е
жалко.
     - Прибыл?
     - Да. Мы  его  уже  установили.  Даже  на  видеопленку  записали  его
свидание с Владимиром Басиком. Они вели денежные расчеты.  Басик  проходил
когда-то  по  делу  о  хищении  взрывчатки  на  Булавинском  карьере.   Не
исключено, что школу ДОСААФ потрошил он с дружками.
     - Я этого Басика помню, снимал его подельщиков, - уже серьезно сказал
Михальченко. - Чего же вы не взяли его с армянином?
     - За что? Предмета торговли при них не  было.  Да  и  попасти  Басика
следует, чтоб выйти на всю группу.
     - Пока вы будете пасти, "Нива" с оружием укатит в Ереван.  Надо  было
брать обоих и "колоть", "колоть", чтоб  они  вам  всех  сдали.  Тем  более
видеопленка у вас есть.
     - Грош ей цена, видеопленке, - сказал молчавший все время Левин.
     Оба повернулись в его сторону.
     - Почему? - спросил  Михальченко.  -  По  закону  она  может  служить
доказательством в суде.
     - До суда еще далеко. Им еще и в  прокуратуру  нечего  передавать,  -
посмотрел Левин на Остапчука. - А с видеозаписью обстоит  так:  для  судьи
должна быть гарантия, что пленка подлинная, что в ней нет монтажа.  Значит
ее   надо   идентифицировать.   Для    этого    потребуется    специальная
фонографическая экспертиза. Пора бы это знать, Михальченко, не первый  год
сыском занимаешься.
     - Так надо это сделать. Вкупе с другими доказательствами...
     - Не спеши, - оборвал его Левин. -  Если  пленка  подтверждает  слова
свидетеля, она годится для суда. А где свидетель? Так что в данном  случае
она анонимна. Вот почему ей  грош  цена.  Ни  один  следователь,  если  он
грамотный, не приобщит ее к  делу.  Иначе  в  судебном  заседании  получит
двойку, как школьник у доски, - Левин посмотрел на обоих.
     После недолгого молчания, Остапчук как  бы  вспомнив  о  цели  своего
прихода, сказал:
     - Я помню, что ты брал подельщиков Басика.
     - Их было трое.
     - Да. Один  -  Вялов.  Отсидел,  вернулся,  живет  нормально.  Сейчас
механик в гараже треста "Сантехмонтаж". Семья у него. Все путем.
     - Да знаю я! Что ты мне рассказываешь. Мы чуть  ли  не  приятели,  по
кружечке пива выпиваем, когда  встречаемся.  Я  ведь  ему  прописку  помог
восстановить. Не хотели прописывать у матери.
     - Вот мне и нужно, чтоб ты с ним поработал. Пусть  поможет:  кто  мог
быть с Басиком, когда брали школу ДОСААФ.
     - Ты что уверен, что это Басик провернул?
     - Почти.
     - С Вяловым не обещаю. Мужик он крутой. Скажет: "Иди-ка ты,  опер,  к
такой-то маме. Я отмылся, больше меня ни во что не тяни". И весь разговор.
     - А ты попробуй, - настаивал Остапчук.
     - Попробую, - согласился Михальченко и обратившись к Левину, заметил:
- Видели, какой наш Максим Федорович настырный.
     - Будешь настырным, - нахмурился Остапчук. - Начальство шумит: "Плохо
работаете!" А как работать,  когда  комиссии  замучили,  от  писанины  уже
озверел. Учат: "Работать,  товарищи,  надо  профессионально",  -  Остапчук
налил себе еще стакан воды, выпил  залпом.  Видно,  прорвало  его,  обычно
молчаливого и сдержанного. - Это они-то профессионалы! Ну а вы чем  сейчас
веселитесь? - спросил Остапчук.
     - Немцев ищем,  -  улыбчиво  сощурившись,  Михальченко  посмотрел  на
Левина. - Двоих сразу.
     - Каких еще немцев? - не понял Остапчук.
     - Приехал, понимаешь, сюда из Казахстана,  из  какого-то  Энбекталды,
туды его мать, старик-немец. И как в воду канул. Вот сын его и заказал нам
эту работу: ищите, мол.
     - А к кому он приехал?
     - Если б мы знали!
     - А как он называется немец этот, фамилия?
     - Тюнен. Георг Тюнен. Не слыхал?
     - Нет. А что за второй немец?
     - Давняя история. С военных лет. Тут в лагере сгинул. Вот и мыкаемся.
     - За валюту, - вставил Левин.
     -  Чего  ж  ты  стонешь!  -  Остапчук  посмотрел  на  Михальченко.  -
Что-нибудь уже нашли от этого немца из Казахстана?
     - Фунт дыма, - Михальченко махнул рукой.
     - Больницы, морги, гостиницы, все такое прочее проверял?
     "Все мыслим по шаблону.  И  никуда  не  денешься.  Все  начинается  с
элементарного, даже у шахматистов - Е-2, Е-4", мысленно усмехнулся Левин.
     - А шмотки его искал? - спросил Остапчук.
     - Какие шмотки? - развел руками Михальченко.
     - Что-то же у него было? Какая-нибудь приметная вещь.
     - Разве что плащ. Сын Тюнена говорил - новый, импортный.
     - Вот и пошуруй в комиссионках.
     Левин и Михальченко переглянулись, но Михальченко тут же  раздраженно
сказал:
     - Ты что смееешься! Искать плащ в комиссионках! Да он  давно  продан,
если и попал туда! Это что же - все городские комиссионки обшмонать?!
     - Не шмонай, дело твое, - равнодушно ответил Остапчук.
     - Да ты знаешь, сколько их!
     - Знаю, двадцать четыре.
     - Это на год работы!
     -  Думаю,  намного  меньше,  -  вдруг  вставил   Левин.   -   Отбрось
специализированные.
     - Радио-фото-электротовары - один, посуда-фаянс, хрусталь и прочее  -
два, детских - два, ювелирный - один, трикотаж -  два,  дамская  одежда  и
обувь - один,  не  запинаясь,  словно  декламировал  Остапчук.  -  Дальше:
мебельных - два. Вот и посчитай, куда тебе не надо.
     Но подсчитал Левин, быстро, на подвернувшейся бумажке, пока  Остапчук
говорил.
     - Остается верхняя одежда. Таких пять. И универсальных  шесть.  Всего
одиннадцать. Тебе, что, первый раз искать?
     - Тюнен исчез в середине апреля. Если плащ был сдан тогда же,  то  он
давно продан. Размер ходовой - пятидесятый. Да он и двух дней не лежал!  А
вы хотите, чтоб через четыре месяца я искал его в комиссионках! Ну, даете!
- замотал головой Михальченко. -  Ладно,  -  успокоившись,  сказал  он,  -
совершу я такую экскурсию по одиннадцати комиссионкам, уговорили.
     - Я тебя не уговариваю, - спокойно, но жестко сказал Левин. -  Ты  не
постовой милиционер, сам должен знать, чего делать, а чего не делать.



                                    18

     В десять утра, уже имея адреса комиссионных  магазинов,  Михальченко,
усевшись в машину, командовал Стасику:
     - Поехали!
     - Куда, Иван Иванович?
     - Сегодня у нас с  тобой  большая  экскурсия,  и  он  назвал  первый,
ближний, адрес.
     Михальченко с самого начала не верил в эту затею.  Покидая  очередной
магазин, убедившись, что среди висевших плащей  ничего  похожего  на  плащ
Тюнена не было, и выслушав от продавщиц один и  тот  же  ответ:  "Нет,  не
помню, может и был  такой.  Всего  не  упомнишь",  -  Михальченко  говорил
Стасику:
     - Двигай дальше. На Привокзальную...
     К двум часам, к началу перерыва, из  одиннадцати  адресов  оставалось
четыре. Они пообедали в кафе со странным названием "За тыном", съездили на
заправочную и снова крутились по городу. Продолжалось это почти до вечера.
     Без результата покинув последний магазин, Михальченко сказал шоферу:
     - Я, Стасик, человек, можно, сказать, везучий. Случалось, копал такую
безнадегу, а все же находил, что искал. А сегодня вытащил пустышку. Знаешь
почему? Когда-то один полковник сказал  мне:  "Опер,  который  все  быстро
находит, так же быстро теряет нюх". Так что считай,  что  господь  сегодня
пожалел меня, - ухмыльнулся Михальченко.
     - Значит завтра опять по магазинам? Хорошо, что бак залили.
     - Нет, завтра сделаем иначе.


     На этот раз главный редактор журнала "Я - жокей" Матиас Шоор прибыл в
Старорецк  самолетом  из  Москвы,  куда  прилетел  на  несколько  дней  по
поручению  Анерта  вести  переговоры  о  совместном  издании   по   заказу
туристических фирм ФРГ рекламного буклета. Удачно закончив дела в  Москве,
Шоор опять сел в самолет и через час сорок был в Старорецке. Устроившись в
знакомой гостинице, во второй половине дня он уже демонстрировал директору
конного завода  только  что  вышедший  номер  журнала  и  оттиски  цветных
фотографий следующего номера для франкоязычных стран.
     Они сидели в кабинете директора завода. Тот  разглядывал  оттиски.  И
хотя давно привык к великолепному качеству фотоиллюстраций, все  же  и  на
этот раз не мог не подивиться, глядя на глубину, сочность и естественность
цвета. И лошади, и наездник (тот  парень,  которого  ему  нашли,  натурщик
Леонид Локоток), и манеж, и луг - все было  снято  с  большим  вкусом:  не
назойливо-рекламно, а как-то даже повествовательно,  мол,  как  с  лошадью
работают, как выхаживают, объезжают и, наконец, какие это дает результаты.
В этом и крылась вся тонкость, ненавязчивость рекламы. Да и  парень  этот,
Локоток, хорош, всем вышел: статью, физиономией, держится свободно,  прямо
киноактер. Надо его не выпускать из виду, пригодится...
     - Нравится? - спросил Шоор.
     - Да, хорошая работа... Как съездили в Москву? Удачно?
     - Очень. Ваши бюрократы учатся не только говорить слово "бизнес",  но
и видеть его середину.
     - Суть, - поправил директор. - Что ж, дай им Бог... Вы надолго к нам?
     - Несколько дней. А потом буду улетать в Москву и домой.  Но  у  меня
тут гешефт с этим бюро "След", с господин Левин.


     На следующий день к девяти  утра  Михальченко  отправился  в  контору
"Комиссионторга", но директора не застал, секретарша сказала, что  того  к
девяти вызвали в  облисполком  и  порекомендовала  подождать.  Таких,  как
Михальченко, ожидающих, в приемной было пять человек, и он с расчетом  сел
на самый ближний к входу  в  кабинет  стул,  чтобы  сразу,  едва  появится
хозяин, войти. У секретарши он предварительно выяснил, что директора зовут
Богданом Юрьевичем. И сейчас, набравшись терпения, представлял  себе,  как
заерзает этот Богдан Юрьевич, когда услышит просьбу Михальченко:  перерыть
документы одиннадцати комиссионных магазинов, начиная с 17 апреля...
     Прождал  Михальченко  полтора  часа.  Распахнув  дверь  в   приемную,
директор быстро пересек ее, вошел в  кабинет,  не  дав  никому  по  дороге
остановить себя. Михальченко знал этот прием,  и  потому  хозяину  удалось
опередить его лишь на два шага.
     - Послушайте, я только вошел, а вы уже врываетесь. Так же  нельзя,  -
стоя между письменным столом и Михальченко, директор журил его.
     -  Богдан  Юрьевич,  не  сердитесь,  -  заулыбался   Михальченко.   -
Обстоятельства заставляют... У вас хорошее настроение?
     - А в чем дело?
     -  Я  вам  сейчас  его  испорчу.  Моя  фамилия  Михальченко,  капитан
Михальченко, - и как только директор приблизился к своему  креслу,  быстро
уселся сбоку письменного стола.
     - Что у вас за дело? - спросил директор, смирившись.
     Михальченко посмотрел на  него.  Человек  лет  пятидесяти,  худощавое
лицо, чуть вдавленные виски, облегавшие  череп  реденькие  светлые  волосы
гладко зачесаны назад.  Синий  костюм,  белая  сорочка,  красный  галстук.
"Нормальный конторский, у которого десятки завмагов. И, понятно,  жизнь  у
него  тревожная  и  колготная",  -  подумал  Михальченко,  и  без   особых
подробностей рассказал о Тюнене, о плаще, о своих вчерашних поисках.
     - Значит вы даже не уверены, что плащ был сдан кем-то в  комиссионный
и продан через него? - спросил Богдан Юрьевич.
     - Не уверен.
     - И все-таки хотите искать?
     - А что делать?
     - Вы представляете, что такое  поднять  столько  квитанций?!  Это  же
гора! А выловить надо одну. Да еще сомнительно, есть ли она там.
     - Придется.
     - Для этого мне надо выделить вам человека. На целый день.
     - Не надо. Выделите мне только место.
     - Место найдем. В торготделе высвободим стол.
     - Давайте в торготделе...
     В  комнате,  куда  вошел  Михальченко,  сидели  две  женщины.  Они  с
любопытством посмотрели на него. Он устроился за свободным столом у  окна.
Сейчас вам все принесут, - сказала одна женщина.
     Когда принесли в несколько ходок связки  пропахших  пылью  квитанций,
ему стало тоскливо. Не уместившись на  столе  пришлось  сложить  на  полу.
Зажмурив глаза, как в детстве перед прыжком в воду с высоких подмостков  в
городском пруду, он приступил к работе...
     Квитанция за квитанцией, пачка за пачкой, месяц за  месяцем.  Женщины
выходили, возвращались,  что-то  писали  на  своих  бумажках,  считали  на
калькуляторах, куда-то звонили, кто-то звонил им, потом ушли  на  перерыв,
вернулись, а он все сидел.  Плащи  попадались.  Много.  Женские,  мужские,
отечественные,  импортные,  но  -  серые,  бежевые,  коричневые,  голубые.
Несколько темно-синих, однако размер 46-й, 52-й, 54-й...
     В конце дня отупевший, голодный, с пересохшими,  скользкими  от  пыли
пальцами, Михальченко перелопатил все, что лежало перед  ним  на  столе  и
часть квитанций, сваленных на полу.
     Он заметил, что женщины начали собираться домой,  одна  складывала  в
ящик письменного  стола  бумаги,  другая,  глядя  в  зеркальце  пудреницы,
красила губы. Михальченко с наслаждением откинулся на спинку стула.
     - На сегодня хватит? - попытался он улыбнуться...
     Придя домой, он первым делом влез под  душ.  Затем  попросил  у  жены
какой-нибудь крем. Она удивилась:
     - Что это ты? - но все же дала тюбик.
     - Пальцы видишь какие? Сморщились от пыли, - он втирал крем.
     Спал эту ночь  Михальченко  плохо,  снился  ему  какой-то  гигантский
пожар, чьи-то руки швыряли в пламя пачки квитанций...


     Только к вечеру следующего дня Михальченко объявился в бюро.
     - Где ты пропадал? - спросил Левин.
     - Искал плащ по вашим с Остапчуком рекомендациям.
     - Без толку?
     - Да как сказать? - он достал  квитанцию.  -  Что-то  похожее  нашел:
темно-синий. Судя по индексу - импортный, 50-й размер, утепленный, хабэ  с
полистером. Поступил в магазин 20-го августа. Продан на следующий день.
     - Где гарантия, что это наш плащ?
     - Вы еще гарантии хотите!
     - А кто сдал? Фамилия, адрес.
     - Он поступил в магазин анонимно.
     - Что значит "анонимно"? - удивился Левин.
     - Из ломбарда.
     - Сомневаюсь, что это плащ Тюнена.
     - Почему?
     - Что же это, похититель  решил  избавиться  от  вещи  спустя  четыре
месяца? Хранил плащ у себя?
     - Нет. Вещи в ломбарде хранятся три месяца, затем еще льготный месяц.
Лишь потом реализуются через комиссионные.
     - Ты где это все узнал?
     - Прижмет, узнаешь и не такое.
     Их разговор прервал телефонный звонок. Михальченко снял трубку.
     - Откуда? Слушаю вас. Так... Помню, помню. Ну как  же!..  Наше  дело.
Всегда готовы... Сейчас,  одну  минуточку,  -  и  повернувшись  к  Левину,
сказал: - Это директор конного завода. Приехал немец, наш заказчик по делу
Кизе. Когда вы сможете его принять?
     - Если сегодня  пятница,  то,  разумеется,  в  понедельник,  -  после
некоторых раздумий ответил Левин.
     - Хорошо бы раньше.
     - Мне до встречи с ним надо бы повидать еще одного человека. Так  оно
лучше стыкуется, - сказал Левин. Он  конечно  рад  был  бы  встретиться  с
Шоором хоть сейчас, в нем даже  засуетилось  нетерпение:  раз  Шоор  подал
сигнал о своем прибытии и хочет встретиться, значит он  что-то  привез  от
Анерта. Но может быть кое-что даст разговор с Маргаритой Марголиной, о чем
следует  сообщить  Анерту  через  Шоора?  -  Ты  скажи,  обратился  он   к
Михальченко, - что я жду его в понедельник к девяти.
     - Если удобно вашему гостю, то в  понедельник  к  девяти,  -  передал
Михальченко. И, видимо, получив согласие, опустил трубку.
     - Ну что? - спросил Левин.
     - Его тоже устраивает, у них там какие-то свои дела.
     - Вернемся к плащу. Нам нужен ломбард: кто сдал  плащ?  И  хорошо  бы
установить покупателя. Но как? - спросил Левин.
     - С ломбардом просто - пойду туда. А вот  с  покупателем...  Я  решил
дать объявление через газету. Договорился с  директором  "Комиссионторга",
чтоб от их имени, я им оплачу,  -  Михальченко  вынул  из  кармана  листок
бумажки, подал Левину.

     "В связи с недоразумением убедительно просим купившего 21-го  августа
импортный темно-синий плащ 50-го размера в комиссионном магазине  N_12  по
ул. Червоных казаков позвонить по телефону 42-19-17.
     Дирекция "Комиссионторга".

     - Надежда слабая, но другого выхода нет, - сказал Левин по прочтении.
- Все ты, Иван, сделал правильно...
     Михальченко ушел к себе.
     Оставшись один, Левин вспомнил о Шооре и тут же подумал  о  Маргарите
Марголиной: выписалась ли она уже из больницы, захочет ли разговаривать, а
что если она не помнит этого Кизе и ничего не добавит к тому, что знает  о
нем Левин? В таком случае не зря ли отложил  свидание  с  Шоором?..  После
первого звонка на квартиру Маргариты Марголиной прошло всего  шесть  дней.
А, была не была, и он снял трубку.
     - Я вас слушаю, - отозвался старческий спокойный голос.
     - Маргарита Семеновна? - наугад спросил Левин.
     - Да.
     Левин назвался.
     - Мне необходимо  с  вами  повидаться.  Окажите  любезность,  уделите
полчаса.
     - Я сегодня только из больницы. Если можно, давайте завтра.
     - Конечно! - обрадовался Левин. - Когда вам удобно?
     - Если вас устроит, приходите часов в двенадцать.
     - Очень хорошо! Адрес ваш у меня есть. Благодарю вас!
     - Пожалуйста...


     Без четверти двенадцать Левин уже шел по улице Бакинских комиссаров к
Марголиной. Дом номер восемнадцать оказался  обычной  блочной  пятиэтажкой
хрущевских времен.
     Дверь открыл мальчик.
     - Здравствуй, - сказал  Левин.  -  Тебя,  наверное,  зовут  Семен.  Я
угадал?
     - Да, равнодушно ответил мальчик. - Бабушка ждет вас...
     Выйдя из комнаты навстречу, она стояла в глубине коридора -  высокая,
худая с совершенно седыми волосами, гладко стянутыми к затылку  в  большой
узел.
     Поздоровались,  прошли  в  комнату.  Все  здесь  было   так   обычно,
стандартно - мебель, посуда за стеклом серванта, занавеси,  -  что  Левину
показалось, будто он уже посещал эту квартиру.
     - Маргарита Семеновна, дело вот какое. По просьбе нашего  клиента  из
Мюнхена  мы  пытаемся  выяснить  обстоятельства  смерти  его  дядьки.   Он
находился у нас в городе в лагере для военнопленных. Было это в 1948 году.
По имеющимся у нас данным какое-то  время  он  работал  на  восстановлении
авторемонтного завода. В одном из его писем той поры  он  упоминает  некую
Риту -  кладовщицу  в  инструментальном  цехе.  Упоминает  самыми  добрыми
словами. Мы пришли к мысли, что этой Ритой вероятней всего были вы.
     - Да, я работала тогда кладовщицей именно  в  этом  цехе.  Как  звали
этого немца?
     - Звали его Алоиз Кизе. Он был уже не молод. По-моему, лет пятидесяти
пяти.
     Она задумалась, провела узкой  ладонью  по  сухой  коже  лица,  потом
сказала:
     - Кизе я помню.
     - Что бы вы могли сказать о нем?
     - Обыкновенный человек. Вежливый. Несколько  замкнутый.  Но  с  теми,
кому доверял, вернее, с чьей стороны не опасался грубости или  оскорбления
- все-таки немец, пленный, а война только кончилась, - он  старался  найти
чисто человеческие контакты. У меня сложились с ним нормальные отношения.
     - А кто такой сержант Юра?
     - Был такой. Он служил в лагере. Первое время приводил  по  утрам  на
завод группу немцев, конвоировал их. Среди них и Кизе. Вечером приходил за
ними, чтоб сопровождать в лагерь.
     - Фамилии его не помните?
     - Я ее и не знала. Все  звали  его  по  имени.  Потом,  когда  немцев
отправили домой, исчез и этот Юра.
     - А кто был тогда прорабом?
     - Гуторов Павел Иванович.
     - Он здесь, в нашем городе?
     - Нет, он уехал, по-моему, весной пятьдесят третьего вроде в  село  к
матери. Кажется, на Тамбовщину.  Точно  уже  не  помню.  Давно  это  было.
Удивляюсь, что и это запомнила, вдруг всплыло.
     - У вас прекрасная память, - поощрительно  сказал  Левин.  -  Бывает,
помнишь то, что случилось  с  тобой  и  тридцать  и  сорок  лет  назад,  а
что-нибудь позапрошлогоднее вылетает из головы навсегда.
     - По-моему, детство  и  юность  как-то  особенно  прочно  держатся  в
человеческом сознании. Впрочем, не