Зиновий Данилович: 17 апреля вы или  кто-то  по  вашему
паспорту сдал в аэропорту билет до Алма-Аты. Верно  я  говорю?  -  спросил
Михальченко.
     - Верно. Что это вы вспомнили? Сколько времени прошло!
     - Расскажите, пожалуйста, подробней, - попросил Левин.
     - Достался он мне от пассажира. Я ехал по Березовскому тракту.  Возле
рощи голосует мужик. Сумка его  еще  мне  показалась,  больно  красивая  -
зеленая с черным. Сел, назвал адрес.
     - Не помните какой? - спросил Левин.
     - Помню, что на Сербской.  Но  я  остановился  за  углом  возле  кафе
"Каштан", там удобней парковаться. Подъехали. Он говорит:  "Подожди,  шеф,
пятнадцать минут, поедем дальше".  Я  не  хотел,  горел  план,  стоять  не
выгодно. Конец дня, самый час пик, наше время. Но он уломал.  Вышел  он  с
той же сумкой.  "Куда?"  -  спрашиваю.  -  "На  Солнечную,  возле  конного
завода".
     - Как выглядел пассажир? - спросил Михальченко.
     - Молодой, может чуть за тридцать. Крепкий, одет  заметно,  модно,  в
спортивное. Телом на спортсмена и похож. Блондинистый.
     - В котором часу вы взяли пассажира? - спросил Левин.
     - Я ж говорю, конец рабочего дня, час пик, значит где-то  около  пяти
или чуть после... Ну, подъехали. Из машины он не вышел,  полез  в  карман,
вынул деньги, а меж ними авиабилет. Повертел он его  и  говорит:  "Слушай,
шеф, возьми билет, дуй в аэропорт, сдай. До регистрации еще часа  полтора.
Приятель в Алма-Ату должен был лететь, да заболел.  Все,  что  получишь  -
твое. - "А почему сам не сдаешь?" - спрашиваю.  -  "Некогда  мне,  срочная
работа, не поспеваю",  -  отвечает.  Нет,  думаю,  гонит  он  мне  стартер
вхолостую. Я и говорю ему: "Плати-ка наличными, так оно надежней и -  будь
здоров". - "Как хочешь", - говорит. Дает деньги, я  ему  сдачу.  Взял,  не
отказался, вышел из машины, пошелестел в пальцах этим билетом,  вроде  как
раздумывал, сунул его в окно: "На, бери. Мне он все равно уже не нужен". И
ушел. Я подумал: а что,  если  правду  говорил  про  приятеля?  Мотнусь  в
аэропорт, чего добру пропадать? Обратно пустым не поеду  -  оттуда  всегда
пассажиры есть. Паспорт у меня, я документы всегда вожу с  собой:  у  нас,
таксистов, жизнь с приключениями бывает. Вот и сдал я билет.
     - Сколько вы получили? - спросил Левин.
     Касперский назвал сумму.
     - Почему так мало? - вскинул глаза Михальченко.
     - Кассирша предупредила: "Сдаете за два часа  до  вылета.  Удерживаем
двадцать пять процентов"... А что случилось? Может, я чего не так сделал?
     - Все так, Зиновий Данилович, все так.  Спасибо  вам.  Извините,  что
отняли время, - сказал Михальченко. - У вас телефон дома есть?
     - Есть.
     - Оставьте нам, вдруг еще понадобитесь.
     Назвав номер, таксист вышел, держа берет в руке...
     - Ну что, Ефим Захарович, как байка? - спросил Михальченко.
     - Думаешь, таксист изложил заготовленное сочинение?
     - Нет, Касперский, по-моему, не врал. А вот пассажир гнал ему липу  о
приятеле, который не смог улететь, заболел.  Старик  Тюнен,  что  ли,  его
приятель?
     - Едва ли.
     - Достать бы нам этого пассажира, - мечтательно сказал Михальченко.
     - Мы, Иван, живем в эпоху сплошного дефицита, - хмыкнул Левин.  -  Но
подумать надо...



                                    23

     Журнал "Я -  жокей",  который  Шоор  подарил  Левину  в  первое  свое
посещение бюро, Левин ни разу не открыл. Сунул его тогда в кожаную папку с
бумагами, а папку, как обычно, в кейс.  Так  и  таскал  с  собой,  забывая
выложить журнал дома. Сделал это только  сегодня,  когда  полез  в  папку,
чтобы отдать жене талоны на  сахар,  полученные  по  дороге  на  работу  в
домоуправлении.
     Сейчас журнал разглядывали сын и невестка. Жена на кухне беседовала с
внуком, а Левин сидел у окна в кресле  и  читал  газету.  Иногда  до  него
долетали восклицания сына и невестки:
     - Вот это полиграфия! Какие краски! А бумага!
     - И парень хорош. Как сложен!
     - А костюмчики на нем! А лошадки! Пап, посмотри! - сын  повернулся  к
Левину, протягивая ему раскрытый журнал.
     На левой странице крупно была снята шея и голова лошади, под уздцы ее
держал так же крупно до пояса сфотографированный красивый молодой  человек
с сильным, обнаженным торсом. Видно был ветерок.  Светлые  длинные  волосы
отброшены за ухо, голубые глаза смотрели прямо в объектив.  Выражение  его
лица, - крупных губ и глаз - излучали гордость  и  довольство.  На  правой
странице тот же парень сидел  верхом  на  иссине  черной  лошади.  Красиво
контрастировал с нею его яркооранжевый спортивный костюм.
     - Реклама, - сказал Левин, возвращая сыну журнал. - Так сказать, наше
сырье, их технология, - он вспомнил слова Шоора: "Мы делаем с вашим конным
заводом бизнес". - На работе  у  меня  есть  еще  один  номер,  как-нибудь
принесу... Рая! - крикнул он жене. - Я пойду на полчаса прогуляюсь. Что-то
голова болит. - И не дождавшись ответа, вышел в прихожую...
     Левин спускался по лестнице в своем подъезде и  думал:  "Георг  Тюнен
получил наследство, которое ему и не снилось. Теперь  оно  достанется  его
сыну Александру. Уедет он в Германию или нет, но первое, что сделает - там
или здесь, - наверное купит видеомагнитофон, джинсовый костюм и  машину...
Завтра с утра  надо  будет  пойти  к  Иегупову.  Почему  он  соврал?  Чего
испугался?.. Надо, чтоб Михальченко вышел с радиоспортсменом на место, где
тот нашел паспорт. Хорошо бы, чтоб Михальченко уговорил Остапчука пойти  с
ним туда".



                                    24

     Та же убогая квартира на Комсомольской,  дом  пять,  тот  же  мрачный
неприветливый хозяин, в глазах которого мелькнул  испуг,  едва  он  увидел
Левина в дверном проеме.
     - А я опять к вам,  Антон  Сергеевич,  -  Левин  не  стал  дожидаться
приглашения, а направился в глубину комнаты.
     - Что еще? - спросил Иегупов. - Я сказал тогда все, что знал.
     - Да нет, Антон Сергеевич. Ведь Тюнен был у вас.
     - С чего вы взяли? - тяжелые сильные  руки  старика  начали  суетливо
перекладывать на столе предметы.
     -  На  станции  скорой  помощи  документально   зафиксирован   вызов,
сделанный пятнадцатого апреля по вашему адресу. Сделан  он,  как  записано
там, Иегуповым к больному Тюнену.
     - Да, и Георг был у  меня,  и  скорую  я  вызывал.  Худо  ему  стало,
сознание потерял.
     - Почему же вы скрыли от меня?
     - Испугался.
     - Чего?
     - Вы сказали, что он пропал. А в таких делах  в  свидетели  лучше  не
попадать. Кроме меня в Старорецке у  него  нет  никого.  Вот  по-вашему  и
выйдет, что кругом я виноват. Да еще если его убили, не дай Бог.
     - Я ищу не виновника чего-то, а Георга Тюнена.
     - Как же я докажу свою невиновность?
     - Давайте попробуем вместе.
     - Пробуйте, - пожал плечами Иегупов, как бы  не  веря  в  искренность
намерения Левина.
     - Когда и в котором часу Тюнен ушел от вас совсем?
     - В день отъезда, семнадцатого. Мы вместе из дому вышли.
     - Вы хорошо помните число?
     - Да. В этот день я ходил в амбулаторию закрывать бюллетень.
     - Давайте вспомним  этот  день  подробней.  Итак,  самолет  Тюнена  в
девятнадцать пятьдесят. Вещей у него много было?
     - Нет, легкий чемоданишко.
     - Он поехал в центр к агентству, чтоб оттуда рейсовым  отправиться  в
аэропорт. Так?
     - Нет. Мы вышли вместе, я поднес ему чемодан  до  рощи,  растолковал,
как идти дальше. От меня так ближе в аэропорт. За рощей шоссе,  там  часто
ходит автобус. Дальше я его провожать не мог, у меня на пять был  талон  к
врачу.
     - В котором часу вы вышли из дому?
     - В десять или пятнадцать минут пятого.
     - К врачу не опоздали?
     - Нет. Мне от рощи до амбулатории двадцать минут хода.
     - Тюнен был одет в плащ?
     - Натянул только шляпу. Было тепло. Плащ он нес в руке.
     - Вы не знаете, денег с собой у него много было?
     - Не спрашивал. К чему мне знать про чужие деньги.
     - А какая у вас пенсия, Антон Сергеевич?
     - Восемьдесят семь рублей.
     - Значит у входа в рощу вы попрощались и больше не виделись?
     - Больше не виделись.
     - Он не оставлял вам для передачи кому-нибудь письма, записки, просто
устной просьбы. Может быть, забыл какую-нибудь вещицу у вас?
     - Ничего такого не было... Разве что бутерброд. Приготовил в  дорогу,
я еще покупал ему диабетический хлеб. Сказал, что всегда в  кармане  носит
кусочек такого хлеба. В тот день завернул он его в  бумажную  салфетку,  а
взять с собой забыл. Я, когда вернулся, гляжу,  лежит  этот  бутерброд  на
столе.
     - Когда "скорая" прибыла, что делал врач?
     - Два укола. Потом сидели долго ждали, пока Георг придет в себя.
     - Госпитализировать не предлагали?
     - Предлагали. Отказался Георг.
     - Антон Сергеевич, а вы бы смогли узнать плащ Тюнена?
     - Наверное.
     - Если мы найдем этот плащ, обратимся к вам. Не возражаете?
     - Лучше вы найдите Георга.
     - Этим мы и занимаемся.
     - Антон Сергеевич, а почему вы так испугались моего  прихода,  нашего
разговора?
     - Пуганный я. Жизнь эту вдоль и поперек знаю.
     - С сыном Тюнена, Александром, вы не знакомы?
     - Нет.
     - Антон Сергеевич, а вы где работаете?
     - Садовником на конном заводе... Что у вас еще? Я спешу.
     - Пожалуй, все.
     - Куда мне зайти, чтоб узнать, как у вас  дальше  с  Георгом  пойдет,
отыскали или нет? - спросил Иегупов.
     - Я вам сообщу, обещаю. К тому же письмо его к  вам,  которое  вы  не
получили, у меня. Хотите прочитать?
     - Да что мне теперь? Он мне его пересказал. И поболе того.
     - Про наследство?
     - Да. Брать он его не хотел, наследство это. А зря.
     - Почему?
     - "Ни к чему оно мне, - сказал. - И  дом  этот,  и  деньги.  Помирать
скоро. И не хочу, чтоб Сашку сманило оно". Так и сказал,  -  Иегупов  взял
свою тяжелую палку с отполированной ручкой...
     Вышли вместе, у подъезда попрощались и разошлись в разные стороны.


     - Некогда мне, Иван, еще и в ваши  дела  встревать.  Ты  посмотри,  -
Остапчук показал на письменный стол, заваленный бумагами.  -  Без  продыху
сижу. Возьми вон сводку за сутки, прочитай: два угона за минувшую ночь,  в
дискотеке подрезали какую-то девку, три квартирные кражи  залепили.  А  ты
мне еще своего немца подвешиваешь.
     - Как бы он не стал твоим, - подмигнул Михальченко.
     - Не каркай, не цыганка. Да и транспорта у меня нет сейчас,  забрали,
погнали куда-то склад опечатывать, там недостача миллионов на двадцать.
     - Я на колесах, это у нас час займет, не  больше,  обещаю.  Спортсмен
уже в машине сидит.
     - Ну зачем я тебе там? - взмолился Остапчук.
     - Как-никак, это уже следственное  действие.  А  при  тебе  мы  вроде
ничего не нарушаем, все в рамках закона, мы как бы не сами по себе, а  при
власти, при тебе, значит. Так Левин научил.
     - Этот еврей тебя законам обучит.
     - А ты как хотел? - засмеялся Михальченко. - Он прокурорский.
     - Смотри, какой ты законник стал, как ушел от нас, -  Остапчук  сгреб
бумаги, запер в сейф. - Пошли, что ли? Зараза ты, Иван, липучая.
     - Отслужу, Федорович, ей-богу за мной не пропадет.
     - Отслужишь! Как бы ни так! Живым немца отыщешь - бабки  огребешь,  а
мертвым - мне его спихнешь: заводи дело, Остапчук, труп  -  это  по  твоей
части...
     Они спускались по лестнице, вышли  из  подъезда.  У  бровки  тротуара
стоял  "уазик",  за  рулем  сидел  Стасик,   а   на   заднем   сидении   -
спортсмен-радист, нашедший паспорт Тюнена...
     Подъехали к роще со  стороны,  которую  указал  спортсмен,  пошли  по
просеке.  Роща  была  старая,  березы  толстые,  с  посеревшей  корой,   с
отслоившейся на многих стволах берестой и шелухой тонкой пленки. Спортсмен
вел их уверенно, ни разу не сбился с маршрута, углубившись в березняк,  то
и дело подсказывал:
     - Налево, прямо, опять налево. Вон ту башню видите? Держите на нее.
     Они продирались сквозь заросли.  Иногда  в  просветах  меж  деревьями
проглядывали  кирпичи  далекого   здания.   Это   была   высокая   круглая
водонапорная башня, возведенная еще в конце прошлого  века.  Она  пережила
революцию и войны, отслужила свое: сложенная из крепкого красновато-сизого
кирпича, заброшенная, так и  осталась  она  торчать  в  роще  недалеко  от
просеки ничейным строением, - никому не  приходило  в  голову  рушить  ее,
бесхозную, пустую, или  выдалбливать  кирпичи  для  какой-нибудь  стройки,
намертво слитые в блоки могучим цементом...
     Прошло  минут  двадцать,  прежде  чем  спортсмен  вывел  их  на  едва
приметную тропинку, а затем свернув с нее  метров  на  десять  в  сторону,
остановился и указал на куст:
     - Вот здесь. Паспорт лежал не  под  кустом  на  земле,  а  на  нижних
ветках.
     - Похоже, его не положили, а швырнули. Он за  ветки  и  зацепился,  -
заметил Михальченко.
     - Тот, кто это сделал, не пришел сюда специально. Паспорт можно  было
выбросить и в мусорную урну, и в решетку водосточного люка, и куда угодно,
чтобы сразу от него избавиться, - сказал Остапчук.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил Михальченко.
     - А то, что он попал в руки этому человеку где-то здесь, и по  дороге
отсюда он его и зашвырнул в кусты.
     - Куда ведет эта тропинка? - спросил Михальченко и у спортсмена.
     - Она соединяет шоссе с просекой.
     - А просека?
     - С одной стороны начинается у сквера, пересекает всю рощу  и  другим
концом тоже выходит к шоссе.
     - Которое ведет к аэропорту? - спросил Остапчук.
     - Да.
     - Ну и что? - Остапчук посмотрел на Михальченко.
     - Покумекаем, - ответил тот. - Поехали.
     Тем же путем возвращались к машине.
     - Что у тебя с этим делом? С  Басиком?  -  тихо  спросил  Михальченко
Остапчука.
     - Вроде видели его в Боровичах.
     - Далеченько. Чего он туда махнул?
     - Разберемся...


     - Остапчук прав, - сказал Левин. - Если не соврал  мне  Иегупов,  что
проводил Тюнена до начала просеки, значит  Тюнена  кто-то  настиг  на  ней
где-то посередине, по пути к шоссе. Вряд ли этот "кто-то" пришел бы в рощу
из города специально, чтоб избавиться от паспорта Тюнена. Это  можно  было
сделать в городе в любом месте. Паспорт попал к неизвестному нам  человеку
в руки там, в роще. Там он  его  и  выбросил,  возможно,  забрав  из  него
авиабилет. Да, Остапчук прав. Когда ломбард откроют?
     - Я справлялся. Сказали "на  днях".  Наша  точность!  Простой  у  нас
получается, - огорченно сказал Михальченко.
     - Не будет простоя, Иван Иванович. Звонил отставной полковник  Кукин.
Откликнулся на объявление в газете. Из "Комиссионторга" его переадресовали
к нам. Плащ купил он. Надо выяснить, тот ли этот плащ. Вот так.
     - Смотри-ка! А я ведь на этом поставил крест! - оживился Михальченко.
     - Ты уж забери этот крест, нам с тобой его еще нести и нести. А  пока
что связывайся с Кукиным. Вот координаты,  -  Левин  протянул  Михальченко
листок бумаги...


     После полудня Михальченко отправился в санчасть на процедуры:  массаж
и озокеритные ванночки для руки. Постепенно рука оживала, контрактура  все
меньше и меньше сковывала пальцы. Может все шло бы быстрей, если  б  ходил
на процедуры ежедневно, как и  положено.  Но  случалось,  из-за  занятости
пропускал два-три дня в неделю. Он понимал, что в итоге придется  идти  за
третьей группой на ВТЭК...
     В коридое санчасти он увидел сидевшего на стуле Остапчука.
     - Ты чего здесь? - удивился Михальченко,  опускаясь  на  пустой  стул
рядом.
     - Зуб. Всю ночь не спал, хоть на стену лезь.
     - А чего ждешь?
     - Там есть больной, - кивнул  Остапчук  на  дверь,  за  которой  выла
бормашинка.  -  Мне,  наверное,  тоже  сверлить  будут?  -  словно  ожидая
утешения, спросил Остапчук. - Боюсь, зараза. Больно, говорят.
     - Ты что, первый раз к зубному?
     - Первый.
     - Слышь, Максим, ты мне сказал, что Басика засекли  в  Боровичах,  не
идет у меня одна думка из головы. Басик, как я понял, добывает оружие  для
этого кавказца. В Боровичах в 1941 был УР [укрепрайон].  Там  шли  сильные
бои с немцами. По сей день  пацаны  находят  винтовки,  гранаты,  немецкие
автоматы. Живы еще люди, которые знают в  лесах  места,  где  этого  добра
погуще. За хорошие бабки, а тут Басик скупиться не станет,  сводят  его  в
лес, подскажут, где искать.
     - Кишка у него тонка, у Басика, допереть до этого. Да  и  не  так  уж
мало он взял в школе ДОСААФ.
     - Не скажи. На параше посидишь - до чего хочешь додумаешься. А  разве
ты не читал в газете, что на Смоленщине и еще где-то, где  бои  с  немцами
большие шли, пацаны оружие и боеприпасы находили, а потом  туда  уголовный
элемент потянулся?
     Из кабинета стоматолога вышел больной, держась за щеку.
     - Входите! - раздался голос из кабинета.
     - По мою душу, - вздохнул Остапчук, поднимаясь.  -  Ты  про  то,  что
говорил, пока помалкивай. Тут  крепко  подумать  надо,  а  потом  можно  и
руководству доложить...
     Михальченко пошел в конец коридора в процедурную.


     Через час Остапчук шел из санчасти домой. Хотелось  скорее  добраться
до постели и заснуть. Болела губа, надавленная рукояткой  зеркальца,  ныла
десна, в голове гудело от  мучений  минувшей  бесонной  ночи  и  от  визга
бормашины во рту. Но прежней - дергавшей, бившей в висок и  в  железу  под
челюстью  боли  уже  не  чувствовал.   Остальное   можно   было   терпеть,
"переспать", как сказал он себе.
     Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад  Михальченко,
и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу
дороги он  уже  вовсе  увлекся  версией  Михальченко,  она  заслонила  все
остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи...
     Человек совершает роковые ошибки по  многим  причинам:  по  глупости,
из-за упрямства, из-за неспособности  мыслить  логически,  из-за  неумения
обуздать эмоции, из-за отсутствия профессионализма  при  решении  какой-то
задачи. Перечень  можно  продолжить.  Капитан  Максим  Федорович  Остапчук
совершил свою роковую ошибку сейчас. Его мотивацию нельзя объяснить  ничем
из  вышеперечисленного.  Просто   он   очень   устал   вообще,   издергала
каждодневная работа по двенадцать-четырнадцать часов,  измучил  быт  самой
службы: постоянное отсутствие машины в самый нужный момент, незащищенность
своя и подчиненных, вечная оглядка на  несовершенные  законы,  примитивное
техническое   оснащение,   которое   надо   беспрерывно   чинить,   низкая
квалификация иных коллег. Трактор и тот  от  такой  жизни  развалится  или
потянет не в ту борозду. А нынче Остапчук был  к  тому  же  в  разобранном
состоянии из-за корчившей всю ночь зубной боли. Все вместе  взятое  сейчас
как бы достигло критической массы и потянуло грузом  на  дно  усталости  и
неосознанного безвольного желания уцепиться за  что-нибудь,  что  казалось
складным, очевидным,  простым  и  потому  может  быть  надежным.  И  таким
надежным увиделась версия Михальченко, поскольку иного  ясного  объяснения
появлению Басика в Боровичах  Остапчук  не  имел.  Так  и  была  зачата  в
сознании Максима Федоровича ошибка, ставшая роковой...



                                    25

     - Это квартира Кукиных? - спросил Михальченко, прижав  трубку  к  уху
плечом и распрямляя запутавшийся шнур.
     - Да. Кто изволит интересоваться?
     - Мне бы Павла Никифоровича, - попросил Михальченко.
     - Я у телефона, - ответил густой шершавый баритон.
     - Павел Никифорович, вас беспокоит директор оперативно-сыскного  бюро
"След" Михальченко.
     - Что за бюро такое?
     - Это я вам расскажу при встрече. А повидать мне вас необходимо.
     - По поводу чего?
     - Вы откликнулись  на  объявление  "Комиссионторга".  Это  связано  с
плащом, который вы купили.
     - Был такой эпизод. - Наступила пауза. -  Хорошо,  приезжайте.  Улица
Листопадная, шесть, кв