ваши хлопоты, - ответил Яловский...
     В приемной Кубраковой никого, кроме секретарши, не было. Она стояла у
сейфа, вытаскивала папки, сортировала их и расставляла вновь  в  известном
ей порядке. Солнце, бившее из  окна,  просвечивало  ее  рыжие  локоны,  и,
казалось, они  покрыты  каким-то  золотым  лаком.  Поздоровавшись,  Скорик
сказал:
     - Светлана Васильевна, я буду делать  обыск  в  кабинете  Кубраковой,
нужны понятые. Двое. Скажем, вы и пригласите еще кого-нибудь.
     - Кого именно?
     - Не имеет значения... Впрочем, можно бы товарища Лагойду.
     - Хорошо, я позвоню ему...
     В это время осторожно приоткрыв дверь, робко вошел немолодой  мужчина
и стоя на пороге, тихо спросил:
     - Разрешите?
     - Входите, Анатолий Филиппович.
     - Я принес ключи Елены Павловны, -  и  он  положил  на  столик  возле
пишущей машинки связку ключей.
     - Спасибо, Анатолий Филиппович.
     Уже уходя, мужчина поймал на себе взгляд Скорика, и тот заметил,  как
едва сдвинулись к переносице  его  брови.  Что-то  странное  было  в  этом
человеке,  какая-то  пружинистая  сила  ощущалась  в  нем,  ее  выказывала
свободная походка. А странным, как понял  Скорик,  было  лицо:  совершенно
лысый череп, непривычного цвета загар -  не  сезонный,  что  ли,  а  вроде
постоянный, заполнивший каждую складочку, каждую морщинку,  ну  а  главное
зубы - ровные, белые, один в один, а десны по-юношески розовые, не осевшие
от пародонтоза, не  изувеченные  никотином,  -  именно  это  прежде  всего
бросилось в глаза. Скорику показалось, что где-то он видел похожее лицо, а
может именно этого человека. И когда  тот,  вежливо  попрощавшись,  вышел,
Скорик  вспомнил:  в  кабинете  у  старшего  помощника  прокурора  области
три-четыре года назад. Скорик зашел тогда по какому-то вопросу. Тот читал,
листал бумаги, а человек этот сидел напротив. Скорик  ждал,  пока  коллега
освободится и разглядывал странное лицо визитера.
     "Хорошо. Будем разбираться", - сказал помпрокурора, подняв голову,  а
когда посетитель ушел, пробурчал: "Сперва сажаем, потом выпускаем".
     "Кто это?" - поинтересовался Скорик.
     "В сорок пятом, после войны посадили за сотрудничество  с  немцами  в
Богдановске. А дело-то вот, -  похоже,  дохлое,  -  он  показал  тоненькую
папку. - Буду сочинять  представление  в  суд.  Комиссия  по  реабилитации
рассмотрела"..
     - Светлана Васильевна, что за ключи вам принесли? - спросил Скорик. -
Сколько их вообще от приемной и кабинета?
     - Три пары. Эти, - она указала на только что возвращенные,  -  всегда
находятся у вахтера, запасные. Одна пара у меня. И еще  одни  постоянно  у
Елены Павловны. Личные.
     - А этот человек, который принес?..
     - Анатолий Филиппович? Наш ночной вахтер.
     - Как его фамилия?
     - Сердюк...
     Запыхавшийся, быстро вошел Лагойда, - коренастый, плотный,  пригладил
светлые волосы над высоким лбом с глубокими залысинами.
     - Заходите, Юрий Игнатьевич, - поднялся Скорик. - Я буду делать обыск
в кабинете Кубраковой. А вы и Светлана Васильевна - в качестве понятых. Не
возражаете?
     - Чего уж тут возражать, как говорят, понятой - не нанятой, -  слегка
улыбнулся Лагойда, не заметив, как неодобрительно нахмурилась Света...
     Скорик тщательно перебирал и просматривал каждую страничку  -  и  те,
что лежали на столе, и те, что в целлофановых  папочках,  выдвигал  ящики,
рылся в них. Лагойда и Света сидели рядом, сперва наблюдали  за  Скориком,
затем о чем-то тихо переговаривались. Ничего не найдя, Скорик прошелся  по
кабинету, обозревая его, вернулся к столу и взялся, как  за  увлекательное
чтение, листая перекидной календарь, начав с февраля. Все  странички  были
исписаны  памятками,  зачеркнутыми  быстрым  росчерком  шариковой   ручки.
Прочитывая их, Скорик удивлялся разнообразию всего, чем  занималась  и  во
что  вникала  Кубракова,  но  для  него  все  это  было  чужим  и  чуждым,
неинтересным. И только в одном месте - на листочке за 12-е мая заключенная
в овал красным фломастером незачеркнутой осталась запись:  "Вячину".  Если
рядом  с   другими   записями   имелись   слова-комментарии   "позвонить",
"выяснить", "договориться", "встретиться"  и  прочие,  то  в  этом  случае
значилась только фамилия. Вырвав листок, Скорик положил его в карман...
     Закончив и исполнив все формальности,  Скорик  вышел  из  кабинета  в
сущности  с  пустыми  руками.  Опечатывать  его  больше  не  было  смысла.
Поблагодарив и отпустив Лагойду, он только спросил:
     - Юрий Игнатьевич, где вас найти, если понадобитесь?
     - Этажом выше, комната 27, - Лагойда вышел.
     - Светлана Васильевна, вы Вячина знали? - спросил Скорик.
     - Конечно, он у нас много лет проработал технологом.
     - А где сейчас?
     - В кооперативе "Астра".
     - Какие у него были отношения с Кубраковой?
     - Нормальные.
     - Он появлялся у вас после ухода в кооператив?
     - Очень редко.
     - Вообще в институте или именно у Кубраковой? Когда последний раз они
виделись?
     - За день до  ее  отъезда  в  Германию.  Он  буквально  поймал  Елену
Павловну на улице возле института, мы уже с нею шли домой. Хотел о  чем-то
поговорить, но она спешила и сказала, что после ее возвращения. Второй раз
пришел, когда она была в Германии, справлялся, не вернулась ли еще.
     - Не была связана Кубракова  с  Вячиным  какими-нибудь  институтскими
делами? - он достал из кармана листок календаря. Видите - "Вячину". Это ее
рукой написано?
     - Ее. По-моему, Елена Павловна никаких дел с кооперативом  Вячина  не
имела. Хотя утверждать не берусь.
     - Вы не знаете, в каких кооперативах Лагойда и Назаркевич?
     - Кажется, вместе с Вячиным.
     - Спасибо, Светлана Васильевна, -  поднявшись,  Скорик  направился  к
двери.
     - Что же все-таки случилось с  Еленой  Павловной?  -  робко  спросила
Света.
     - Пытаемся понять, - ответил он, глядя ей в глаза. - У  вас  красивые
волосы, - улыбнулся Скорик, уводя собеседницу от расспросов.
     - А что хорошего? Рыжие. В школе дразнили.
     - Это от зависти... До свидания...
     Поднявшись этажом выше, он прошел  по  длинному  коридору,  отыскивая
комнату N_27. Постучавшись, вошел. Небольшой кабинетик, скорее  каморка  с
одним столом, два  стула  и  дешевый  фанерный  шкаф  с  выбитым  стеклом,
заполненный какими-то  бумагами,  папками.  За  окном  хозяйственный  двор
института.
     Лагойда предложил сесть.
     - Юрий Игнатьевич, вы с Назаркевичем в одном кооперативе?
     - Да.
     - У Вячина?
     - Да.
     - Что производит "Астра"? - Скорику показалось, что Лагойда удивился,
когда он произнес название кооператива. Проявил эту осведомленность Скорик
умышленно.
     - Много хороших вещей, - и Лагойда перечислил.
     - Вы давно знакомы друг с другом?
     - Давненько.
     - Друзья?
     - Ну как  сказать...  Вроде  приятели,  -  Лагойда  был  в  сиреневой
сорочке, рукава закатаны, сильные руки поросли до локтя светлыми волосами.
Во время разговора он поглаживал правой рукой  левую,  порой  обнажая  под
волосами красивую татуировку  -  попугая,  сидевшего  на  кольце.  Заметив
взгляд Скорика, накрыл попугая ладонью. - Баловство.
     Это  была  не  мальчишеская  неумелая   татуировка,   а   исполненная
профессионалом.
     - Вы не знаете, когда Назаркевич вернулся из Богдановска:  в  тот  же
день или на следующий? - спросил Скорик.
     - Вот этого не знаю.
     - У Вячина в кооперативе есть телефон?
     - Телефон-то есть, только самого Вячина нет. В командировке.
     - Где?
     - В Польше.
     - Давно уехал? Надолго?
     - Уехал... -  Лагойда  задумался,  -  по-моему,  в  прошлый  четверг.
Завтра-послезавтра должен вернуться.
     - Как думаете, Юрий Игнатьевич, кто может занять место Кубраковой?
     - Это уж не моя забота! Не вникаю.
     - Я в том смысле, что кто-нибудь лелеял такую мечту?
     - Мое дело - энергетическое хозяйство, а в сферы Кубраковой я носа не
совал, мне это, как говорят, до одного места.
     - До лампочки? - подмигнул Скорик.
     - Можно и пониже.
     - Раз так, тогда и закончим.
     - Я провожу вас.
     - Спасибо, не надо. Я найду дорогу...


     Около пяти вечера Скорик позвонил на квартиру Кубраковым. Трубку взял
брат:
     - Можете приезжать. Я подготовил маму.  Только  вы  постарайтесь  без
особого усердия. Сами понимаете ее состояние, - не стесняясь,  предупредил
он.
     - Постараюсь. Я ведь к вам не в гости с балалайкой собираюсь, - в тон
ответил Скорик.
     - Понятно, понятно. Приезжайте...
     Скорик увидел то, что и ожидал в  этом  доме,  построенном  в  начале
века: большие комнаты, потолки почти четыре метра, в углах изразцовые печи
с подведенным газом, высокие окна с овальными фрамугами.
     Кубраков усадил его на стул, сказал:
     - Посидите, я позову маму.
     - Одну минутку, Александр Павлович, - остановил его Скорик.  -  Я  не
собираюсь делать обыск, просто  хочу  осмотреть  комнату  Елены  Павловны,
письменный стол и задать несколько вопросов вашей маме. Не  исключаю,  что
мне еще раз  придется  наведаться  в  комнату  Елены  Павловны  для  более
тщательного осмотра, -  избежал  он  слова  "обыск".  -  Я  предварительно
позвоню.
     - Нас здесь не будет. Я забираю маму к себе в Сокирцы, пусть  поживет
у меня какое-то время. Я дам вам ключи от квартиры, ключи сестры.
     - Доверяете? -  улыбнулся  Скорик,  стараясь  расположить  хозяина  к
непринужденному разговору.
     - У нас воровать нечего.
     - А если мне надо будет что-нибудь  изъять?  Без  вас  и  понятых  не
смогу.
     - Позвоните мне в Сокирцы заранее, я приеду.
     - Куда звонить?
     - Я райвоенком в Сокирцах.
     - Александр Павлович, ваша сестра умела плавать?
     - Очень хорошо. Она ведь родилась на Волге, в Саратове...
     - Как зовут вашу маму?
     - Ольга Степановна.
     - Пожалуйста...
     Седая, с бледным осунувшимся лицом, в длинном  байковом  халате,  она
показалась Скорику сейчас много выше,  нежели  тогда,  на  кладбище.  Села
напротив, положив белые старческие руки на стол, сцепив пальцы, но дрожь в
них унять не могла.
     - Ольга Степановна, простите мое вторжение, но что поделать, -  такая
служба, - начал Скорик. - Мне нужно задать вам несколько вопросов.
     Она согласно кивнула.
     - Ольга Степановна, не жаловалась ли вам Елена Павловна  в  последнее
время, что кто-то ей угрожает или преследует?
     - Нет. Ее  нельзя  было  преследовать.  Она  была  добрый  отзывчивый
человек и никому плохого не могла ни пожелать, ни сделать, - тихо  сказала
старуха.
     - Не была ли угнетена чем-нибудь?
     - Нет.   Наоборот.   Из   Германии   Леночка    вернулась    веселая,
возбужденная... Вы считаете, что ее убили? - спросила вдруг.
     -  Ничего  определенного  сказать  пока  не  могу.   Но   постараемся
докопаться  до  истины,  -  шаблонных  фраз  было  не  избежать.  -  Ольга
Степановна, у вас лично нет подозрений в отношении кого-либо?
     Она долго молчала, потом произнесла:
     - Мне всегда был неприятен Назаркевич, хотя я никогда его не  видела.
Но Леночка говорила, что все  неудачники  неврастеники.  Она  считала  его
неудачником, и полагала, что он когда-нибудь сорвется.
     - Что она имела в виду?
     - Не знаю.
     - В Богдановск Елену Павловну отвозил Назаркевич. Вернувшись,  он  не
позвонил вам, что Елена Павловна осталась там еще на день,  может  передал
какие-нибудь ее слова?
     - Нет. Он вообще сюда никогда не звонил.
     - Я могу осмотреть комнату Елены Павловны?
     - Идемте, - встал сидевший все время молча Кубраков. - Ты иди к себе,
мама, ложись...
     Комната Кубраковой скорее  напоминала  коридор  -  длинная,  с  одним
окном. Изразцовая печь. В углах потолков залегли пыльные тени.  На  темном
скрипучем паркете лежал  затертый,  грязно-зеленого  цвета  ковер.  Тахта,
простой платяной шкаф, стул у письменного  стола,  на  стене  потускневшее
зеркало. Впечатление такое, что это - случайное жилье, что  большую  часть
времени обитатель проводит вне стен.
     Присутствие Кубракова сковывало. И все же Скорик довольно скрупулезно
перебрал бумаги на столе. Но и  здесь,  как  и  в  кабинете  Кубраковой  в
институте, - ничего личного, все служебного свойства. Хотелось порыться  в
ящиках  письменного  стола,  но  Скорик  решил  сделать  это  в  спокойной
обстановке, когда Кубраков с матерью уедут в Сокирцы. Перекидной календарь
он все же решил полистать. Нашел только одну интересную для  себя  запись:
на  страничке  за  20-е  мая  было  написано  рукой  Кубраковой  "Вячину".
"Календарь надо будет потом изъять официально", - подумал Скорик и сказал:
     - У меня все, Александр Павлович.
     Кубраков проводил его до двери, вручил ключи...



                                    16

     Верно говорят: одной рукой узел не  завяжешь,  поэтому  не  следующий
день в кабинете криминалистики у Войцеховского  они  собрались  вчетвером:
Войцеховский, Агрба, Скорик и Щерба. До  этого  Скорик  успел  побывать  у
Кубраковых, застал их уже  садившимися  в  машину.  Он  показал  им  очки,
привезенные Джумой. Мать и брат опознали их, Елена Павловна привезла их из
Италии, заплатила большие деньги. На вопрос Скорика, какое зрение  было  у
Елены Павловны, мать сказала, что  дочь  очками  пользовалась  только  при
чтении и во время работы, обычно же очков не  носила,  левое  стекло  +4,5
диоптрии, правое +5. На обратном пути Скорик заехал  в  "Медтехнику".  Там
проверили и подтвердили: левое стекло +4,5, правое +5. И  еще  восхитились
оправой, такой никогда не видели,  суперновая,  на  руках  потянет  тысячу
рублей, заверили, что в систему "Медтехники" такой товар не поступал...
     - В нашем городе только Кубракова ездила в Италию, - иронично заметил
Щерба.
     - Но стекла-то - ее! +4,5 левое и +5 правое!
     - Хотите, я найду вам сколько угодно людей с подобным зрением,  -  не
унимался Щерба.
     - Ну нельзя же так, Михаил Михайлович! Если будем все  время  ставить
себе такие препоны, никогда не выберемся на дорогу! - раздражался Скорик.
     - Ладно, сделаем допущение, очки на  том  месте  потеряла  Кубракова.
Странная она женщина: попала в Богдановск, а оттуда пешком перла к  обрыву
15 километров, чтобы  почитать  эту  книгу,  газету  или  еще  что-нибудь.
Достала очки, почитала, очки выбросила и ушла?  Глупость!  Ну  а  если  по
логике? Там у обрыва ей срочно потребовалось что-то прочесть. Согласитесь,
что такие очки без футляра не носят. Значит, она достала из сумки  футляр,
вынула очки, футляр положила в сумку, прочитала  нечто.  И  тут  почему-то
выронила очки. А футляр исчез вместе с сумкой. Что в ней было еще,  мы  не
знаем. Но это не похоже на ограбление: часы "Сейко" с нее не сняли.  Итак,
ей пришлось что-то срочно прочесть. Если бы это было у нее  с  собой,  она
могла прочитать и раньше - в Богдановске, в машине, по дороге к обрыву,  а
не ждала бы пока окажется именно там.
     - А может быть ей в том месте как раз и  дали  это  чтиво,  -  сказал
Агрба.
     - К этому я и веду, - подтвердил Щерба.
     - Она не пришла туда  пешком,  ее  привезли,  -  Агрба  посмотрел  на
Войцеховского.
     - Замеры колеи, которые ты сделал, укладываются только в одно  -  это
"Жигули", - сказал Войцеховский.
     - С шоссе к обрыву  водитель  съехал  там,  где  стоит  знак  "правый
поворот запрещен", - напомнил Агрба.
     - Ну, в пустынном месте кто не нарушит, - заметил Скорик.
     - И  все  же  рисковал.  Гаишники  там  бывают.  Недалеко  поворот  в
заказник, куда въезжать вообще  нельзя,  но  любителей  жарить  шашлыки  и
возить баб хватает. ГАИ любит там за ними охотиться, - сказал Агрба.
     - Водитель мог не знать, - сказал Щерба.
     - Не думаю, - сморщился Агрба. - Если он знал это пустынное  место  и
обрыв, значит бывал в этих краях.
     - Рисковал, но нарушил, потому что уж нужно было к  обрыву?  -  Щерба
обвел взглядом всех. - Согласимся. Поехали  дальше,  Виктор  Борисович,  -
обратился Щерба к Скорику.
     - Кубракова была очень хорошей пловчихой, так что, если бы она  упала
в реку или ее столкнули... - начал Скорик.
     - Понятно, -  оборвал  Щерба.  -  Ее  столкнули,  когда  она  была  в
бессознательном состоянии? Но ведь случаев насилия, предшествовавших этому
нет, - резюмировал Щерба. - Что скажете?
     - Никаких бумажек, писем, записок, что говорило бы о самоубийстве,  я
не нашел. Она была  одержима  работой.  Особенно  последнее  время,  после
возвращения из Германии. Какой-то контракт с немцами. Была увлечена  этим,
- продолжал Скорик. - Чего вдруг  самоубийство?  Человек  прагматичный,  с
очень устойчивой психикой... Кстати, возник новый персонаж.
     - Кто такой? - спросил Щерба.
     Скорик рассказал о надписях на листках календарей и прочее, что узнал
о Вячине.
     -  Да,  вспомнил  он,  -  знаете,  кто  работает  ночным  вахтером  в
институте? Человек, который в 1945-ом был осужден за пособничество  немцам
в Богдановске.
     - Самые осведомленные люди это не мы и не милиция, - хмыкнул Щерба, -
а швейцары ресторанов, отелей, ночные сторожа, дворники... С этим  Вячиным
тоже надо бы знакомство завести.
     - Он в Польше сейчас, - ответил Скорик.
     - Когда-нибудь же вернется... Сегодня пятница, -  напомнил  Щерба.  -
Пятый день, как мы получили труп Кубраковой. Ее уже похоронили, а  вы  все
никак не можете встретиться с Назаркевичем, Виктор Борисович. А ведь он ее
отвозил в Богдановск! И в друзьях ее, как вы уже знаете, не состоял. О чем
они говорили по дороге? Может помирились, а может разругались вдрызг.
     - Он в больнице, - напомнил Агрба.
     - Ну и что? Ушиб колено! Не без сознания же он!  -  это  адресовалось
Скорику.
     - Там невозможно толком поговорить, палата на  шесть  человек.  Через
два-три дня он уже будет ходячим, тогда это будет проще.
     - Ладно, вы тут колдуйте, - Щерба направился к двери.


     Вернувшись к себе, Щерба медленно опустился в кресло, бросив  тяжелые
руки  на  стол  поверх   тяжелых   бумаг.   Папки.   В   каждой   схвачены
скоросшивателем   протоколы   допросов,   постановления,   объяснительные,
заключения экспертизы, акты, справки. И все  написано  разными  почерками,
разборчиво или каракулями, со  множеством  лишних  знаков  препинания  или
вовсе без них, грамотно и понятно или ужасающе безграмотно и  косноязычно.
Все это надо читать, разбирать по буковке,  по  слову,  чтобы  вникнуть  в
смысл. Изо дня в день, из года в год. Вот уже  почти  четыре  десятилетия.
Собрания  сочинений!  Тома!  Со  своими  характерами,  сюжетами,  людскими
судьбами, каких не породит ничья изощренная фантазия. Но в  наше  безумное
время вообще стало на дыбы,  вверх  ногами.  Какая-то  часть  человечества
стоит на голове... В Щербе  ожило  воспоминание  из  детства:  он  не  мог
понять, что земля круглая. Как так: сколько бы ни шел - по дороге, в лесу,
в поле, - все ровная и ровная. Тогда он нарисовал Землю - круг,  на  одном
полюсе изобразил человека, надписал "это я", перевернул рисунок на 180ё  и
изобразил другого человечка. Получилось, когда он вертел рисунок, что одна
из фигурок обязательно висит вниз головой. Кто же?
     Что-то вспомнив, он потянулся к телефону, набрал номер:
     - Юрконсультация? Пожалуйста, Устименко.
     Щерба ждал, слышал,  как  кто-то  звал:  "Артем  Григорьевич,  вас  к
телефону"... - Артем, здравствуй. Это Щерба.
     - Здравствуй, Миня. Я тебя слушаю.
     - Неудобно получилось: ты заходил зачем-то, ждал да так  и  ушел.  Ты
извини, замордовала работа. Ты что-то хотел?
     - Ерунда, Миня, не горит. Там у вас кто-то ведет дело  Кубраковой  из
какого-то НИИ...
     - А что у тебя за интерес?
     - Пустяковый. У меня в Харькове родственница, она отправляла  в  этот
НИИ Кубраковой свой доклад или реферат. Теперь ей хочется  заполучить  его
обратно, поскольку, возможно, на нем есть пометки Кубраковой. Во