пробуждал,  не
подпуская к порогу души и сознания ни сочувствия к жертве, ни раскаивания,
- уж так устроен страх. Ужас, холодивший мозг, нашептывал,  "И  так  будет
всю жизнь, потому что ничего уже изменить нельзя, совершенное  необратимо,
время  ничего  не  возвращает,  смерть  -  тем  более"...  Но   постепенно
растерянность уступала место осторожности, жажде  уцелеть,  не  попасться.
Вспоминая то утро  на  обрыве  под  Богдановском,  убеждал  себя,  что  не
собирался убивать Кубракову.  В  шесть  утра  в  ту  среду  помчался  лишь
паникой, желанием все исправить, уладить, - упросить, наврать,  наобещать,
умолять, угрожать, но выпутаться во что бы то ни стало! Всю  дорогу,  пока
гнал машину, прикрыв глаза от солнца светозащитным козырьком каскетки, еще
ясно не представлял себе, как все сложится, где разыщет Кубракову, не  был
уверен, что она станет  вообще  с  ним  разговаривать;  и  все  пересчитал
флажки, которыми она его загнала в ту ночь в институте, когда  выходил  из
лаборатории. Отнекивания его звучали  смешно,  она  все  поняла,  черт  ее
принес среди ночи, мог ли думать! Начни она говорить, поверили конечно ей,
стали  бы  выяснять,  зачем  брал  лак.  Мог  сказать:  хотел   изготовить
антикоррозионную смесь для своей машины. Но заглянув под  машину,  увидели
бы, что днище не так давно обработано, многие знали, что  осенью  прошлого
года сделали это ребята из институтского гаража. Кубракова  видела  его  с
Тадеком Броничем в "Вольво", да еще этот идиот поперся  к  ней,  наверное,
любезничал со Светкой, а Кубраковой, конечно, ручку целовал и  выклянчивал
поликаувиль. Страшно стало, когда она в ту ночь у дверей своей лаборатории
спросила: "Не вы ли от  моего  имени  просили  бериллий  на  авиаремонтном
заводе?" Откуда узнала, кто нашептал?  Ее  удивило:  бериллий  ни  ей,  ни
кому-либо в институте  не  нужен,  а  тут  -  тайно,  от  ее  имени!  Она,
разумеется,  и  об  этом  сообщит,  начнут   копать   -   узнают!..   Если
поинтересуются, почему в  ту  ночь  не  сработала  сигнализация  -  и  тут
Кубраковой козырь: отключить, не снимая с охраны, мог только ты, наверное,
единственный в институте, поскольку уже делал это,  и  Светка  подтвердит:
сама звала тебя по просьбе Кубраковой, когда они забыли или потеряли ключи
от ящика, где прибор. Все плохо, куда ни кинь - западня... Но видит Бог  -
убивать не намеревался! Чего же помчался  в  Богдановск?  Упредить  время,
запаниковал... А баллончик-то с газом все же прихватил с собой!.. С трудом
разыскал ее, сделал вид, что встретил случайно, она хотела пройти мимо, но
остановил с  жалкой  улыбкой:  "Елена  Павловна,  все-таки  хочу  еще  раз
объясниться..." - Убирайтесь вон, вас выслушают те,  кому  положено.  Меня
тоже". - "Елена Павловна, умоляю, прошу вас"... - "Что вы здесь  делаете?"
- Соврал: "Привез дядьку-ветерана в здешний профилакторий.  Сейчас  уезжаю
домой. Если вы домой - садитесь". - Поколебавшись, молча  села  на  заднее
сидение. Ехали тоже молча. Минут пятнадцать  ехали.  А  в  голове  у  тебя
крутились кольца!.. Кольца! Что если Бронича однажды прихватят на  таможне
с ними?! Пойдет раскрут!.. Наконец, собравшись с мыслями,  решился  начать
разговор, но хотел стоять перед нею, видеть ее лицо, услышать, что  скажет
в ответ. У развилки, где  знак  "правый  поворот  запрещен",  остановился,
сильно утопил педаль, двигатель  взревел;  незаметно  выключив  зажигание,
несколько раз нажал на газ в расчете перекачать, забрызгать  свечи;  снова
включил зажигание, стартер выл, а двигатель не заводился. "В чем дело?"  -
спросила. - "Что-то с мотором, - соврал,  -  надо  посмотреть".  Подождав,
пока стечет бензин, завел машину, съехал к обрыву и, подняв  капот,  делал
вид, что копается в двигателе. Она стояла у самого края  обрыва,  смотрела
на реку. Открыл "бардачок" взять тряпку вытереть руки  и  подойти  к  ней,
чтобы начать разговор,  и  тут  увидел...  баллончик  с  газом,  прикрытый
страничками, которые она позавчера  велела  сочинить.  И  вспыхнуло:  "Нас
никто не видел..." Подойдя, протянул странички: "Вот, посмотрите сперва на
это...". Не отозвавшись, взяла, достала очки и начала читать...  Баллончик
был в правой руке... Длилось это секунды, со  скоростью  возникшей  мысли,
вроде спасавшей все... Минут десять, не больше,  смотрел  на  то  место  в
реке, куда она упала... Гладкая вода... Подхватив  ее  сумку,  бросился  к
машине... Уже под городом в  лесопосадке,  закапывая  сумку,  все  не  мог
вспомнить: были ли очки у нее на лице, когда падала, или уронила у обрыва.
Но это уже казалось пустяком,  -  не  возвращаться  же  туда  проверять...
Следователь молодой, но похоже, дошлый, однако вряд ли ему придет в голову
ехать к неизвестному обрыву, шарить в траве... С чего бы?..  Сейчас  самое
главное не наделать глупостей, не сказать чего-нибудь лишнего, если  опять
вызовет на допрос...
     Он лежал, не стараясь заснуть, понимал, что все равно не удастся...



                                    29

     Она  вошла,  когда  Скорик,  стоя  у  окна  запивал  водой   таблетку
байеровского аспирина  -  спасательного,  как  он  уверовал,  средства  от
головной боли, усталости, простуды, после пьянки  и  прочих  дискомфортных
состояний.
     - Здравствуйте, Светлана Васильевна. Садитесь, - он вернулся к столу.
     - Вот, - она вытащила из сумочки визитку.
     "Тадеуш  Бронич.  Технический  директор  автосервисной  фирмы  "Будем
знакомы", - прочитал Скорик.
     - Светлана Васильевна,  -  начал  он,  -  вы  не  запомнили,  как  он
выглядит?
     - Внешность или одежду?
     - И то, и другое.
     - Да вроде запомнила... Высокий, довольно  интересный,  блондин,  лет
тридцать пять-тридцать семь, лицо  продолговатое,  на  подбородке  ямочка,
любезный  такой,  все  время  улыбался  мне,  польскую  шоколадку-батончик
преподнес. А одет... Хороший  джинсовый  костюм...  Кажется,  кроссовки...
Больше ничего не помню, - она виновато пожала плечами.
     - Светлана Васильевна, кабинет и лаборатория  Кубраковой  берутся  на
ночь под охрану?
     - Обязательно.
     - Сдаете на городской пульт?
     - Нет, у нас автономия. В коридоре, напротив входа в  приемную,  есть
маленькая ниша с запирающейся дверцей. Типа  сейфика.  Там  прибор.  Когда
уходим, включаем тумблер. А сама сигнализация -  лампочка  и  звонок  -  в
дежурке у ночного вахтера.
     - Сколько ключей от дверцы в нише?
     - Два. Один у меня, другой у Елены Павловны. На сигнализацию  берутся
обе двери - в приемную и та, общая, для сотрудников  лаборатории,  что  со
двора.
     - Значит или Кубракова, или вы должны всегда приходить на пять-десять
минут раньше, чтоб сотрудники могли попасть в лабораторию?
     - Практически всегда я, сперва отвожу малыша в садик и прихожу.
     - Значит, если сигнализация нарушена,  то  вахтер  первый  узнает  об
этом?
     - Да.
     - Ну  хорошо,  -  он  посмотрел  на  нее.  -  Сейчас  придет  адвокат
Назаркевича...


     Когда я пришел, секретарша Кубраковой была уже  в  кабинете  Скорика.
Молодая рыжеволосая женщина  с  приятным,  но  не  броским  лицом.  Скорик
представил нас друг другу. Как и положено, вопросы свои я задавал ей через
Скорика, через него и получал ответы,  он  все  это  заносил  в  протокол.
Уточнив кое-какие мелочи, я спросил:
     - Светлана Васильевна, в день, предшествовавший отъезду в  Богдановск
Кубраковой и Назаркевича, он был в ее кабинете. Так?
     - Да. Он и Лагойда.
     - Назаркевич был вызван Кубраковой или пришел сам?
     - Пришел сам.
     - В связи с чем?
     - Не знаю.
     - Он долго пробыл?
     - Нет.
     - Припомните, пожалуйста, как все происходило дальше?
     - Время было перед обедом. Елена Павловна никогда не ходила  на  обед
ни домой, ни в столовую. Обычно я бегаю в буфет и приношу ей  какие-нибудь
бутерброды. Так и в этот раз: купила плавленый сырок и  два  бутерброда  с
колбасой, заварила чай. Она еще посетовала, что колбаса очень  жирная.  Но
другой не было. Потом она вышла в приемную вместе с  Назаркевичем,  отдала
мне пустые тарелки, а он протянул  ей  какие-то  бумаги.  Она,  не  читая,
перелистала и велела мне зарегистрировать их и вложить в папку, с  которой
ходит к директору, тут же ушла к себе в кабинет и захлопнула дверь. Однако
Назаркевич почему-то забрал, почти выхватил у меня  эти  бумаги  и  что-то
пробурчав, вышел. Вот и все.
     - Значит, содержания этих страничек вы не знаете?
     - Нет...
     - Виктор Борисович, - обратился я к Скорику, когда она ушла, - как  я
понимаю, ваша версия выглядит так: Назаркевич эти бумаги дал Кубраковой на
обрыве перед Богдановском, там она и оставила свои "пальцы". Вы,  конечно,
обратили внимание, что "пальцы" на страничках столь четкие, что папилярные
узоры можно читать зажмурившись. Как  будто  подушечки  пальцев  Кубракова
специально намазала жиром.
     - Я понял вас, - перебил он  меня.  -  Вы  хотите  сказать,  что  она
оставила "пальцы" у себя в кабинете? Колбаса на бутербродах  была  жирная,
не  вытерев  как  следует   руки,   Кубракова   взяла   бумаги,   поданные
Назаркевичем. Но это всего лишь ваша гипотеза и она нисколько  не  сильнее
моей: разве не могла Кубракова есть  подобный  бутерброд,  сидя  в  машине
Назаркевича по дороге из Богдановска к обрыву? Пусть не бутерброд! Но мало
ли от чего у человека могли быть жирные пальцы, которые она плохо  вытерла
или не вытерла вообще. Артем Григорьевич, вы не хуже меня знаете, как мало
нужно влаги, чтобы оставить  "пальцы"  на  белом  листе  бумаги.  Там  над
обрывом, когда она брала протянутые ей странички, у нее могли быть  потные
руки.
     - Согласен. Мы имеем два варианта. И это существенно для Назаркевича:
мы  обязаны  в  этом  случае  истолкование  вести  в  пользу  обвиняемого,
поскольку обе гипотезы исключают друг друга, - я посмотрел ему в лицо.
     - Что ж, -  дернул  он  головой,  -  допустим.  Тогда  я  должен  вам
сообщить, что, возможно, поколеблет вашу позицию, - в глазах  его  дрожала
насмешечка. - Оперативным путем нам удалось установить...
     И тут он рассказал мне о приезде польского майора, о  некоем  Тадеуше
Брониче, о чемоданчике с бирками, похищенном рэкетиром...
     - Ну, а ближе всех к поликаувилю  находилось  только  двое,  те,  кто
работал над ним и с ним: Кубракова и Назаркевич...
     Да, сюрприз оказался для меня невеселый, я понял это, когда взяв дело
и сев в сторонке за маленький столик, на котором  стоял  графин  с  водой,
стал читать. Особенно впечатлял последний допрос Назаркевича, где речь шла
о том, как и в чем хранится поликаувиль,  о  круге  лиц,  имевших  к  нему
доступ и возможностях проникнуть в  емкость  с  этим  удивительным  лаком.
Раздражало меня то, с каким смирением на допросе Назаркевич шел  навстречу
версии Скорика: на вопросы следователя он давал такие же  прямые,  как  бы
бесхитростные ответы. Что это? Тактика Назаркевича? Наивность? Хитрость? А
еще выплыл чемоданчик с бирками,  который  упер  мой  бывший  подзащитный,
отбывающий сейчас срок в  колонии.  Но  говорить  об  этом  Скорику  я  не
посчитал нужным...



                                    30

     Агрба не показывался и не звонил несколько дней. Скорик  догадывался,
что выполнив намеченное по делу Назаркевича, Джума несколько  отстранился,
вцепившись в вылезший хвостик - Тадеуш Бронич, кольца,  -  а  кроме  того,
возможно, Проценко впряг  его  в  какие-нибудь  новые  розыски:  грабежей,
изнасилований, убийств, разбоев хватало, область выходила в этом смысле на
одно из "ведущих" мест в республике, и Скорик с тоской подумал, что  конца
этому не будет, что от Агрбы, от милицейских следователей часть  этих  дел
естественным образом, как всегда, перекочует к нему  на  письменный  стол.
Что-то пойдет легко, а что-то  мучительно,  с  ошибками,  с  промахами,  с
утыканием в тупики, с меняющимися версиями. И  так  всю  жизнь;  потом  он
превратится в Миню Щербу - располневшего, старого, больного, безразличного
к своей одежде, с циничным отношением  ко  многому,  а  беззлобный  цинизм
этот, как изжога, зависит от того, чем постоянно питаешься...
     Некоторое сомнение, возникшее после позавчерашнего визита  Устименко,
улеглось. Вертевшиеся в голове обрывки фраз, имена,  фамилии,  эпизоды  из
дела постепенно сортировались, укладывались  в  отдельные  группки,  между
ними возникали связующие ниточки: сигнализация  лаборатории  Кубраковой  -
вахтер, у которого хобби копаться в разных реле, электромоторчик - бутылка
поликаувиля  в  Польше  в  гараже  у  жулика  Тадеуша  Бронича,   сбытчика
(изготовителя?) фальшивых колец - Вячин ездил в Польшу сразу после  гибели
Кубраковой; о  поликаувиле  Вячин  узнал  от  Лагойды  и  Назаркевича;  но
Назаркевич ближе всех, кроме Кубраковой, к поликаувилю - гибель Кубраковой
- его угрозы и прочие улики... Допросить опять всех?..  Боже,  неужто  все
сначала?.. Или дожимать Назаркевича, выполняя при этом все, что написал  и
еще  напишет  в  своих  ходатайствах  Устименко?..  Любопытно,  а  нет  ли
автомобиля у вахтера?.. А почему бы ему не иметь?  Долго  жил  на  Севере,
заработал, купил развалюшку, привел в порядок... Надо, чтоб Агрба узнал, у
кого из всех проходящих по делу есть машины, какие, цвет, где были  в  тот
вторник и в среду... У Яловского: кажется есть...  Почему  через  день-два
после  отъезда  Кубраковой  в  Богдановск  ею  -   не   вернулась   ли   -
интересовались Вячин, Яловский, Лагойда? Поводы внешние у каждого невинны.
Однако этот интерес можно истолковать иначе:  одному  из  них  есть  нужда
засвидетельствовать свою неосведомленность о случившемся или проверить, не
докатилась ли еще до института некая весть о происшедшем  с  Кубраковой...
Но кому из троих это важно  знать?  Может  и  никому,  потому  что  это  -
четвертый: Назаркевич...
     Он брился в ванной, стоя обнаженным перед  зеркалом,  глядя  на  свое
мускулистое,  с  гладкой  кожей  тело,  и  недавняя   мысль,   что   может
превратиться в толстого, рыхлого Щербу,  стала  смешной...  В  зеркале  за
спиной возникла Катя.
     - Ты чего так долго? Опоздаем, Витюша.
     - Не опоздаем, это не кинотеатр, видеокассету можно остановить.
     - Но они просили к семи, неудобно.
     - Уверяю тебя, мы придем, Зойка еще тарелки только расставлять будет.
     - А как называется фильм?
     - "Любите свое тело", кажется так, или "Любите ваше  тело".  В  общем
одно и то же, наверное, какая-нибудь инструкция по сексу.
     - Ты против? - она положила ладонь на ребра, пошевелила пальцами.
     - Думаешь, что-нибудь новое узнаешь?.. Не щекочи, я порежусь.
     - Как у тебя с Устименко?
     - Пока относительно гладко.
     - Может это тактика: довести до суда, а там обрушить...
     - Не думаю, что ему нужна сцена, где бы он выглядел героем.  Он  всем
этим  уже  давно  насладился...  Впрочем...  Кто  знает,   может   захочет
облачиться в латы в распорядительном  заседании  и  уж  там  протрубить  в
рог... Посмотрим... Какую мне сорочку надеть?
     - Сиреневую. Я ее погладила. По дороге надо будет купить цветы...
     Была суббота, она шли в гости к приятелям...


     В ту же субботу  из  отпуска  вернулся  Михаил  Михайлович  Щерба.  В
понедельник он вышел  на  работу;  как  всегда  после  отпуска,  до  обеда
болтался по кабинетам - посидел у шефа, у его  замов.  Шел  обычный  треп,
узнавание новостей, обмен анекдотами. Во второй половине дня он уже  сидел
у себя в кабинете, положив тяжелые  руки  на  непривычно  пустой,  еще  не
заваленный бумагами стол. На гладком загоревшем лице Щербы  еще  покоилась
праздная безмятежность, в глазах еще жила лень и благодушие. Он знал,  что
все это исчезнет, едва он откроет сейф и переложит оттуда на стол папки.
     -  Как  отдохнули?  -  спросил  Скорик,   вошедший   поприветствовать
вчерашнего отпускника.
     - Отдыхать всегда хорошо. Сбросил шесть килограммов.
     - Что, скудный харч?
     - Харч  обычный,  санаторский,  вынужденно-диетический,  как  у  всех
сегодня. Нет, просто много ходил, душ-Шарко, лечебная физкультура... Ну, а
что у вас тут? Как дело Кубраковой?
     - Принести, почитаете?
     - Не надо, расскажите.
     За месяц отпуска, выключившись из всего,  Щерба  слушал  отстраненно,
как говорят "на свежее ухо", и потому в какой-то момент вдруг обеспокоенно
подумал: "Не слишком ли гладко: колпачок от газового баллончика - в машине
Назаркевича;  каскетка  там  же;  бумаги  с  "пальцами"  Кубраковой  -   в
"бардачке" той же машины... Не поторопился ли Скорик, засунув  Назаркевича
в СИЗО?  Можно  было  обойтись  без  такой  меры.  Странно,  что  шеф  дал
санкцию... Как это Скорику удалось его уломать?.."
     Но  когда   Скорик,   завершая,   рассказал   о   вновь   открывшихся
обстоятельствах - о поляке  Тадеуше  Брониче,  о  кольцах  и  поликаувиле,
которым их обрабатывали, - все это  несколько  сняло  сомнения  Щербы;  он
уловил ход рассуждений Скорика, в них была логика, потому  что  проглянула
причинная связь: Назаркевич - поликаувиль, а поликаувиль  -  это  поляк  и
кольца, хотя жешувский таксист, сбывавший их, и  не  знал,  возможно,  что
Бронич, похоже, и есть главный поставщик этого "золота", ведь не  случайно
бутылка с лаком  найдена  у  него  в  гараже.  А  это  не  просто  лак,  а
поликаувиль: секрет, дефицит, открытие, событие, тра-ля-ля, и хозяйка  его
- Кубракова, а ее вторая, но единственная рука, правая  там  или  левая  -
неважно, - Назаркевич! И Щерба решил не высказывать  своих  первоначальных
сомнений и не пенять Скорику, что тот  поспешил  отправить  Назаркевича  в
СИЗО. "Может, он и прав. Не стоит выбивать его из колеи", - подумал Щерба,
хотя забыть о том, что защитник Назаркевича  Устименко,  не  мог:  слишком
хорошо и давно знал Артема Устименко как криминалиста, следователя,  да  и
как адвоката...



                                    31

     Тадеуш Бронич, возвращавшийся из Турции, благополучно  пересек  южную
границу. Но пока он, благодушествуя,  ехал  из  Баку,  одной  рукой  держа
баранку,  а  локоть  другой  лихо   выставил   за   окно,   на   западную,
советско-польскую  границу  в  УВД  к  Проценко  ушли  две  телефонограммы
примерно одного содержания: "Приехал, встречайте".
     Стекла в машине были опущены,  жаркий  сквозняк  метался  по  салону,
вдоль дороги тянулся унылый пейзаж - холмы  с  уже  сожженной  травой,  на
которых иногда возникали медленно передвигавшиеся комочки - стада баранов.
Скаты шипели на расплавленном асфальте. В безоблачном, утратившем от  зноя
синеву небе висело бесцветное солнце. В  тени,  как  сообщило  радио,  под
сорок (но где эта тень?!), а сколько же на солнцепеке, на этом шоссе?  Все
шестьдесят? Ужас! Как тут можно жить?! Но "Вольво", слава Богу, знала свое
дело, двигатель работал без сбоев, бак полон. Тадеуш заправился  девяносто
восьмым у интуристовской  колонки,  сунув  в  окошечко  небритому  жирному
заправщику сувенирную  дешевку  -  прозрачную  авторучку  с  голой  девкой
внутри, при наклонах жидкость, в которой плавала девка, либо натягивала на
нее купальник, либо снимала его...
     В Баку он пробыл неделю, отдохнул, встретился с приятелями - деловыми
людьми, покайфовал. Настроение было хорошим, поездка удалась: выгодно сбыл
кольца  в  Болгарии  и  Турции.  Правда,  несколько  огорчился,  узнав  от
бакинских друзей, что  их  курьер,  возивший  "Пробе"  фабричные  бирки  к
кольцам, съездил неудачно - рэкетиры  хапанули  его  чемоданчик,  пришлось
уносить ноги. Но это не страшно, главное, что  ушел,  а  новый  пакетик  с
бирками он, Тадеуш, захватит  с  собой.  В  Турции  он  плотно  загрузился
шмотками.   Сбросит   своим   людям    на    Украине.    Оттуда    заберет
кадмиево-никелевые листы, каждый тут стоит 4-5 бутылок водки, а в Польше -
700-800 долларов. Вез он из поездки приличную сумму "зеленых", вписал их в
декларацию, так что осложнений на западной границе не должно быть. Пр