    25

     Майору польской полиции Чеславу  Ендрыху  очень  не  хотелось  в  эту
командировку, хотя ехать-то всего ничего:  до  польско-украинской  границы
всего два часа машиной. Еще пять лет назад такая поездка была бы  приятной
прогулкой: на границе встречал бы коллега и приятель майор Вадим  Проценко
(сейчас уже подполковник, зам начальника управления угрозыска), свезли  бы
Чеслава в маленькую, уютную, с хорошим  буфетом  ведомственную  гостиницу.
Днем - дела, а вечером, обычно  на  квартире  Джумы  Агрбы  хороший  загул
вкусной  еды,  коньяка,  водки  навалом,  компания  подбиралась   крепкая,
мужская. Но и Чеслав Ендрых умел отвечать гостеприимством, когда по  делам
приезжали Проценко с  Агрбой.  Погулять  после  хлопотного  дня  ездили  в
Ланьцут в  ресторан  при  музее-дворце  Потоцких.  Все  было  просто,  все
решалось одним-двумя телефонными звонками  через  границу.  А  теперь  все
рухнуло,  пришла  команда:  "Никаких  деловых,  служебных  контактов,  все
официально, нужно им, пусть через МИД, через ваше  начальство  в  Варшаве,
все услуги пусть оплачивают". За последние два года он,  Чеслав,  вынужден
был несколько  раз  отказать  Проценко.  Последний  раз  нынешней  весной.
Состоялся неприятный телефонный разговор.
     "Привет, Чеслав. Тут такое дело: мне нужно к  вам  перебросить  своих
хлопцев.  У  вас  там  где-то  между  Перемышлем  и  Жешувом  катаются  на
"восьмерке" два наших рецидивиста, поехали к вам по липовому  приглашению.
Не  дураки,  поляков  не  трогают,  грабят  своих  соплеменников-туристов.
Поможешь?"
     "Рад бы, Вадим, но не могу, не имею  права.  Ты  ведь  знаешь,  какая
теперь ситуация. Все, что было - похоронено", -  сказал  Ендрых,  радуясь,
что не видит в этот момент перед собой глаз Проценко.
     "Что ж, нет так нет.  Думаешь,  они  ограничатся  соотечественниками?
Залепят вам несколько грабежей, или не дай Бог,  убийство,  закукарекаете.
Будь здоров", - Проценко повесил трубку...
     И вот сейчас подперло Ендрыха, пересилив чувство неловкости, вынужден
был позвонить Проценко:
     "Ты конечно, Вадим, можешь послать меня. И будешь прав. Но мне  нужно
ехать к тебе. Дело важное", - сказал Ендрых.
     "Я поговорю с начальством. Позвони завтра в это  время",  -  суховато
ответил Проценко...
     Назавтра майор Ендрых снова позвонил:
     "Ну что, Вадим?"
     "Уговорил. Приезжай".
     "Спасибо. Завтра в девять, в начале десятого подъеду прямо к  тебе  в
управление", - сказал Ендрых, понимая, что никто его встречать, как прежде
на границе не будет. И в гостиницу ведомственную не  определят,  в  лучшем
случае заночует  в  "Интуристе",  отвалив  за  номер  приличную  сумму.  И
веселого застолья у Джумы Агрбы не устроят...
     Вот о чем  думал  майор  Чеслав  Ендрых,  сидя  за  рулем  "фиата"  и
приближаясь к переходу на польско-советской границе. Не хотелось ему в эту
командировку, потому что вез он  в  пустой  машине  невидимого  пассажира:
чувство неловкости и утраты...


     - Сколько же мы не виделись? - спросил Проценко, разглядывая Ендрыха.
     - Наверное, лет пять... Летит жизнь.
     - Знать бы куда, - вздохнул Проценко, обходя свой письменный стол.
     - Тоже верно. Я через два года уже на пенсию. Если раньше не выгонят,
- Ендрых щелкнул зажигалкой.
     - За что же тебя выгонять? Ты же профессионал.
     - Я ведь из "бывших", а новая власть предпочитает чистопородных.
     - Ты надолго?
     - Завтра уеду.
     - Где остановился?
     -  Наши,  из  здешнего  консульского  Агентства,  заказали  номер   в
"Интуристе".
     - Понятно, - усмехнулся Проценко.
     - Как Джума? Еще работает у тебя?
     - А куда денется? Сейчас позову, если он  на  месте,  повидаетесь,  -
Проценко ухватился за вопрос Ендрыха об Агрбе, ему  не  столько  хотелось,
чтоб они повидались, сколько нужен был Джума-свидетель (на всякий  случай)
просьбы, которую изложит Ендрых, ведь кто знает, с чем прикатил,  если  уж
решился при  нынешних  обстоятельствах;  кроме  того,  Джума,  вездесущий,
натасканный, много  чего  держал  в  своей  сыщицкой  памяти,  с  чем  он,
Проценко, с высоты своего начальственного положения просто не сталкивался.
Так что при разговоре с Ендрыхом Агрба мог стать и советчиком.
     Джума оказался на месте. Через десять минут был в кабинете Проценко.
     - Вот это гость! - воскликнул Агрба, обнимаясь с Ендрыхом, и  тут  же
через  плечо  уловил   предупреждающе-неодобрительное   шевеление   бровей
Проценко.
     - Какими судьбами? - отстраняясь, спросил Агрба.
     - Судьба у нас с тобой одна, Джума, - Ендрых уселся и опять  закурил.
- Ловить.
     - Кого на этот раз?
     - Сейчас расскажу. Одна бабка из  Братковичей  купила  на  вокзале  в
Жешуве с рук какого-то парня золотое колечко с бриллиантиком. Подарок  для
своей внучки. Потом некая дама из Миельца, гостившая в  Жешуве  у  сестры,
тоже отоварилась таким колечком на Жешувском вокзале у частного  таксиста.
А некий пан из Свидника, будучи  в  командировке  в  Перемышле,  обзавелся
подобным подарком для своей благоверной. И опять - на вокзале  у  частного
таксиста, машина с Жешувскими номерами. Затем география меняется, остается
только место покупок, вокзалы, привокзальные площади и такси с  Жешувскими
номерами - Пабианцы под Лодзью, Сиерпц, Квидзин, это поближе к  Мальборку,
к Балтийскому побережью, наконец,  Собещев  под  Гданьском  и  Сопот.  Как
всякий нормальный обыватель, каждый из этих  покупателей  в  разное  время
обратился к ювелирам, чтоб  узнать,  удачна  ли  покупка:  переплатил  или
наоборот - взял подешевке. Во всех случаях оказалось, что в золотые кольца
вставлены не бриллианты, а феониты, искусственные  камешки.  И  посыпались
заявления в полицию. Продолжалось все это полтора года,  количество  жалоб
обрело некий качественный признак, мы поняли, что тут  не  случайность,  а
система: места, где продавались кольца во всех случаях  одни  и  те  же  -
вокзалы,  привокзальные  площади,  тут  проще   проворачивать   махинацию:
скопление людей, спешка, суета. И еще: почти в каждом  случае  продавец  -
водитель такси с Жешувскими номерами.
     - Ты приехал, чтоб нам это рассказать? - засмеялся Проценко.
     - Это имеет отношение и к вам, - сказал Ендрых.  -  Проследи  маршрут
продвижения колец: от польско-советской  границы,  то  есть  Перемышля,  к
Балтийскому побережью.  А  не  наоборот.  Мы  выстроили  график  по  датам
покупок. Сперва Перемышль, потом Жешув, дальше Лодзь, Мальброк и - вверх к
Балтике.
     - Ну и что это значит? - спросил с сомнением Проценко.  Очень  уж  не
хотелось ему, чтоб это дело оказалось по обе стороны границы.
     - Кольца идут от вас: на каждом фирменная бирка с  пломбочкой,  а  на
бирке указаны не только названия изделия, вес, проба, но и место, где  оно
изготовлено. Бакинская фабрика ювелирных изделий. А с  Азербайджаном,  как
тебе известно, мы не граничим. Значит партии товара доставляются из  Баку,
скапливаются где-то здесь у вас,  а  потом  перебрасываются  к  нам,  либо
изготавливаются  непосредственно  у  вас.  Чтоб  ты,  Вадим   не   мучился
сомнениями, обрадую: мы, хотя и не сразу, но нашли эту Жешувскую машину  и
ее водителя. Знал он немного, он  ведь  всего  лишь  продавец,  "разгонял"
кольца по стране, и убеждал нас, что это добро поступает отсюда,  от  вас.
Оказалось, он сбывал не  только  эти  кольца,  но  и  обычные  обручальные
золотые. При обыске нашли у него  целую  связку  на  проволочке,  тридцать
четыре штуки. Остаток. Тоже с бакинскими номерами, 583 проба. Наш  эксперт
проверял и ляписом, и какими-то кислотами. Подтвердил - золото.
     - С теми колечками, которые с феонитом ясно: там  плуты  зарабатывали
на разнице в стоимост