,  на  педалях  комочки  старой  засохшей
глины. На спидометре девяносто семь тысяч. В "бардачке" оказался  нехитрый
набор:  фигурная  отвертка,  рулончик  изоляционной  ленты,  два  пакетика
автошампуня, в футляре манометр, в самом низу три странички  машинописного
текста, втиснутые в целлофановую  папочку.  Посветив,  Джума  пробежал  по
диагонали. Это была какая-то  докладная  на  имя  Кубраковой,  подписанная
Назаркевичем. Положив все на место, Агрба стал обшаривать большие  карманы
чехлов на спинках передних сидений. В одном оказался атлас дорог, в другом
круглый, большого диаметра колпачок с резьбой внутри. Белый, пластмассовый
с фирменной надписью "Метах". Он был новый, незахватанный пальцами, с него
еще не сошел глянец. Понюхав колпачок и не ощутив никакого  запаха,  Джума
опустил его туда же, где и обнаружил.
     Больше здесь делать было нечего. Осматривать всю машину снаружи  надо
будет с понятыми, официально, под видом сотрудника ГАИ...
     - С трудом - мешал брезент - он выбрался, осмотрелся и тихо вышел  со
двора. Домой пешком добрался в пятом часу утра. Жена  не  слышала  ни  как
уходил, ни как вернулся...



                                    19

     На техосмотр Вячину нужно было  еще  в  мае,  да  все  никак  не  мог
выбраться. Потому с утра,  перед  тем,  как  идти  к  себе  в  кооператив,
отправился в сберкассу оплатить налоговую мощность и за  техосмотр.  Перед
выходом из дому созвонился с Лагойдой и условился встретиться у сберкассы,
когда тот будет идти на работу - это по дороге.
     Очередь была большая, на добрый час.  Лагойда  подъехал  минут  через
пятнадцать, по-быстрому они обменялись новостями.
     - Как ее угораздило утонуть? - спросил Вячин.
     - Кто ее знает? Следствие идет. Меня уже допрашивали.
     - А ты-то причем?
     - У прокуратуры свой протокол, - скаламбурил Лагойда.
     - Похороны были большие?
     - Народу собралось много.
     - А где похоронили?
     - На Центральном.
     -  Скажи!  Наверное  Яловский  через  горсовет  пробил...  Какие  еще
новости?
     - Сережа Назаркевич в больнице. Попал в аварию.
     - Сильно побился?
     - Колено зашиб. Через пару дней выписывается. А машину поуродовал  по
нынешним ценам тысячи на три: радиатор, крыло, бампер, фару вдребезги. Это
мне его Наталья рассказала.
     - Он же гонит, как сумасшедший. Джигит! - Вячин оглянулся,  посмотрел
как движется очередь. - Смотри, видишь пожилого мужика у  самой  двери,  с
коричневым кейсом.
     - Ну вижу.
     - Знаешь кто это? Слышал дело о рэкетирах, потрошили  кооперативы  "У
самовара", "Элегант", "Детский сапожок"? По  делу  проходил  младший  брат
Володи Гайворонского.
     - Директора завода "Рембыттехника"?
     - Да. Я ходил с Володей на суд. Интересно было. Так вот этот с кейсом
-  адвокат  Устименко.  Володе  его  порекомендовали.  Силен!  Такую  речь
произнес - плакать хотелось. И знаешь, дали по минимуму.
     - Свари крапиву с сахаром - тоже сладко будет... Ладно, хрен с ним, с
этим адвокатом, мне пора, - Лагойда взглянул на часы.
     - Когда появишься?
     - После четырех.
     - Давай, надо кое-что обсудить. Есть проблемы...


     Жена Назаркевича была предупреждена Агрбой, приехал он около  десяти.
Она ждала его у машины: что поделать, ГАИ есть ГАИ, а автомобиль побывал в
ДТП, тут свои правила. В понятые взяли соседей Назаркевичей - шофера такси
и молодую женщину, покачивавшую в коляске ребенка.
     - Что же это ваш муж попал в аварию и уехал с места  происшествия?  -
начал Агрба играть роль сотрудника ГАИ.
     - Потому что ничего страшного не  произошло.  Пострадали  только  мы.
Человеку, которому он повредил машину, уплатили.  С  его  стороны  никаких
претензий, - внешне спокойно сказала Назаркевич. - Он что, обратился к вам
с жалобой?
     Агрба сделал вид, что не расслышал; обойдя  машину  со  всех  сторон,
остановился у передка.
     - Ох-ха! - помотал головой таксист, стоя рядом с Агрбой.  -  Надо  же
так! Это уже не отрихтуешь. Крыло менять придется. Да и радиатор...
     Под радиатором стояла лужица - остатки вытекшего тосола.
     - Когда это произошло?
     - В среду, шестнадцатого, - ответила Назаркевич.
     "Это  следующий  день  после  поездки  Назаркевича  и  Кубраковой   в
Богдановск", - подумал Агрба.
     - А когда ваш муж вернулся из Богдановска?
     - Во вторник вечером.
     - Он выпить любит?
     - В рот не берет, - заметил таксист.
     Попросив у хозяйки ключи, Агрба сделал вид, что отпирает дверцу, хотя
уже знал, что она не заперта,  знал  он  заранее,  что  собирается  изъять
только целлофановую папку с  машинописными  страницами.  Насчет  колпачка,
лежавшего в кармане чехла, без сомнения: "От зубной пасты  или  крема  для
бритья"... Он влез в машину. Порывшись  для  виду  в  "бардачке",  вытащил
папку, осмотрел коврик под ногами, затем оглянулся на  заднее  сидение.  И
увидел в самом  углу  незамеченную  ночью  каскетку  -  белую  с  зелеными
клиньями  и  светозащитным  козырьком.  Вспоминались  слова  из  показаний
директора завода Омеляна о водителе машины, в  которой  сидела  Кубракова:
"...каскетка  на  нем,  белая  с   зелеными   клиньями   и   светозащитным
козырьком"... Агрба потянулся к каскетке. Потом еще  раз  осмотрел  салон,
скользнул взглядом по карманам чехлов на передних сидениях, и все же полез
за колпачком...
     - Это шапочка вашего мужа? - выбравшись из машины спросил он.
     - Да.
     - Я изымаю папку  с  бумагами,  вот  эту  штучку,  -  показал  он  на
колпачок, - и шапочку. Возражений не имеете?
     - Не имею,  -  как-то  обреченно  ответила  Назаркевич.  Подошло  еще
несколько соседей, с любопытством наблюдавших  за  действиями  коренастого
смуглолицего майора. Джума пытался выяснить у  них,  не  помнит  кто-либо,
когда на прошлой неделе Назаркевич поставил машину и накрыл ее брезентом -
во вторник или в среду. Но никто не знал. Не мог ответить на этот вопрос и
сосед-таксист: у него сейчас смены  длятся  по  12-13  часов,  потому  что
напарник в отпуске, а он  сам  возвращался  с  работы  с  одной  мыслью  -
добраться до постели и завалиться спать...


     ...Агрба позвонил мне в восемь  утра,  сказал,  что  ночью  обыскивал
машину Назаркевича, - продолжал Скорик.
     - Чего он, сукин сын, полез?! А если бы мы его накрыли там?  Скандал!
- вскипел Щерба. - Унес что-нибудь?
     - Нет.
     - Слава Богу, хоть на это ума хватило!
     - Может и уносить нечего было, спокойно сказал Войцеховский.
     - Он сейчас там, договорился с  женой  Назаркевича,  чтоб  официально
осмотреть машину, - сказал Скорик.
     Они сидели у Щербы уже час. Вроде толкли воду в ступе. Слов у каждого
было много, а фактов с гулькин нос, и слова  эти,  просеивались,  утекали,
как сквозь решето, а на поверхности оставались какие-то косвенные  мелочи,
которые не давали возможности выстроить две-три  версии,  чтоб,  отработав
каждую, выйти на что-то путное...
     - Что вас смущает в допросе Назаркевича, Виктор Борисович? -  спросил
Щерба.
     - Слишком правдиво излагает, будто нарочно  подставляется:  мол,  вот
вам правда, а вы попробуйте, истолкуйте  ее  против  меня  -  ни  фига  не
выйдет.
     - А что вы хотели?  Чтоб  он  с  хода  начал  гнать  липу?  Когда  он
выписывается?
     Зазвонил междугородный телефон, Щерба снял  трубку  и  начал  громко,
раздражаясь на непонятливость собеседника, -  то  ли  следователя,  то  ли
прокурора  какого-то  отдаленного  района,  -  объяснять   оперативные   и
процессуальные промахи по некоему разваливавшемуся там делу...
     - Ну и кадры у нас! - Щерба  наконец  положил  трубку.  -  Такая  вот
мелочишка, Виктор Борисович, - как  бы  вспомнил  он,  -  получается,  что
Назаркевич, Вячин и Лагойда знакомы не только по совместной работе в  НИИ.
Они и в кооперативе вместе.
     - Я это помню. Я выписал повестку Вячину.
     Отворилась дверь и вошел Агрба:
     - Здравствуйте, - он снял форменную фуражку и утер лоб.
     - Здравия желаем, товарищ майор, - усмехнулся Щерба. - Ты и  ночью  в
форме был, когда шмонал машину Назаркевича?
     - Никак нет, Михаил Михайлович, - заулыбался Агрба.
     - Смотри, Джума, когда-нибудь влетишь.
     - Что поделать, сходить по нужде  и  не  надуться  нельзя,  -  сказал
Агрба, усаживаясь.
     - Ишь, философ.
     - Ну что, Джума? - спросил Скорик.
     - Вот, - Агрба выложил свою добычу: каскетку, бумаги  в  целлофановой
папке.  -  И  это  захватил,  какой-то  "Метах"  -  положил  он  колпачок.
Войцеховский тут же потянулся к нему. - Машина разбита: левое крыло,  фара
и радиатор. Весь тосол вытек. Вот протокол допроса жены. Соседи не  знают,
когда Назаркевич вернулся: во вторник вечером или в среду после полудня.
     -  Каскеточка  знакомая.  Такую  Омелян  видел  на  водителе,  везшем
Кубракову, - заметил Скорик.
     - Это масспошив, Виктор Борисович, не увлекайтесь, - напомнил Щерба.
     - Он от импортного туба, - произнес  Войцеховский,  вертя  в  пальцах
колпачок. - Ни кремы наши, ни зубные пасты  такую  широкую  горловинку  не
имеют. У нас другой стандарт.  А  тут  диаметр  почти  три  сантиметра.  И
надпись не "Метах", как прочитал по-русски Джума, а по-латыни -  "Метакс".
Надо  бы  товароведов   опросить   на   базах,   облуправления   торговли,
потребкооперации, военторга, проимпортторга. В  общем  там,  где  получают
косметику и парфюмерию.
     - А может, колпачок от какого-нибудь лекарства? - спросил  Скорик.  -
Бывают баллончики-ингаляторы для астматиков,  бывают  и  кортикостероидные
аэрозоли. Моя мать пользовалась, когда у нее  была  аллергическая  сыпь  и
ничего уже не помогало, никакие таблетки.
     - Проверю, - сказал Джума.
     - Виктор  Борисович,  труп  Кубраковой  дактилоскопировали?  -  вдруг
спросил Щерба.
     - Да. В Богдановске сразу же. А почему вы спросили?
     - Адам Генрихович, - Щерба протянул Войцеховскому папочку с  бумагами
Назаркевича, - не  смогли  бы  глянуть,  чьи  здесь  пальцы  есть?  Кроме,
разумеется, Назаркевича и Джумы.
     - Моих не будет, я брал аккуратно, - сказал Агрба.
     Войцеховский смотрел на Щербу, пытаясь  уловить  неожиданный  поворот
мысли того.
     - Очки Кубраковой! - сообразил Скорик.
     - Вот-вот, - задергал головой Щерба.  -  Мы  ведь  какую  конструкцию
соорудили? Некто привез Кубракову к обрыву, дал ей что-то  прочитать,  она
достала очки. Успела прочитать или нет - не  знаем.  Но  очки  выронила  и
оказалась в воде. Если допустить, что это был Назаркевич,  то  он  мог  ей
дать именно это чтиво, - указал он на папочку, - которое,  уезжая  с  того
места, сунул в "бардачок".  Бумага  сама  по  себе  чисто  деловая,  но...
Хотелось бы знать, держала ее в руках Кубракова или нет.
     - А зачем ему было  обычную  деловую  бумагу  подсовывать  ей  читать
именно на обрыве? Ведь никакой срочности в ее содержании нет,  -  удивился
Скорик.
     - Вы что, Виктор Борисович, мстите мне за мои подобные вопросы вам? -
засмеялся Щерба. - Тут вы правы, а ведь действительно - зачем?  И  еще,  -
Щерба поверх очков посмотрел на каждого из троих и  произнес,  словно  его
осенило: - При характере взаимоотношений Кубраковой и Назаркевича  с  чего
бы их вдруг потянуло на этот обрыв? Ведь  возвращались  по  трассе  домой.
Странное обоюдное желание. Это вопросец вам, Виктор Борисович, в отместку:
вы ведь уже в глубине души накручиваете все вокруг Назаркевича.
     - Ничего я не накручиваю, - насупившись, ответил Скорик.
     - Хорошо. Подождем, что скажет Адам Генрихович, - сказал Щерба.
     - Подождите, - Войцеховский, все время вертевший в пальцах колпачок с
гофрированной поверхностью, сунул его в карман, взял папочку Назаркевича и
вышел.
     Вслед за ним последовали Скорик и Агрба.
     - Значит я поехал по базам, - сказал Агрба. -  Только  заскочу  домой
переоденусь.
     - Наведывайся и в аптекоуправление. К  вечеру  созвонимся,  -  сказал
Скорик.



                                    20

     Скорик сидел у себя в кабинете, смотрел  в  окно,  раздумчиво  щелкал
зажигалкой, которую забыл на  столе  Войцеховский.  Начинался  перерыв.  В
столовую идти не хотелось - очередь, мухи, вонь от разваренной  капусты  и
подгоревшего на противнях старого жира. Он позвонил Кате, она оказалась  в
другом помещении; узнав,  кто  ее  спрашивает,  сотрудница  игривым  тоном
произнесла: "Виктор Борисович?! Сейчас я разыщу Катюшу,  вы  подождите,  я
быстренько". Потом трубку взяла Катя:
     - Что, милый? - У тебя  что-то  пожевать  есть?  Не  хочется  идти  в
столовую.
     - Найду, прибегай. Мы как раз собираемся пить кофе.
     Он знал, что Катя всегда брала с собой термос с кофе, бутерброды. Они
там, несколько сотрудниц, в перерыв ели вскладчину - вываливали,  кто  что
принес...
     Научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз находилась  в
десяти минутах ходьбы от прокуратуры. Скорик поднялся  на  второй  этаж  и
сразу направился к маленькой комнате, где были стол, газовая плита,  мойки
и небольшой буфет с минимумом посуды.
     Катя  и  еще  три  сотрудницы  жевали  бутерброды.   Ему   уже   было
приготовлено место, поставлена тарелка. Все сидели спокойно, и  лишь  одна
неприятно  суетилась  вокруг  него  -  то  и  дело  вскакивала,  подносила
помидоры, огурцы,  пиалушку  с  молодым  картофелем,  посыпанным  укропом,
выбирала  самую  нежирную  колбасу  и  накладывала  в  его  тарелку.   Это
раздражало, но он улыбался: "Спасибо, спасибо, достаточно".  Он  сразу  по
голосу узнал, что это та, которая сняла трубку,  когда  он  позвонил.  Она
была молода и некрасива, худа, плоскогруда, какое-то "существо без  тела",
- как определил Скорик, - у нее был неправильный  прикус,  нижняя  челюсть
выступала вперед. Он ловил на себе ее восторженный  и  какой-то  ожидающий
взгляд. "Девственница или сексуально-голодная,  -  жестко  подумал  он.  -
Неужели найдется кто-нибудь, кто разденет ее и ляжет с нею? Неужто она  не
побоится, чтоб мужик разглядывал  ее  голую?"  -  он  посмотрел  на  Катю,
прикрыл глаза, вспомнил ее всю и сладкий ком скользнул  в  горле.  Длилось
это секунды.
     Поев, женщины ушли, оставив их вдвоем. Катя мыла посуду над раковиной
с облупленной эмалью. Он подошел сзади, обнял, прижал ее.
     - Ну что, Витюша? - она повернула голову.
     - Да так, - подмигнул, отпуская ее. - Спасибо, хорошо накормили.
     - Поздно придешь?
     - Черт его знает...
     Скорик спустился в холл, когда с улицы вошел Войцеховский.
     - Какими судьбами? - спросил он.
     - Зашел попить кофейку.
     - Ясно.
     - А ты чего сюда?
     - Хочу полистать у них один каталог, - как-то загадочно сказал он.
     - Что с бумагами Назаркевича? Есть какие-нибудь пальцы?
     - Сделаем, сделаем. Ты что думаешь, у меня одно убийство Кубраковой?
     - Значит, убийство?
     - Не прикидывайся, Витя. Я высказал  то,  о  чем  думаем  все  мы,  -
Войцеховский направился к ступеням...
     Коллега Скорика сидел за своим столом, стучал на пишущей машинке.
     - Тебе звонили, Витя, - протянул он бумажку. - Просили связаться.
     "Кубраков" - прочитал Скорик и тут же потянулся  к  телефону.  Трубку
сняли сразу.
     - Александр Павлович? Это следователь Скорик. Здравствуйте.
     - Я приехал на день. Что слышно? - спросил Кубраков.
     - Делаем все, что необходимо.
     - Долго.
     - Такая работа, - в Скорике вскипало раздражение.
     - Если я вам нужен, приходите. Я потому и звонил.
     Скорик хотел поблагодарить, отказаться, были более срочные  дела,  но
подумал: "А почему бы нет? Хорошая оказия. Еще раз посмотреть ее  кабинет,
стол в спокойной обстановке".
     - Когда вам удобно?
     - В шестнадцать часов.
     - Годится.
     - Жду.


     Во дворе у входа в дом стоял "уазик" с  военными  номерами,  рядом  с
гражданским водителем сидел солдат. "Наверное, машина Кубракова", -  решил
Скорик и вошел в подъезд.
     Кубраков открыл сразу, повел в большую комнату. На  столе  в  тарелке
Скорик заметил с полбанки тюльки в томате и  две  открытые  бутылки  пива,
одна почти пустая.
     - Садитесь, пива хотите?
     - Можно.
     Кубраков вытащил из серванта сервизную чашку, налил.
     - Я приехал взять кое-какие мамины вещи, - сказал он.  -  Как  у  вас
движется? - спросил без обиняков.
     - Продвигается. Это же не маникюр делать, Александр Павлович.
     - Все понятно. Сестра моя была  не  сахар,  но  справедлива.  Крутая,
одним словом. Она и Яловского пыталась стреножить. Дело  свое  любила.  За
что же ее и кто?
     - Если б  мы  поняли,  за  что,  легче  было  бы  ответить  "кто".  И
наоборот... А у вас нет никаких предположений?
     - Я уже ломал голову и маму выспрашивал. Но ничего не придумали.
     - Если не возражаете, я бы хотел  еще  раз  осмотреть  комнату  Елены
Павловны.
     - Смотрите. А я пока мамины вещи соберу.
     Ничего не изменилось в комнате с тех пор, как  Скорик  побывал  здесь
впервые. Он скрупулезно пересмотрел  все  папки  и  бумаги  на  письменном
столе. Еще раз перелистал календарь, где прошлый  раз  обнаружил  надпись:
"Вячину". Ничто не мешало ему сейчас  рыться  в  ящиках  и  тумбах.  Затем
распахнул платяной  шкаф,  долго  смотрел  на  платья,  кофточки,  блузки,
порылся в карманах плаща и пальто. С левой стороны шкафа на полках  лежало
дамское и постельное белье. Дотошно перебрал его и в стопке простыней, под
самой  нижней,  обнаружил  фотографию:  любительский  снимок  размером   с
конверт, молодой мужчина в очках. На обороте  надпись,  "Ты  напрасно  это
сделала. Я любил тебя. Олег". Скорик положил снимок в карман, закрыл шкаф,
огляделся: тот же  истертый  ковер  на  полу,  зеркало  на  стене,  тахта,
тумбочка. И тут на тумбочке он увидел автоответчик. "Неужели  я  тогда  не
заметил его?"  -  удивился.  Аппарат  был  пустой.  Скорик  выдвинул  ящик
тумбочки. Там среди тюбиков крема,  губной  помады,  бижутерии,  шпилек  и
капроновых бигуди лежало две кассеты. Он вставил одну, нажал  пуск,  долго
ждал, прогнал пленку до конца, но она была либо чистой,  либо  все  записи
стерли. Со второй кассетой повторилось то же самое - ни звука, и только на
самом конце пошли записи, их было три, с небольшим интервалом:
     "Меня  нет  дома.  Говорите".  "Елена  Павловна,  это   Ставицкий   с
авиаремонтного. Я смогу,  как  и  обещал,  дать  вам  немного  бериллиевой
бронзы. Надеюсь, и вы поможете мне. Жду вашего звонка".
     "Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Назаркевич. Я пытался
попасть к вам перед вашим отъездом в Германию.  Но  вы  не  пожелали  меня
принять. Теперь я  не  жалею.  Так,  на  автоответчик  мне  легче:  вы  не
перебиваете меня, а я не вижу вашего презрительного  взгляда.  Я  отвергаю
ваши обвинения, связанные с химфармзаводом. Напрасно вы не  захотели  меня
выслушать. Когда-нибудь вы еще об этом пожалеете".
     "Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы
запропастились? Уже половина первого ночи. Я дважды звонил вам.  Когда  бы
вы не пришли, позвоните".
     Скорик стоял, оценивая услышанное. Аппарат работал, кассета вертелась
немо, вхолостую. Потом раздался щелчок,  -  кончилась  пленка,  "Ответчик"
выключился автоматически. Прошло какое-то время, прежде чем Скорик, словно
очнувшись, стал перематывать  пленку,  отыскивая  то  место,  где  начинал
звучать голос Назаркевича. Прослушав внимательно его монолог еще раз и как
бы примерив к своим  размышлениям,  Скорик  выключил  аппарат  и  вышел  в
столовую.
     - Александр Павлович! - позвал он.
     - Иду! - откликнулся Кубраков. - Ну, что там? - спросил, входя.
     - Александр Павлович, кто это? - Скорик вынул из кармана фотографию.
     - Где вы нашли? - удивился Кубраков. - Это Олег, бывший муж сестры, -
он всматривался в снимок. - Здесь он еще молодой.  Этому  фото,  наверное,
лет десять.
     - С ним можно повидаться?
     - С ним? - как-то задумчиво с