нький, гладко выбритый с тщательно зачесанными  седыми  волосами,  со
следами былой респектабельности. Занимал он одну большую комнату,  забитую
мебелью в белых парусиновых чехлах, видимо снесенную сюда со всей  прежней
его квартиры.
     Я представился, объяснил причину своего визита.
     - Убили?! - он провел узкой холеной ладонью по  лбу  и  опустился  на
стул, словно боясь, что упадет. - Кто же это сделал? - тихо спросил он.
     - Адам Юрьевич, для выяснения  этого  я  хочу  задать  вам  несколько
вопросов.
     - Пожалуйста.
     -  У  вас  не  сохранились  случайно  программки  скачек,  скажем  за
последние пять-шесть лет?
     - Я храню все  программки  с  момента  открытия  ипподрома.  Что  вас
конкретно интересует?
     - "Пепел". Что это?
     - "Пепел" - игреневый жеребец.
     - Фаворит?
     - Какое там! Господин  Мадер  купил  его  в  конце  1915-го  года.  Я
уговорил его. Никто не верил в "Пепла", считали, что выбросили деньги.  Но
я и жокей Боровец почувствовали, что "Пепел" - будущая жемчужина  в  нашей
конюшне. Что сказать? Трудный  был  жеребец.  Выпустить  мы  его  рискнули
впервые перед закрытием сезона 1916-го года. Больше не успели  в  связи  с
известными вам событиями в феврале 1917-го.
     - То есть он участвовал в одной скачке?
     - Да. В четвертой. Тогда и произошла сенсация.
     - А именно?
     - Ставок на "Пепла" почти не делали. Разве что кто-то ради  шутки.  В
"Пепла" никто не верил, жеребец новый, никто о нем ничего  не  знал.  А  я
верил и уговорил одного знакомого. Сказал, что если "Пепел"  проиграет,  я
погашу половину проигрыша своими деньгами. "Пепел" выиграл скачку,  а  мой
знакомый положил в карман огромную сумму. Вечером  мы  отметили  победу  в
ресторане Яроховича.
     - Кто этот счастливец?
     - Адвокат Иегупов Борис Николаевич. Он помешан на лошадях,  дружил  с
жокеями. В общем, свой человек на ипподроме, в конюшнях.
     Имя адвоката Иегупова было мне знакомо: молодой,  способный,  выиграл
несколько крупных нашумевших наследственных дел;  несмотря  на  молодость,
вращался в кругу солидных промышленников и деловых людей, но, по слухам, -
хваток, циничен, высокомерен,  кое-кто  из  старых  адвокатов  считал  его
авантюристом.
     - Он бывал в доме у Мадеров? - спросил я.
     - И не раз. Там любили поиграть в карты. Принимали и его,  восходящую
звезду. Это же он выиграл миллионное дело для купца Чернецкого, когда  тот
судился  с  заводчиком  Лункевичем.  Кроме  того,  Иегупов   ухаживал   за
племянницей господина Мадера. Она  ушла  сестрой  милосердия  на  фронт  и
погибла весной 1915-го, когда немцы осуществили Горлицкий прорыв.
     - Вы так хорошо знаете все о семье Мадеров.
     - Я работал у него с 1901-го года.
     - Кто еще бывал у Мадеров, когда собирались поиграть в карты?
     - Известные  в  губернии  и  в  городе  люди;  купцы,  промышленники,
финансисты, крупные адвокаты.
     - А Чернецкие, Йоргосы, Пирятинские?
     - Непременно.
     - Когда вы последний раз видели Иегупова, Адам Юрьевич?
     - Зимой 1917-го. Потом он куда-то исчез.
     Поблагодарив Левжинского,  я  ушел.  После  полудня  мы  с  Титаренко
отправились  к  вдове  Йоргоса.  Сам  Йоргос  застрелился  в  1913   году,
запутавшись в каких-то любовных тенетах. Теперь вот  ограбили  его  вдову.
Жила она в маленьком флигеле. Большой собственный дом был  конфискован,  в
нем разместились какие-то конторы, связанные с речным портом и  пристанями
(дом находился невдалеке от порта).
     Мадам Йоргос - пожилая, сухая, как  тарань,  южного  типа  женщина  с
широко раскрытыми, вроде  навсегда  испуганными  черными  глазами  -  была
суетлива и взволнована. У низенького окна  стояла  швейная  машина,  рядом
лежала какая-то ткань. Заметив мой взгляд, хозяйка смущенно сказала:
     - Я в юности умела неплохо  шить.  Сейчас  пригодилось,  жить  как-то
нужно.
     Комната являла собой какой-то  склад  вещей  и  предметов.  Как  и  у
Левжинского, сюда из большого многоквартирного дома было снесено все,  что
оказалось возможным втиснуть. Картина рухнувшей жизни.
     - Я уже убрала немного, потому что тут был  такой  разгром!  -  рукой
хозяйка обвела комнату. - Что-то искали. А что - не могу понять, все  вещи
целы.
     - Это произошло в ваше отсутствие? - спросил я.
     - Да. Я боюсь тут одна оставаться и ночую у сестры на Троицкой. Так и
в этот раз. Утром вернулась, а дверь взломана.
     - Что же все-таки похитили? Драгоценности?
     - Нет. Сумку. У покойного была  большая  замшевая  сумка.  Когда  нас
переселяли сюда, я из сейфа и ящиков письменного  стола  все  бумаги  мужа
затолкала в эту сумку. Она-то и исчезла...
     Я еще раз оглядел комнату и понял, что после того как госпожа  Йоргос
навела в ней порядок, искать какие-либо следы бесполезно.  И  тут  мне  на
глаза попался  большой  семейный  альбом,  обтянутый  зеленым  сафьяном  с
бронзовыми застежками. Он лежал  на  подоконнике.  Попросив  разрешение  у
хозяйки, я стал его листать. Сперва, как и во всех альбомах, -  фотографии
родителей,  затем  детские  снимки  супругов,  в  гимназической  форме,  в
свадебной одежде, потом пошли  какие-то  новые  лица  -  родственники  или
приятели. Почти в самом конце одна  страница  была  пуста,  фотографию  из
дугообразных прорезей извлекли, видимо,  недавно,  цвет  картона  под  нею
сохранил свой прежний тон - темносерый, в то время как открытые свету края
выгорели, поблекли.
     - Госпожа Йоргос, вот здесь была большая фотография. Кто и  зачем  ее
вынул?
     - Понятия не имею, - она удивленно смотрела на пустое место.
     - А что за снимок?
     - По-моему, на  память  о  пикнике  у  господина  Мадера,  -  подумав
ответила она. - В 1914 году уходил на  фронт  брат  господина  Мадера.  Он
погиб через год под Хотином. Господин Мадер в честь проводов брата устроил
пикник на своей даче.
     - Кто был на этом пикнике?
     Она прикрыла глаза, как бы вспоминая, затем сказала:
     -  Всех  не  вспомню.  Точно  помню,   что   присутствовали   господа
Пирятинские, Чернецкие, Розенфельды, Муромцевы... Господин Мадер пригласил
многих...
     По этому перечню я понял, что присутствовали люди одного  круга,  так
сказать клан, промышленно-финансовые отцы губернии.
     - Скажите, госпожа Йоргос, а молодежь была на этом пикнике? - спросил
я. - Если да, то фотографировались ли они с вами со всеми?
     - Со мной на траве в первом ряду сидела  дочь  господина  Чернецкого,
справа, - вспоминала она. - Рядом с нею дочь и сын господина Мадера Соня и
ее поклонник - молодой адвокат Иегупов Борис Николаевич.
     Еще раз окинув взглядом комнату, я понял,  что  больше  здесь  делать
нечего.
     - Вы что, всегда такой молчун? - спросил я Титаренко, когда мы вышли.
- У Мадеров молчали, и здесь.
     - Не хотел вам мешать.
     - ЧК всегда так деликатна?
     - Нет, не всегда, - жестко ответил он. - Что  вы  собираетесь  делать
дальше?
     - Еще раз встретиться с вдовой Мадера. Скажем,  послезавтра.  Сегодня
похороны... Кто-нибудь из врачей осматривал  трупы  убитых  -  Чернецкого,
Пирятинского, Мадера?
     - Да. Доктор Галкин.
     - Исай Львович?
     - Да. Вы его знаете?
     -  Знаю.  Очень  хороший  судебный  медик.  Какое-нибудь   письменное
заключение его имеется?
     - В деле есть. Можете посмотреть.
     - Я не хочу ехать в ЧК.
     - Вы все время становитесь в позу, Викентий Сергеевич.  Время  сейчас
не то.
     - Я и с царской жандармерией старался не иметь отношений.
     - Это делает вам честь, - усмехнулся Титаренко. - Хорошо,  я  привезу
вам все бумаги по этому делу.
     Вечером  я  ознакомился  с  заключением  доктора   Галкина.   Картина
складывалась такая: все трое были убиты выстрелами в затылок с  расстояния
трех-четырех метров, смерть наступила мгновенно; никаких иных  повреждений
при жизни или после смерти не обнаружено, как и не  обнаружено  признаков,
указывающих, что смерти потерпевших предшествовала борьба или оборона;  по
отношению к убийце потерпевшие находились спиной; никаких указаний на  то,
что до осмотра трупов на месте  позы  их  были  изменены  или  что  смерть
наступила не там, где обнаружены трупы; с момента  наступления  смерти  до
осмотра тел на месте прошло в среднем от трех до пяти часов...
     Вдову Мадера  я  посетил  через  два  дня,  отправившись  к  ней  без
Титаренко. Она была удивлена моим появлением.
     Извинившись, я сказал:
     - Елена Леопольдовна, я к вам по конкретному  вопросу,  поэтому  буду
краток. Скажите, пожалуйста, у вас не  сохранилась  групповая  фотография,
сделанная на пикнике в честь отъезда на фронт брата вашего покойного мужа?
Кажется это было в 1914-м году, в сентябре.
     Она сказала:
     - По-моему, должна быть, - открыла ящик  комода  и  стала  рыться.  -
Наверное здесь, - вытащила толстый альбом и полистав, протянула мне: - Вот
она.
     Я стал разглядывать фотографию - довольно большой снимок,  занимавший
всю страницу альбома, расспрашивая  госпожу  Мадер,  кто  есть  кто.  Водя
тонким мизинцем по рядам, она давала пояснения. Вся  процедура  заняла  не
более пятнадцати минут, после чего я попросил у хозяйки разрешение  унести
фотографию, поскольку она может пригодиться для дальнейшего расследования.
Поколебавшись, она согласилась. С этим я и ушел...
     Дома я стал подводить итоги. Во всех случаях - и в уездах и  в  самом
Старорецке - убийца один и тот же -  жертвы  получали  пулю  в  затылок  с
близкого расстояния. Каждый из пострадавших погиб не у входной двери, едва
впустив убийцу, а в глубине квартир, двое из них даже на втором  этаже,  в
своих кабинетах, словно пригласили гостя и спокойно стали к  нему  спиной,
явно не ожидая пули в затылок и не оказав никакого  сопротивления.  Ничего
из  дорогих  вещей  и  драгоценностей  не  похищено.  Преступник   шел   с
определенной целью - за какими-то  деловыми  бумагами.  Все  исполнено  им
слишком удачно для него, словно  успех  был  обеспечен  заранее:  во  всех
случаях он словно знал, что кроме хозяина никого в доме не  будет.  Больше
того, видна какая-то закономерность в том, что накануне  появления  убийцы
сами жертвы усылали из дому  близких,  будто  избавлялись  от  свидетелей:
Чернецкий услал  дочь  за  снотворным  к  аптекарю,  Пирятинский  отправил
экономку к сестре, Мадер попросил жену пойти к  портному.  Для  совпадения
слишком одинаково. К тому же в двух случаях появлению гостя предшествовали
неожиданные звонки в квартиры людей, где по телефону не разговаривали  уже
много месяцев. Судя по характеру разговора,  звонивший  состоял  прежде  в
добрых отношениях с хозяином. Если так, то слова  Пирятинского,  сказанные
абоненту: "С этим осложнений не  будет.  Я  ее  куда-нибудь  отправлю.  До
встречи" истолковать можно однозначно: человек, с которым он  беседовал  и
просил о встрече, оговаривал,  чтобы  в  доме  при  их  свидании  не  было
посторонних. В случае с Мадером повторилось то же самое - Мадер, видимо, в
ответ на просьбу  о  встрече,  произнес:  "...Конечно,  почему  бы  нет...
Понимаю,  понимаю...  Я  улажу".  Предшествовала  же  этому   его   фраза:
"Благодарю, я передам ей привет". Тот, кто звонил,  похоже,  интересовался
женой Мадера, возможно ее здоровьем, как это принято, после  чего  получив
согласие встретиться, тут же был успокоен Мадером, что никого третьего при
этом не будет. Почему такая таинственность? Чего  он  боялся?  Потому  что
свидетели - дочь Чернецкого, экономка Пирятинского и супруга Мадера  знали
его, а он их? Чем он  мотивировал  во  время  телефонных  разговоров  свое
нежелание попасться на глаза экономке Пирятинского и жене Мадера? Ну,  тут
можно выдвинуть немало мотивов,  хотя  бы,  скажем,  такой:  "Я  в  городе
инкогнито. Опасаюсь ЧК", - либо что-то еще  в  подобном  духе...  то,  что
звонивший принадлежит к тому же кругу, что и  жертвы  -  тоже  несомненно:
телефоны в нашем городе  на  квартирах  имеет  весьма  ограниченное  число
людей, занимающих или занимавших в прошлом заметное  положение.  Для  меня
стало ясным, что убийца "свой", бывавший в домах этих именитых людей.  Еще
одна деталь в пользу такого рассуждения:  в  момент  убийства  садовник  и
собака находились в сторожке в  глубине  сада.  Почуяв  постороннего,  пес
побежал к воротам, но вскоре вернулся и спокойно улегся, узнав в пришедшем
хорошего  знакомого.  А  ведь  когда  мы  с  Титаренко  пришли,   животное
надрывалось от лая, злобно бросалось на нас, пока садовник не оттащил его.
Так кто же этот знакомый? В разговоре по телефону Мадер напомнил абоненту,
что тот в свое время сорвал куш на скачках, поставив на  жеребца  "Пепла".
Управляющий ипподромом Левжинский категорически  утверждает,  что  "Пепел"
участвовал всего лишь в  одной  скачке  и  выиграл  ее,  а  счастливчиком,
поставившим на этого жеребца  по  совету  Левжинского  и  взявшим  большие
деньги, был молодой адвокат Борис  Николаевич  Иегупов.  Выходит,  в  день
убийства Мадеру звонил он? Они не просто были знакомы. Иегупов поигрывал в
картишки в их доме, ухаживал за племянницей Мадера Соней...
     Все это, рассуждая вслух, я излагал Титаренко, сидевшему передо  мною
в кресле.
     - Среди приятелей Мадера - Чернецкие и Пирятинские, вот  они  все  на
групповой фотографии. Здесь же и Иегупов, - обмакнув перо в черную тушь, я
обвел его лицо и протянул фотографию Титаренко, добавил: - Значит, Иегупов
состоял в знакомстве и с Чернецким, и с Пирятинским, возможно, бывал у них
в доме. А теперь давайте займемся логикой  и  арифметикой.  На  снимке  16
человек. Из них покойников - 5: Пирятинский, Чернецкий и Мадер  -  жертвы,
племянница Мадера и его брат  погибли  на  фронте.  Отпадают  также  вдова
Йоргоса, жена Мадера, дочь Чернецкого; жена, дочь и  сын  Пирятинского,  -
эти трое в Туркменистане. Значит минус  еще  6.  Что  в  остатке?  Пятеро.
Вычтем еще четверых: Розенфельды, их двое, но они  с  1915  года  живут  в
Киеве; и еще двое - супруги Муромцевы. Эти  сразу  после  февраля  1917-го
уехали во Францию. После всех вычитаний у нас  остается  одно  действующее
лицо. Им оказался почему-то опять Иегупов.
     - Выходит, он? - спросил Титаренко.
     - У меня получается так, - развел я руками.
     - Вы уверены?
     - Косвенно - да.
     - А что, если это кто-то вообще со стороны?
     - Всяко бывает. Однако, куда ни шагни, натыкаешься на Иегупова. Но вы
возражайте мне, а я послушаю.
     - Что возражать, если у вас так все связано?
     - Привяжем сюда и еще одну деталь: кто из шестнадцати,  запечатленных
на снимке, мог похитить буквально несколько дней назад такую же фотографию
из альбома вдовы Йоргоса? Стороннему грабителю,  вломившемуся  в  квартиру
мадам Йоргос, фотоснимок этот просто не нужен.  Даже  если  сторонний,  то
почему именно эту фотографию?
     - Но почему он не забрал такую же из альбома у Мадеров?
     - То, что было ему необходимо - бумаги - он  нашел,  взял,  а  искать
после убийства альбом, - иди знай, где он лежит! - искать было некогда. Да
и едва ли мысль о фотографии могла прийти ему в голову в тот момент,  мозг
лихорадочно работал в  одном  направлении:  бумаги!  А  вот  альбом  вдовы
Йоргоса лежал не в комоде, а на виду. Он и заглянул туда, тем  более,  что
психологически не был обременен: у Йоргосов он никого не убил, вид трупа у
ног не тяготил.
     - Что же это за бумаги могли быть?
     - А вот этого я не пойму. Узнаем, когда вы изловите  Иегупова  и  его
напарников.
     - Вы считаете, что он был не один?
     - Безусловно. Мотаться по уездам, одолевать приличные  расстояния  до
квартир пострадавших - надо либо  крылья  иметь,  либо  на  чем-то  другом
передвигаться. Не давали же вы ему  свой  автомобиль.  Кто-то  должен  был
помогать: прикрывать,  обеспечивать  быстрое  исчезновение,  приют.  Будем
считать, что передвигался он на фаэтоне, пролетке. Городских извозчиков вы
опросили. В дни и часы убийств по адресам жертв они никого  не  развозили.
Допустим, вы не нашли того одного извозчика, который разок свозил  убийцу.
Но ведь этих поездок было много. И  не  только  по  Старорецку,  но  и  по
уездам. На какого-нибудь из извозчиков мы бы уже наткнулись.  Однако...  А
вот входил  к  жертвам  убийца  один.  Входил,  как  их  добрый  знакомый.
Посторонних не брал с собой в комнаты, чтобы не вызвать подозрения хозяев.
Да и вспомните спокойное поведение собаки: она пустила "своего"...
     Кажется, я убедил Титаренко. Он ушел от меня довольный и благодарный,
да и я был удовлетворен, что, слава Богу, развязался с ЧК, не предполагая,
что мне предстоит еще раз держать в руках тоненькую папочку с делом  банды
Иегупова...
     Шло время, постепенно я забывал обо всем этом. Два или три раза видел
Титаренко. Он рассказал,  что  подобные  убийства  вдруг  прекратились,  а
поиски Иегупова и его сподвижников безрезультатны. К концу следующего года
все это вообще заглохло. К тому  времени  я  был  уже  приглашен  работать
следователем в губсуде. Однажды заявился Титаренко и сообщил, что в поезде
на станции Боровичи при проверке документов патруль ЧК задержал человека в
полувоенной форме. Он  пытался  бежать,  но  был  застрелен.  При  нем  не
оказалось  никаких  документов.  Нашли  только  фотографию,  сделанную   в
каком-то салоне в Хельсинки. На  ней  были  запечатлены  трое  мужчин.  На
обороте снимка, который  Титаренко  положил  передо  мной,  было  написано
"Борисъ".
     - Вот этот, посередине, по-моему, - Иегупов,  -  сказал  Титаренко  и
выложил рядом ту групповую фотографию, которую я изъял у вдовы  Мадера.  -
Сравните.
     Взяв лупу, я увеличил лица на обеих фотографиях. Сомнений не было: на
втором снимке тоже Иегупов Борис Николаевич.  Слово  "Борисъ"  на  обороте
подтверждало это, и, видимо, как и фотоснимок, служило паролем для того, к
кому от Иегупова шел в Старорецк застреленный на станции Боровичи.
     Титаренко согласился с таким моим предположением.
     - Значит, Иегупов в Финляндии? - спросил он.
     - Похоже.
     - К кому шел от него гонец, мы уже не узнаем...
     Я пожал плечами.
     - Что ж, закрываем дело? - неуверенно спросил он.
     - Это уже ваша забота.
     - Эх, если б она одна была,  -  вздохнул  Титаренко.  -  Каждый  день
что-нибудь новенькое. По уездам опять банда Маслюка гуляет. Двести сабель.
Ограблен банк. Сожжены  три  паровоза  в  депо.  Ограблен  и  убит  ювелир
Корсунский... Ладно, закрывайте, - махнул Титаренко  рукой:  он  не  видел
с_и_ю_м_и_н_у_т_н_ы_х_  реальных  возможностей  найти,  задержать   убийцу
Чернецкого, Мадера, Пирятинского и других;  речь  шла  для  него  в  конце
концов о каких-то похищенных бумагах,  а  тут  -  ограблен  банк,  сожжены
паровозы, у убитого ювелира унесены золото, драгоценности.
     - Почему же мне закрывать? - спросил я.
     - Все-таки вы начали, распутали. Надо соблюсти формальности.
     - Как угодно. - Я открыл папку, там лежал кусочек оберточной  бумаги.
На нем я написал: "Дело  расследованием  не  закончено.  Бесперспективно".
Поставил свою фамилию и возвратил папку Титаренко...
     Через месяц он нелепо погиб: его на какой-то операции застрелил  свой
же сотрудник..."
     Закончив читать,  Левин  словно  вынырнул  из  глубины,  придавленной
толщей времени. И выйдя на  поверхность,  в  сегодняшний  день,  преодолев
расстояние в семьдесят четыре года, он поймал себя на  мысли,  что,  читая
повествование следователя губернского суда Агафонова, иногда непроизвольно
предугадывал слова и действия его почти безошибочно.  И  объяснение  этому
было самое простое: и семьдесят лет назад, и  сегодня  тайное  познавалось
той  же  логикой,  обретшей   необходимые   профессиональные   стереотипы.
Расследовал Левин за свою жизнь немало убийств. Чем отличались многие  его
рассуждения, вопросы, поступки,  выводы  от  агафоновских?  В  сути  своей
ничем. Разве что в деталях, связанных с конкретными  обстоятельствами,  их
с