ходики.
     - Да-да, - как бы очнулся Левин. - Извините, задержал вас.
     Проковыляв к двери, Иегупов встал у порога, как бы приглашая Левина к
выходу.
     По дороге к бюро Левин пытался прояснить свои впечатления о Иегупове.
Нелюбезность и желание поскорее спровадить Левина не очень  смущали:  мало
ли таких грубоватых неприятных людей! Да и не каждый получает удовольствие
от внезапного вторжения в свое жилище посторонних, лезущих с  расспросами.
Непонятно  другое:  почему  Иегупов  не  проявил  интереса  к  письму,  не
потребовал вернуть; не спросил Левина, когда и где узнать, как идут поиски
Тюнена, а ведь их связывали непростые  отношения,  о  чем  свидетельствует
доверительность письма Тюнена. Только и сказал: "Я не свидетель". Конечно,
есть люди и их немало, которые не желают, чтоб  их  втягивали  в  какие-то
выяснения, не любят попадать в свидетели. Это существует в каждом обществе
и вполне объяснимо. Обычно у подобных людей изломанная неудавшаяся  жизнь,
что-то в ней однажды и навсегда испугало их,  замкнуло.  Что  ж  в  итоге?
Существенного вроде ничего, кроме ощущения, что Иегупов если и не лгал, то
что-то утаивал? Но что?..


     Домой Левин  вернулся  раньше  жены.  Тоскливо  бродил  по  квартире,
заглянув в холодильник, в кастрюли  на  плите.  Хотелось  есть,  но  решил
дождаться жену. У детей был отпуск, и они на три недели уехали с внуком  в
какой-то пансионат на  Рубцовские  озера.  В  доме  стало  тихо,  пусто  и
тоскливо. Он волновался, как там внук:  не  простудится  ли,  купаясь,  не
перегреется ли на солнце, не будет ли есть немытые ягоды, бродя  по  лесу,
не искусали ли его  ночью  комары?  Все  эти  волнения,  конечно,  смешны.
Мальчик поехал с  родителями.  Но  для  Левина  они  тоже  были  детьми  -
несерьезными, безответственными,  легкомысленными,  эгоистичными  в  ущерб
ребенку.
     Левин зажег газ под кастрюлями. Вот-вот должна была прийти  жена.  Он
подошел к окну и увидел, как она поднимается по лестнице, ведущей с  улицы
во двор. В подъезд вошла уже не видимая им сверху, щелкнул, загудел  лифт.
Левин вышел в коридор, предупредительно открыл дверь.
     - Ты обедал? - спросила она.
     - Нет, жду тебя.
     Они прошли на кухню.
     - Дети не звонили? - спросил он.
     - Нет. А тебе звонил какой-то Гукасян. Просил связаться.
     - Когда? - встрепенулся Левин.
     - Перед моим уходом на работу, сразу после того, как ты ушел.
     - Готовь, есть  хочется,  а  я  позвоню  пока,  -  он  заторопился  к
телефону...
     - Гукасян слушает, -  отозвался  где-то  далеко  голос,  прорвавшийся
через коммутатор.
     - Здравствуй, Гарник. Это Левин.
     - Ты, конечно, поносил меня и в гроб, и в доску, и в мать? Думал, что
я  забыл  о  твоей  просьбе?  Уезжал  я,  Ефим,  в  срочную  и  длительную
командировку. Как живешь, что нового?
     - Жив. Вот это и есть главная новость.
     - У меня для тебя сюрприз, если в нем еще есть нужда.
     - Есть.
     - Тогда пиши.
     - Подожди, возьму бумагу и ручку.
     - Готов?
     - Да.
     - Пиши. Цурканов Тимур Георгиевич. Он  работал  военфельдшером  в  те
годы  в  Старорецком  лагере.  Сейчас  подполковник  медслужбы  в  запасе.
Увольнялся из нашей санчасти. Мне его наши финансисты  разыскали.  Правда,
полгода назад, после смерти жены он переехал во Львов к дочери. Запиши его
львовский адрес и телефон, - Гукасян продиктовал. - Ну, а как  твое  дело?
Движется?
     - С Божьей помощью. Сейчас с твоей может чуток продвинусь.
     - У меня как-будто все.
     - Тогда спасибо.
     - Рад был помочь. Будь здоров...
     Обедали молча. Левин думал о своем, быстро хлебая перловый суп.
     - Что-нибудь случилось? - не выдержав, спросила жена.
     - Нет, ничего.
     - Почему же ты все время молчишь?
     - А что говорить?
     - Можно подумать, что в нашей семье уже нет тем для разговоров.
     - Я спешу.
     - Ты всю жизнь спешил. Я хочу в воскресенье поехать к детям.
     - Поедем.
     - Сколько туда километров?
     - Километров семьдесят.
     - Автобусом или электричкой?
     - Посмотрим. Выберем, что удобней, - он доедал второе.
     - Компот, Фима.
     - Не хочу,  -  он  посмотрел  на  часы.  В  ванной  прополоскал  рот,
причесался. - Так я пошел, - крикнул уже из коридора. -  Возьми  дверь  на
цепочку.
     Посещение ломбарда ничего не  дало:  на  забеленном  мелом  витринном
стекле кто-то изнутри вывел пальцем "ремонт", а  на  дверях  висел  замок.
Ругнувшись  про  себя,  Михальченко  вернулся  в  бюро,  через  управление
торговли выяснил, что в связи с ремонтом работники ломбарда  отправлены  в
отпуск, ремонт продлится еще дней десять.
     - Ну что, выпьем с горя? - спросил Михальченко  после  того  как  они
обменялись с Левиным информацией, которую каждый добыл за день.
     - Какое горе? - Левин поднял на него глаза.
     - У меня были большие надежды на ломбард. Плащ-то оттуда.
     - Это еще не горе, Иван. Не гневи Бога. Ты еще не знаешь,  что  такое
горе. А пива выпьем. На объявление в газете пока никто не откликнулся?
     - Пока глухо.
     Михальченко достал из холодильника две бутылки "Жигулевского".
     Попивая, Левин стал куда-то звонить. Судя по количеству цифр, которые
он набирал, Михальченко понял: звонит по коду в другой город.
     Левин долго ждал, пока не пришел  обратный  сигнал.  Наконец  услышал
женский голос:
     - Алло, слушаю!
     - Это квартира Цуркановых? - спросил Левин.
     - Да.
     - Звонят из Старорецка. Будьте добры, Тимура Георгиевича, если можно.
     - Папа, тебя, - позвала женщина. - Быстрей, междугородка.
     - Слушаю, - сказал мужской голос.
     - Здравствуйте, Тимур Георгиевич. С вами говорят из  Старорецка.  Моя
фамилия  Левин.  Я  бывший  прокурор  следственного  управления  областной
прокуратуры. Сейчас на пенсии. Работаю в частном  сыскном  бюро,  -  Левин
старался подробней, чтобы расположить собеседника и избавиться от излишних
его вопросов. - Ваши координаты мне дал подполковник Гукасян. Возможно, вы
его  знали.  Я  веду  одно  дело,   связанное   со   Старорецким   лагерем
военнопленных. Дело  сорокалетней  давности.  Поэтому  нуждаюсь  в  каждой
крупице. Вы ведь в те годы служили там в  санчасти?  Я  хотел  бы  с  вами
повидаться, готов приехать, если вы не возражаете.
     - Вы меня заинтриговали, товарищ Левин. Гукасяна я  помню.  Когда  вы
хотите приехать?
     - Завтра суббота. В понедельник удобно?
     - Хорошо, я вас жду.
     - Спасибо. До свидания, - Левин опустил трубку. - Слышал? - обратился
он к Михальченко. -  Обеспечь  меня  билетом  туда  и  на  следующий  день
обратно. Бери на самый ранний рейс.
     - А с гостиницей как?
     - Это уже моя забота.  Позвоню  во  Львовскую  прокуратуру.  Там  еще
остались знакомые.
     - Не вызвать ли нам сына Тюнена? - вдруг спросил Михальченко.
     - Зачем?
     - Чует мое сердце, что здесь пахнет трупом.  Плащ  есть,  а  человека
нет.
     - А что, если плащ в ломбард сдал сам старик Тюнен?
     - Зачем?
     -  Ну  мало  ли  могло  быть  причин.  Самая   банальная   -   деньги
понадобились. Исключаешь?
     - Тут исключать ничего нельзя, - пожал плечами Михальченко.
     - Поэтому нам очень нужен ломбард: кто сдал туда плащ?
     - Это я найду... Пива еще хотите?
     - Нет, - Левин встал...


     Во Львов Левин прилетел около девяти утра  и  сразу  же  позвонил  из
аэропорта Цурканову, но того не оказалось дома, зять сказал:
     - Тимур Георгиевич знает о вашем приезде, но  его  срочно  вызвали  в
госпиталь проконсультировать какого-то больного. Вы можете приехать к  нам
и подождать его. Он сказал, что к двенадцати часам будет.
     - Спасибо. Я к двенадцати подъеду.
     - Вы город знаете? Найдете?
     - Найду.
     Теперь надо было подумать, на что убить три часа. Поразмыслив,  Левин
поймал частное такси и поехал  в  областную  прокуратуру.  Львов  он  знал
неплохо, бывал здесь много раз и по служебным  делам,  и  раз  пять  через
Львов ездил в Трускавец.
     В прокуратуре он обошел несколько  кабинетов,  встретился  с  давними
приятелями, с которыми когда-то учился на юрфаке, просто со  знакомыми,  с
кем в разное время работал в бригадах, сколоченных  прокурором  республики
по  каким-нибудь  особо  сложным  делам.  Шел  обычный  треп,   предложили
раздавить бутылку, но Левин отказался, кто-то подтрунивал над его уходом в
частное бюро, кто-то одобрял, тут  же  ему  заказали  место  в  гостинице,
написали бумагу и погнали с нею в управление гостиничного хозяйства шофера
криминалистической спецмашины...
     Несколько  взбодрившийся,  повеселевший,  Левин  к  двенадцати  часам
поехал к Цурканову, по дороге заскочил в пирожковую, выпил чашку бульона и
съел две слойки с мясом.
     Дом, в котором жил Цурканов, был старый, начала века, четырехэтажный,
без лифта. По нынешним временам его высота соответствовала  шестиэтажному,
лестничные пролеты были длинные, крутые, широкие, на  каждой  площадке  по
две квартиры. Пока он поднимался, медленно, с  одышкой,  в  душе  возникло
какое-то жалостливое чувство к себе от этих хождений по конторам  и  чужим
квартирам.
     Постояв какое-то время перед дверью, чтоб перевести дух, он позвонил.
     Открывший  ему  Цурканов   оказался   невысоким   толстячком,   очень
подвижным,  суетливым,  с  приветливыми  карими  глазами.   Он   засеменил
маленькими ножками в шлепанцах  почти  детского  размера  впереди  Левина,
помахиванием руки приглашая за собой.
     - Ну-с, с чего начнем? - спросил Цурканов, как бы впрыгивая в  кресло
и указывая Левину на такое же напротив. - Ваше имя-отчество?
     - Ефим Захарович... Начинать придется  с  самого  начала,  -  ответил
Левин и рассказал Цурканову о  просьбе  Анерта,  о  том,  что  уже  успели
выяснить.
     - Кизе! Оберст Кизе! - подскочил Цурканов в кресле. - Конечно, я  его
помню! Я помню почти всех, кто попадал тогда  в  лагерную  санчасть.  Мне,
молоденькому фельдшеру, эта публика была  просто  интересна,  поскольку  в
основном состояла из старших офицеров. Многие из них люди  в  возрасте,  в
вермахт пришли, имея опыт службы  еще  в  рейхсвере.  Сволочей  среди  них
имелось немало, но попадались и приличные люди. К ним относился и Кизе. Он
неплохо говорил  по-русски,  не  заискивал.  Интересный  старик.  Мне  он,
конечно, тогда казался стариком: ему было  под  шестьдесят,  мне  едва  за
двадцать.  Представляете!  Господи,  как  быстро  жизнь  пролетела!  Кизе,
по-моему,  был   человеком   интеллигентным,   с   чувством   собственного
достоинства. Почти все его  соплеменники  относились  к  нему  если  не  с
почтением,  то  уважительно.  Даже  те,  с  кем  он   жестоко   спорил   о
национал-социализме. Он дважды  лежал  в  санчасти  подолгу:  один  раз  с
пневмонией, а второй раз с обострением холецистита...
     Левин слушал многословного хозяина,  не  перебивая.  При  всей  своей
нелюбви к словоблудию, профессионально  он  любил  говорунов,  с  ними  не
требовалось никаких ухищрений или  наводящих  вопросов,  в  особенности  в
случаях, когда шли воспоминания о молодости, в  которую  каждый  не  прочь
вернуться, чтобы еще раз увидеть себя там.
     - Так вот. В ту зиму они уже  ходили  почти  все  расконвоированными.
Как-то  поздним  вечером  прибегает  сержант  Юрка  Массалитинов.  Кричит:
"Фельдшер, давай быстрей! На пустырь бежим! Там что-то с Кизей случилось".
Я схватил сумку и вслед за ним. Примчались, смотрю лежит  Кизе,  на  снегу
кровавая лужа. Хрипит. Ах ты, господи, как сейчас  все  помню!  Приподняли
его,  спрашиваем:  "Что  случилось?  Кто  вас?  -  Он...  Иегупов...   Это
Иегупов... Шофер..."  -  И  тут  же  потерял  сознание.  Фамилия  эта  мне
запомнилась. Во-первых, не так уж  часто  встречающаяся,  во-вторых,  сама
ситуация неординарная, такое врезается в память  особо,  ну  и  в-третьих,
фамилию эту потом все время называли примчавшиеся особисты.  Чем   у   них
дело закончилось, не знаю. А Кизе к утру умер. Он получил две пули. Одну в
легкое, другую в живот, при выходе она  перебила  позвоночник.  Я  был  на
вскрытии. Вот так, - закончил Цурканов и взглянул на Левина.
     - Где его захоронили?
     - Там, где всех их. Умирали  ведь.  Вы  знаете,  где  было  еврейское
кладбище в Старорецке?
     - Там сейчас автобусный завод.
     - Совершенно верно. Так вот рядом с еврейским было небольшое кладбище
для немцев-военнопленных.
     - Тимур Георгиевич, а Кизе до гибели  не  упоминал  при  вас  фамилию
этого шофера или что-либо связанное с ним?
     - Нет, никогда.
     - А этот сержант, Юра Массалитинов... Его можно разыскать?
     - После той истории он вскоре демобилизовался и,  как  говорится,  из
моей жизни исчез. Но не думаю, что он добавил  бы  что-либо  еще  к  этому
сюжету... Вы надолго во Львов?
     - Нет, завтра утром улетаю.
     - Остановиться есть где?
     - Да, спасибо. У меня номер в гостинице "Львов".


     Он не любил эту гостиницу, бездарно  спроктированную  и  по-плебейски
построенную.  Останавливался  в  ней  не  раз,   и   всегда   ее   длинные
низкопотолочные полутемные коридоры напоминали коридоры тюрьмы, а двери  в
номера вдоль них казались дверями в камеры.
     В  шесть  часов  он  послушал  последние  известия,   затем   умылся,
причесался и  отправился  вниз  в  ресторан  поужинать.  Народу  еще  было
немного, он уселся  за  пустым  столиком  в  углу.  Молоденький  официант,
переставлявший тарелки и фужеры, безошибочно признал  в  Левине  скромного
командированного, поэтому подошел без карточки меню и сразу сказал:
     - Есть лангет и жареная курица с рисом.
     - Лангет.
     - Что будете пить? - на всякий случай спросил официант.
     - Бутылку минеральной...
     Через час он поднялся к себе в номер и, не разувшись, прилег,  свесив
на пол ноги. Ложиться спать было еще  рано,  а  так  -  лежа  с  закрытыми
глазами, но бодрствуя, можно о чем угодно с пользой поразмышлять. Визит  к
Цурканову одну линию в судьбе Кизе подвел к итогу:  оберст  был  застрелен
неким Иегуповым и захоронен. Так что на главный вопрос,  поставленный  его
племянником Анертом, Левину есть что ответить. Правда,  не  очень  приятно
будет  сообщать,  что  место  захоронения   его   дяди,   как   и   прочих
соотечественников Кизе, ушло под фундаменты заводских цехов, под  асфальт.
А вот кто таков этот Иегупов, за что он пристрелил Кизе, - на  это  должен
ответить уже сам господин Анерт, хорошенько порывшись в  дневниках  своего
дяди. Если, конечно, захочет. Но бюро "След" задачу, поставленную Анертом,
как  полагал  Левин,  решило,   просьба-вопрос   мюнхенского   бизнесмена,
оплаченная валютой, исполнена. На этом можно поставить точку  и,  спокойно
вздохнув, заниматься только поисками пропавшего Георга  Тюнена.  Но  Левин
все больше склонялся к мысли, что было  бы  вовсе  не  лишним  докопаться,
узнать, кто таков этот Иегупов и почему он застрелил Кизе.  Мотивы  должны
быть существенными для убийцы, и тянулись, разумеется, из  очень  далекого
прошлого. Но имелся еще один Иегупов (однофамилец или родственник того?) -
приятель Георга Тюнена. Что и с чем связано, а что оборвано и нуждается  в
соединении? Видимо, ответ на  это  без  Анерта  получить  не  удастся.  Но
опять-таки, захочет ли Анерт, деловой человек, заниматься всей этой мутью,
уже  удовлетворившись  знанием  обстоятельств  смерти  дяди  и  места  его
захоронения? А что если пока не сообщать  об  этом  Анерту,  а  продолжать
выуживать у него куски из дневников Кизе, определив  ему,  что  и  где  (в
каких годах) искать? Согласится ли потянуть еще  Михальченко  или  скажет:
"Условия  контракта  мы  выполнили?  Выполнили.  Пусть  гонит  бабки  и  -
ауфвидерзеен... Он просил что? Обстоятельства смерти и место  захоронения.
Ответ у нас готов. Он же не ставил условия выяснить, кто убил, да  за  что
убил"...
     Левин посмотрел на часы. Было четверть десятого. Он  поднялся,  вышел
из гостиницы и отправился  побродить  по  вечернему  городу,  вроде  избыв
раздумьями все свои заботы.



                                    21

     У капитана Остапчука дело  шло  ни  шатко,  ни  валко.  Басик  исчез,
проворонили. Гость его из  Армении  по-прежнему  жил  в  своей  "Ниве"  на
стоянке возле  кемпинга.  Случайным  транспортом  добирался  до  города  и
болтался по улицам, по магазинам, вертелся на Центральном рынке. Явно ждал
возвращения  Басика  и  нервничал,  потому  что  без  колес:  поломавшийся
трамблер с машины сняли, а  склад  запчастей  на  станции  техобслуживания
внезапно  закрыли  на  ревизию.  Так  Остапчук  договорился  с  директором
станции, а  тот,  ничего  не  объясняя  бригадирам,  приказал  "Нивой"  не
заниматься вовсе, в модуль ее не загонять - и  без  нее  тесно  от  машин,
пусть ждет на стоянке в кемпинге. Ориентировка на Басика была разослана во
все райотделы области...
     Во второй  половине  дня  Остапчуку  позвонил  начальник  паспортного
стола:
     - Максим Федорович, зайти можешь?
     - А в чем дело?
     - Тут  один  товарищ  пришел.  Дежурный  его  ко  мне  направил.  Но,
по-моему, это и тебе будет интересно.
     - Ладно, сейчас поднимусь...
     В кабинете у начальника паспортного стола сидел поджарый мужчина  лет
сорока в белой тенниске, красных спортивных брюках с белыми лампасами и  в
роскошных кроссовках.
     - Расскажите капитану  поподробней,  -  обратился  к  нему  начальник
паспортного стола.
     Остапчук выжидательно посмотрел на визитера.
     - Я из радиошколы ДОСААФ, - начал тот. - Позавчера  я  как  начальник
дистанции намечал на местности трассу. У нас должны  быть  республиканские
соревнования "охота на лис". Сперва мы намечаем на карте, а позавчера, как
говорится, вышел на местность, в рощу.  Работа  уже  шла  к  концу,  когда
смотрю, а под кустом что-то желтое лежит. Беру  -  а  это  паспорт,  видно
давно  пролежал,  какой-то  замызганный,  в  желтой  пластиковой  обложке.
Знаете, специальные такие продаются, с гербом и надписью  "паспорт".  Дома
вечером жене показал, она развернула, посмотрела на фотографию и  говорит:
"А я видела этого человека". - "Где?" - спрашиваю. - "Ты  когда  ездил  на
соревнования в Донецк, по телевизору несколько раз показывали его. Просили
всех, кто видел его, сообщить в милицию. Ты, говорит,  снеси  паспорт  им,
может это жулик какой. Их сейчас полно". Вот я и принес.
     Взяв паспорт, Остапчук открыл  первую  страницу  и  прочитал:  "Тюнен
Георг Францевич". Затем перелистал несколько  страниц,  увидел  фотографию
пожилого человека и  его  личную  подпись  под  ней,  штамп  с  пропиской:
Энбекталдынский РОВД, ул.Жолдасбая Иманова, дом N_26.
     Судя по состоянию паспорта, провалялся он долго, под дождем  мок  или
под талой водой, и на ветерке  сох  и  на  солнышке,  хорошо  еще,  что  в
пластиковую "корочку" вставлен, она влаги не боится...
     - Где вы его нашли, в какой роще? - спросил Остапчук.
     - Что вдоль шоссе, где старая водонапорная башня. Недалеко от нее.
     - Точное место сможете вспомнить?
     - А как же! И кустик тот покажу. Я всю трассу напамять знаю.
     - Хорошо. Спасибо. И как с вами связаться в случае чего?
     - Запишите мой адресок и телефон.
     - Оформи, - кивнул Остапчук начальнику паспортного стола.  -  Паспорт
положи куда-нибудь отдельно. Может вскоре понадобиться, - и  попрощавшись,
Остапчук вышел.
     Спускаясь по ступенькам к себе, он уже  выудил  первую,  лежавшую  на
поверхности и знакомую  для  таких  случаев  мысль:  "Ограбили,  убили,  а
паспорт  выбросили...  Так  что,  Остапчук,  дохлебывать  придется   тебе.
Вершочки сняли Михальченко и Левин, а ты будешь доскребывать котелок, пока
донышко не покажется"...


     Из аэропорта Левин поехал домой, позвонил жене в аптеку сообщить, что
прибыл благополучно, принял душ, позавтракал и, убирая со стола  посуду  в
мойку, решал: лечь отдохнуть, просмотреть газеты или ехать в бюро