артира сто двенадцать. Это на Колпаковке.
     - Буду через полчаса...
     Кукин оказался высоким стройным  человеком  лет  шестидесяти  пяти  с
совершенно седой пышной шевелюрой. Идя за  ним  по  коридору,  Михальченко
обратил внимание на его легкую походку и на  ровную  спину.  Весь  он  был
какой-то свежий, сияющий в куртке из тонкого коричневого сукна  с  широким
шалевым воротником из серой ткани. Ступал по ковровой дорожке, обутыми  не
в домашние шлепанцы, а в черные, глянцево блестевшие туфли. И  в  комнате,
куда он завел Михальченко, тоже все светилось чистотой  -  покрытый  лаком
паркет, чистые окна, ни пылинки на простой  полированной  мебели  местного
изготовления.
     - Садитесь, - Кукин указал на кресло, подождал, пока Михальченко сел,
и сам опустился в такое же. - Так что же это у вас за бюро?
     Михальченко рассказал.
     - Неплохо придумано, неплохо. Милиция не справляется.
     - Что поделать, - сказал Михальченко. - Я мог бы взглянуть  на  плащ,
Павел Никифорович?
     - Это несложно, - Кукин вышел в другую комнату и вернулся  с  плащом,
надетым на вешалку.
     Повертев плащ, Михальченко подумал, что по описанию  он  совпадает  с
тем, которое дал сын Тюнена. Но это еще ничего не значило, таких импортных
плащей могло быть тысячи.
     - А в чем, собственно, дело? - спросил Кукин, аккуратно опуская  плащ
на диван.
     - Мы ищем пропавшего человека. Он мог быть одет в этот или в такой же
плащ. Павел Никифорович, в каком комиссионном вы купили плащ?
     - Напротив главпочтамта, через скверик, знаете?
     - Знаю. А у вас не сохранился ярлык, который комиссионщики  прищивают
к принятым вещам?
     - Должен быть, - он открыл бар в серванте, взял деревянную шкатулку с
резной крышкой и стал рыться в бумажках.
     "Я бы этот ярлык давно выбросил, -  подумал  Михальченко,  глядя  как
Кукин перебирает какие-то листки. - Господи, ну  зачем  он  ему?  Нет  же,
хранит! Вроде Остапчука".
     - Вот, - протянул Кукин.
     К ярлыку скрепкой была приколота какая-то белая картонка  размером  с
два спичечных коробка, обернутая в прозрачный целлофан, на обороте он  был
прихвачен полосками лейкопластыря. На картонке  красивым  каллиграфическим
почерком было выведено: "А(II) Rh +  положительная.  Каз.ССР,  Энбекталды,
ул. Жолдасбая Иманова, 26".
     "Это же адрес Тюнена! - вспомнил Михальченко. - Но что за формула?"
     - Что это? - спросил он Кукина.
     - Видите прорезь в подстежке? Это карман. Видно владелец плаща  сунул
картонку туда, но промахнулся.  А  когда  я  отстегнул  подстежку,  она  и
выпала.
     "Отставничок ты мой дорогой!  -  Михальченко  готов  был  расцеловать
Кукина. - А я, сукин сын, еще посмеялся над тобой, что бумажки собираешь!"
     - Я могу взять это на некоторое время?
     - Разумеется. Видите, хорошо, что я сохранил. Штабная работа приучила
к бумагам относиться уважительно.
     -  Конечно!..  И  еще  один  вопрос,  Павел  Никифорович:  если   нам
понадобится, вы сможете приехать к нам с плащом? Для опознания.
     - Позвоните. Я приеду.
     - Большое вам спасибо. Извините, что побеспокоил.
     - Ничего. Дело серьезное, рад помочь. Во всем должен быть порядок.



                                    26

     Левин сидел в кабинете заведующей поликлиническим отделением  седьмой
городской больницы. Входили и выходили сотрудники, звонил телефон,  пришла
старшая медсестра, потом  бухгалтер  объединенной  бухгалтерии.  Никак  не
удавалось  начать  разговор.  Был  понедельник.  Только   что   окончилась
"пятиминутка", длившаяся около часа,  а  Левин  по  неопытности  пришел  к
девяти и проторчав все это время в коридоре под дверью, попав, наконец,  в
кабинет, все еще не мог приступить к делу. Но вот заведующая заперла дверь
и усаживаясь, вытянула сигарету из кармана халата,  закурила  и,  выпустив
сложенными трубочкой большими губами долгую струю дыма, произнесла:
     - Приходится запираться, иначе поговорить не дадут. Я  вас  слушаю...
А, знаете, мне ваше лицо знакомо! Вы у Панчишиных на дне рождения не были?
     - Нет, - Левин не знал, кто такие Панчишины.
     - Но где-то мы с вами встречались! У меня на лица память хорошая.
     - Встречались. И не раз. По делу  о  криминальном  аборте.  Гинеколог
Барабаш. Восемнадцатилетняя девочка умерла.
     - Совершенно верно! Неужели опять что-нибудь?!
     - Слава Богу, нет. Все проще, - и он сказал:  -  Семнадцатого  апреля
больной  Иегупов  Антон  Сергеевич,  1918  года  рождения,  проходил  ВКК,
закрывал  бюллетень.  Талон  у  него  на  семнадцать  часов.  Хотелось  бы
уточнить, был ли он действительно в этот день на  ВКК  и,  если  возможно,
время. У вас в отчетности это как-то может быть отражено?
     - Чего-чего, а бумаг хватает. Как вы говорите фамилия?
     - Иегупов Антон Сергеевич.
     Она записала.
     - А чем он болел? - спросила.
     - Он хромает, ходит с палкой. Полагаю, хроник и лечился у хирурга.
     - Постараюсь выяснить. Дату его посещения проверить несложно. Тяжелее
уточнить время визита. Все-таки прошло столько месяцев.
     - Я понимаю.
     - Как мне с вами потом связаться?
     - По телефону, - и Левин назвал номер. - Фамилия моя Левин.
     Она прикурила погасшую сигарету, два раза сильно затянулась  и  вмяла
красивыми пальцами окурок в пепельницу...


     В кабинете у Михальченко долго звонил телефон. Отложив газету,  Левин
направился туда, но пока шел по коридору, звонок умолк и теперь уже звонил
его, Левина, телефон. Он вернулся, схватил трубку, однако уже  раздавались
короткие гудки. Выглянув в окно, Левин увидел, что их  "уазика"  на  месте
нет. Значит, Михальченко куда-то укатил...
     Он развернул следующую газету. Из нее выпал конверт.
     "Что за дурацкая манера вкладывать письма в газеты,  -  посетовал  он
мысленно. - А если я не стану читать эту газету, выброшу? И это уже  не  в
первый раз!"
     Письмо было от секретаря Анерта.

     "Уважаемый господин Левин!
     До отъезда в Канаду господин  Анерт  приготовил  для  Вас  документы.
Несколько задержались с ними, поскольку переводчик был в отпуске.  Посылаю
Вам их ксерокопии.
     С уважением К. Больц"...

     Те же цветные красивые пластмассовые скрепки, та же прекрасная бумага
и четкий шрифт компьютерного печатающего устройства...
     Из дневника Кизе за 24 марта 1928 г.

     "...Советник доктор Клеффер, уехавший в Вену несколько лет назад, как
в воду канул. Два или три раза я заходил к нему в бюро,  но  там  какие-то
новые люди, они ничего о нем сообщить не могли.  В  квартире,  которую  он
занимал,  тоже  живут  другие,  домовладелец  сообщил,  что   контракт   с
господином Клеффером истек. Все эти годы у меня было много  работы,  новое
время, новые люди, и о советнике Клеффере я постепенно забыл.
     Однако вчера он вдруг объявился.  Позвонили  из  больницы  Громберга,
попросили, чтоб я приехал:  меня  срочно  хочет  видеть  советник,  доктор
Клеффер. Я поехал. Пока я шел с лечащим врачом по  длинному  коридору,  он
сообщил, что Клеффер смертельно болен, у  него  рак  легкого,  протянет  в
лучшем случае месяц. Мы вошли в палату и врач оставил нас  вдвоем.  Палата
одноместная. Клеффер лежал у окна.  Он  показался  невероятно  исхудавшим,
почти древним стариком, кости лица, казалось, вот-вот прорвут  истонченную
серовато-восковую  натянувшуюся  кожу,  выпирал  огромный  лоб   костяного
желтого цвета. И только живые умные глаза следили за моим  лицом,  как  бы
улавливая, какое впечатление произвел на меня его вид. Я  присел  на  стул
рядом с кроватью. Клеффер взял мою руку  в  сухую  холодную  ладонь,  и  я
ощутил прикосновение мертвеца.
     "Ты удивлен, как я тебя разыскал? По моей просьбе позвонили  старшему
лейтенанту Каммериху... Ты ведь с ним когда-то дружил... У  него  я  узнал
твой телефон... Слушай, Алоиз...  Жить  мне  осталось  месяц...  Я  должен
выполнить обещание, которое когда-то дал тебе. Тем самым очистить  и  свою
совесть... Мне тяжело говорить,  задыхаюсь...  -  он  выпустил  мою  руку,
прикрыл глаза и какое-то время  лежал,  провалившись  в  беспамятство  или
заснув. Я даже испугался, не умер ли он. Но он пришел в себя и повторил: -
Мне тяжело говорить... Поэтому хочу успеть сказать тебе  главное:  Иегупов
негодяй... Обыкновенный бандит... Не имей с ним  никаких  дел...  Берегись
его... Он и меня обманывал... Всех нас... Вот здесь  в  тумбочке  книга...
Прочитай... Остальное узнаешь из моего письма.  Тебе  перешлют  его  после
моей смерти... Такова моя воля... Теперь уходи..." - И  он  снова  впал  в
долгое забытье...
     Я достал книгу из тумбочки. Называлась  она  "Расследование  убийств.
Методика. Рекомендации. Истории". Издана в "Рютте-Ферлаг" в 1927  году.  В
аннотации сказано: "Книга эта переведена с русского. Первое  издание  было
осуществлено в Советской России издательством "Знамя труда". Затем  автор,
советский  криминалист  В.  Агафонов,  порвавший  с  ЧК,   эмигрировал   в
Германию".
     Взяв книгу, я последний раз взглянул на советника доктора Клеффера  и
ушел"...


     Пожалуй, это была  одна  из  самых  полезных  информаций,  полученных
Левиным от Анерта. В ней имелась ссылка на конкретный документ, на  книгу.
Фамилия автора - В. Агафонов - была Левину незнакома, хотя он знал имена и
работы многих известных следователей-криминалистов двадцатых годов. Имя В.
Агафонова скорее всего  предали  забвению  однажды  и  навсегда  по  одной
причине: он эмигрировал в Германию. Этого по тем временам было достаточно.
Книгу, понимал Левин, искать в частных библиотеках своих коллег,  пожалуй,
бессмысленно. От криминалистов своего поколения,  имей  они  ее,  он  хоть
однажды бы да услышал фамилию автора. Скорее всего она может быть  в  двух
библиотеках: университетской или Академии наук. Если  она  там  есть,  то,
вероятней всего, в спецфондах. Сейчас попасть  туда  уже  не  проблема.  А
Анерта надо попросить поискать в бумагах его дяди письмо Клеффера, которое
должно было быть вскрыто  после  его  смерти,  либо  содержание  письма  в
дневниковых записях за вторую половину 1928 года.
     И Левин принялся печатать письмо в Мюнхен...


     Ломбард  наконец  открылся.  С  силой  толкнув  тяжелые  застекленные
металлические двери, Михальченко вошел. В правом углу  узкого  темноватого
помещения находилась конторка, за которой сидела пожилая худощавая женщина
с хорошо уложенными и в меру подкрашенными светлыми волосами. Она  подняла
на него глаза.
     - Вы заведующая? - поздоровавшись, коротко спросил Михальченко.
     - Я. В чем дело?
     - Вам звонил Якимович из Ленинского райотдела  милиции?  -  сблефовал
Михальченко.
     - Нет.
     -  Моя  фамилия   Михальченко,   -   он   достал   красную   книжечку
удостоверения, махнул ею и тут же сунул в  карман.  -  После  семнадцатого
апреля  вам  был  сдан  мужской  плащ,  пятидесятый  размер.  Темно-синий,
импортный, на меховой подстежке. Она крепится на "молнии". От вас  он  был
анонимно передан в комиссионный номер двенадцать.  Мне  необходимо  знать:
кем он был сдан и какого числа точно. Когда вы сможете поднять  документы?
- он говорил с напором, не давая возможности перебить себя.
     - Рыться надо долго, - спокойно ответила заведующая.
     - Я зайду через час.
     - Лучше после перерыва. В перерыв я и поищу.
     - Хорошо. В три я буду, - он  вышел,  уверенный,  что  его  деловитая
настырность впечатлила.
     Два с половиной часа он скоротал, съездив  в  финотдел  за  какими-то
бланками и выстояв  очередь  в  сберкассе,  чтоб  уплатить  по  счетам  за
телефонные переговоры.
     Ровно в три Михальченко вошел в ломбард. Заведующая сидела на том  же
месте, словно и не поднималась с него с момента ухода Михальченко.
     - Как наши дела? - спросил он, подходя к конторке.
     - По-моему, я нашла то, что вы просили. Восемнадцатого  апреля  такой
плащ был сдан гражданкой Лынник. Вот данные по ее паспорту,  -  заведующая
протянула листок бумаги.
     "Лынник Ольга Викторовна, проживает по ул. Шевченко, 17,  кв.  8",  -
прочитал Михальченко.
     - Почему же она не выкупила плащ своевременно? - спросил он.
     - Вот этого я уже не знаю. Срок прошел, и мы его сдали для реализации
через комиссионный.
     - Сколько же она за него у вас получила?
     - По минимуму, - и назвала цену.
     - "Странно,  -  подумал  Михальченко.  -  Новый  импортный  плащ!  По
нынешним ценам на барахолке и у фарцовщиков такой втрое дороже".
     - Что еще? - спросила заведующая.
     - Все! Спасибо! - Михальченко схватил бумажку так, словно  заведующая
могла передумать. - Все в порядке, - повеселел он. - Задал я вам хлопот!
     Она равнодушно пожала плечами, ей было  наплевать  на  реакцию  этого
здоровенного  детины,  внезапно  перешедшего   от   нагловатого   тона   к
благодарно-любезному.
     Попрощавшись, он вышел, уселся в машину:
     - Стасик, домой! Везем подарок Ефиму Захаровичу!


     Но Левина в бюро Михальченко не застал.
     "Сейчас мы установим возраст Ольги Викторовны Лынник и все остальное,
- сказал он себе и взялся  за  телефонную  трубку.  -  Хотя  спрашивать  о
возрасте женщины неприлично, но в данном случае мы ведь  не  у  нее  будем
спрашивать, а? Потом попросим  участкового  дополнить  нам  портрет  Ольги
Викторовны". - Он позвонил в справочное бюро УВД.
     Через полчаса он уже знал, что Ольга  Викторовна  Лынник,  1962  года
рождения,  замужем,  работает  барменшей  в  гриль-баре  "Голубой   день".
Михальченко  отправился  туда.  Он  помнил  этот  гриль-бар  в  пятнадцати
километрах от города, в зоне отдыха в  старом  сосновом  бору  с  прудами,
когда в субботу  и  воскресенье  горожане  ездили  отдыхать  автобусами  и
электричками - в эти дни въезд в зону отдыха частному  автотранспорту  был
запрещен.   В   бору   располагалось   несколько    пионерских    лагерей,
реабилитационное отделение  для  перенесших  инфаркт.  Заведение  общепита
"Голубой день", сооруженное из сборных древесно-стружечных плит,  работало
только летом. Сегодня, в будни, сюда можно было ехать машиной.
     - Налево, по просеке, - сказал Михальченко шоферу. - Бывал здесь?
     - Нет, - ответил Стасик.
     - Вон флигелек. Подваливай к нему.
     Народу в единственном зальчике оказалось немного. Быстро оглядевшись,
Михальченко  увидел  за  стойкой  бара  молодого  парня  в  белом  халате,
наливавшего в мензурку из коньячной бутылки.  Слева  от  него  за  стеклом
вращались на трех вертелах бройлеры.
     - Что будете заказывать? - подошла официантка.
     - Одного красавчика, только пополам, два салатика, помидоры резать не
надо, целиком. Бутылочку минеральной.
     - Водку, коньяк?
     - Кофе. Два.
     Михальченко вышел, позвал Стасика.
     - Навернем по курочке. Садись.
     - Я уже позавтракал, спасибо, Иван Иванович,  -  деликатно  отказался
шофер.
     - Я тоже завтракал. Но от такой еды в  наши  дни  грех  отказываться,
втолкнем.
     Официантка  принесла  воду,  салаты  и  исходившего   вкусным   паром
цыпленка.
     - Что это Оли не видно? - спросил ее Михальченко,  кивнув  на  стойку
бара.
     - В отпуске.
     - Жаль. Я ее земляк.
     - Из Богдановки?
     - Вот ехали мимо, я в  командировку,  думал  повидать.  А  когда  она
должна вернуться?
     - Ей выходить с понедельника.
     - Поехала позагорать? Ну, правильно. Красивой женщине да еще  хороший
загар... В Сочи, конечно?
     - Нет, в Коктебель.
     - Что это в такую глухомань?
     - Она уже несколько лет ездит туда с Леней Локотком. Он на сезон, она
приезжает к нему на месяц.
     - Тогда другое дело. Я тебя, Стасик, обязательно с Олей познакомлю, -
повернулся Михальченко к шоферу. - Ты же у нас холостяк.
     - Зато Оля замужем, - засмеялась официантка.
     - Все-таки за Леню вышла, - воскликнул Михальченко.
     - Нет. Она за Володю вышла. А Леня  -  старая  любовь.  Только  между
нами, сболтнула я.
     - Дело житейское. Но я - молчок,  -  улыбаясь,  Михальченко  приложил
палец к губам. "Вот, где ты,  Локоток,  выплыл!"  -  вспомнил  он  рассказ
Виктора Вялова о парне, сдававшем иногда квартиру.
     - Я вас где-то видела, - не торопилась отходить официантка, пока  они
разрывали руками горячее куриное мясо и  поливали  его  острой  приправой,
отложив совершенно тупые ножи.
     - Бывал  я  здесь,  бывал,  -  мечтательно  вздохнул  Михальченко.  -
Проездом.
     - Приятного аппетита, - официантка наконец отошла.
     - Рубай, - подмигнул Михальченко Стасику. - Потратились  мы  не  зря,
хоть и Олю не застали.
     - Она действительно красивая, Иван Иванович?
     - В глаза ее не видел.
     - Ну, вы даете!
     - Что поделать, Стасик. У каждой профессии есть свои издержки...
     Поев, выпив водянистый  кофе,  оставив  щедрые  чаевые  разговорчивой
официантке, они вышли.
     - Куда теперь? - спросил шофер.
     - В город. На сегодня  хватит  впечатлений,  -  Михальченко,  вытерев
бумажной салфеткой жирные пальцы и губы, швырнул ее в траву.


     Было без десяти  шесть,  когда  в  комнату  к  Левину  вошел  веселый
Михальченко:
     - Воды! - закричал он, хватая сифон и наливая полный стакан.
     - Что это тебя так уморило? - спросил Левин.
     Выпив залпом, шумно выдохнув, Михальченко поставил стакан.
     - Объелся жареным бройлером, соус к нему очень острый.
     - Где это тебя угощали и за что?
     - В гриль-баре "Голубой день", где работает барменшей Оля  Лынник.  А
угощал я сам  себя.  Дороговато,  но  вкусно,  -  перестав  вышагивать  по
комнате, он уселся в кресло напротив Левина.
     - А кто такая Оля Лынник? Сомнительные знакомства заводишь, Иван.
     - Это дама, которая сдала в ломбард  плащ  Тюнена,  но  выкупать  его
почему-то не стала, и он был продан через комиссионный.
     - Ты виделся с нею?
     - Нет. Она в отпуске, укатила с хахалем  в  Коктебель.  При  живом-то
муже! В понедельник выходит на работу.  Это  первое  блюдо.  А  на  второе
кое-что погуще:  ее  хахаль  -  Леонид  Локоток.  Малый  мутный.  Когда-то
фарцовал по-крупному. Вроде  завязал.  Осторожный,  ведет  себя  тихо.  Но
иногда, на время отъездов, сдает квартиру. По надежным рекомендациям.
     - Почему ты уверен, что эта Оля сдала именно  тот  плащ,  который  мы
ищем.
     - Я видел его у Кукина.
     - Таких плащей может быть тысячи.
     - Есть кое-что и на десерт, Ефим Захарович. Эту штуку Кукин обнаружил
в  плаще,  -  Михальченко  положил  перед  Левиным   картонку,   обернутую
целлофаном.
     - Да, адрес Тюнена, - повертев картонку, сказал Левин.
     - Только не пойму, что за формула на ней.
     -  Формула?  -  задумался  Левин,  потирая  пальцем  по   поверхности
целлофана, словно таким манером хотел нащупать ответ. - Это, Иван,  похоже
на группу крови владельца картонки. Некоторым поликлиники ставят  штамп  в
паспорт, а многие пожилые и больные люди носят вот такие бумажки на всякий
случай... Что ж, ты сегодня  заслужил  бройлера.  Я  готов  оплатить  тебе
половину его стоимости.
     - Что будем делать?
     - Ждать, - когда эта Лынник вернется из отпуска. Она нам очень нужна.
Проведем опознание плаща, хотя особой  нужды  в  этом  уже  нет,  -  Левин
показал на картонку. - Она подтвердила, чей это плащ.



                                    27

     Очень уж не хотелось Михальченко опять беспокоить Виктора Вялова.  Да
еще в субботний день. Но Леонид Локоток, сдававший по словам Вялова иногда
свою квартиру  разному  залетному  люду,  и  к  которому  Вялов  не  хотел
направлять Басика, искавшего временное  пристанище  для  своего  гостя  из
Еревана, этот Локоток оказался любовником барменши из гриль-бара  "Голубой
день". Возможно, Вялов  знает  что-либо  об  этой  связи,  и  какая-нибудь
информация от него окажется полезной. А может и пшик получится: либо Вялов
ничего не знает, либо не захочет  на  эту  тему  говорить.  Человек  он  с
норовом, со своими принципами - мол,