л,  и  что
теперь я наверняка потеряю глаз. Я умирал  от  страха,  и  еще  отец  дома
болел,  а  потом  пришла  Кейт.  Салатные  стены   спальни,   надтреснутый
колокольчик звонит к чаю, я лежу с перевязанным  лицом  и  слышу,  как  по
каменным ступеням спускаются ребята. Они шумят  перед  комнатой  экономки,
берут яйцо со своим именем, написанным химическим карандашом на  скорлупе,
колокольчик снова тарахтит, сейчас его зажмут  рукой.  И  тишина,  как  на
небесах, и до прихода Кейт я лежу совсем один.
   Человек бежал по крышам, и по нему  стреляли  с  улиц  и  из  окон.  Он
прятался за трубами, скользил в лужах, оставшихся на плоских крышах  после
дождя. Руки он держал на заду, потому что  порвал  штаны  на  этом  месте,
дождь заливал ему лицо. Это был первый дождь, но я мог  уверенно  сказать,
что он зарядил на несколько недель,  потому  что  и  небо  было  такое,  и
парило, и на тыльной стороне рук выступал пот.
   - Кейт, - окликнул я - и вот она, я знал, что она придет,  и  мы  сидим
одни в сарае.
   За тридцать лет набралось о чем подумать: и что видел,  и  что  слышал,
что наврал и что любил, и чего боялся, чем восхищался, чего  желал  и  что
бросил за мягко вздымающимся морем и пропавшим маяком, - что промелькнуло,
как маленькая станция метро, пустая и  ярко  освещенная  ночью:  никто  не
выходит, поезд не останавливается.
   Я надеялся - может, там разговаривают, но гудки  были  длинные,  и  под
выжидательными взглядами очереди я набрал номер четыре раза  из  будки  на
Серкус-сквер; три раза я не забывал нажать кнопку и вернуть монету,  а  на
четвертый, когда стало ясно, что там никого нет, - забыл. Кому-то  подарил
бесплатный звонок, а как пригодились бы мне сейчас эти два  пенса.  Можно,
конечно, кинуть орла или решку и  выиграть  на  выпивку.  Но  на  пароходе
подобрались одни шведы, а иностранцы спорта не любят,  да  и  языка  я  не
знаю.
   Новые люди, а старые ушли,  умерли  или  болеют  и  умирают;  на  улице
вывеска: "Сдается". Я нажал кнопку, но звонка не последовало - на площадке
отключили  электричество.  Стена  была  испещрена  карандашными  записями:
"Зайду позже", "Ушла в булочную", "Оставьте  пиво  у  двери",  "Вернусь  в
понедельник", "Сегодня молока нет". На стене почти не было  живого  места,
все надписи перечеркнуты, кроме одной, которая казалась старой, но  вполне
могла быть недавней, потому что написано было: "Милый,  я  скоро.  Буду  в
12:30", и тогда я бросил ей открытку, что  приду  в  половине  первого.  Я
прождал два часа, сидя на  каменных  ступенях  возле  двери  на  последнем
этаже, но никто не пришел.
   Шаги на каменных ступенях, беготня, драка и толчея  у  дверей  спальни;
Кейт уже ушла, комната набилась битком, и старосты тушат свет. Даже  ночью
ни  минуты  покоя,  потому  что  за  перегородкой  кто-нибудь  обязательно
разговаривает во сне. Я лежал, блаженно потея, без сна, забыв о  боли  под
левым глазом,  и  каждую  минуту  ожидал,  что  кто-нибудь  бросит  губку,
шелохнутся занавески, чья-то рука сдернет одеяло, кто-то захихикает  и  по
полу зашлепают босые ноги.
   Старые лица, лица ненавистные и любимые, еще  живые  или  уже  мертвые,
больные и умирающие, за тридцать лет голова  полным-полна  всякого  хлама,
пароход, вздымая нос, идет в открытое море, позади маяк, играет граммофон.
   Вниз по каменным ступеням, в кармане деньги, которые ради нее доставал;
тридцать шиллингов в мою пользу, раз ее нет; такие если уходят, то  уходят
навсегда, пиши пропало. Теперь увешивай комнату  фотографиями  киноактрис,
вырезай  портреты  из  "Болтуна":  "Неизвестный   поклонник   рассчитывает
получить ваш автограф на  этом  портрете.  Прилагаю  шиллинг  на  почтовые
расходы". В Голливуде до черта шлюх, но моя лучше всех.  Несчастье  делает
человека богаче; и шиллинги при мне, и идти никуда не надо.
   Я, конечно, сразу понял, в чем дело, когда мне передали: "Вас  вызывает
директор". Я ждал этого со дня на день и каждое утро надевал  свой  лучший
костюм и до блеска чистил зубы. Кто-то мне  сказал  однажды,  что  у  меня
ослепительная улыбка, хотя я никогда не обезьянничал у зеркала, не гонялся
за новейшей пастой и не обивал пороги дорогих  дантистов.  Мужчина  должен
следить за  своей  внешностью  не  меньше,  чем  женщина.  Часто  это  его
единственный шанс. Сошлюсь на Мод.
   Ей даже не за тридцать, а под сорок, блондинка, с рыхловатым бюстом.  -
Есть вещи, которые мужчина не сделает, - сказал я.  -  Например,  взять  у
женщины деньги, - и она прониклась  уважением,  дарила  подарки,  а  я  их
продавал, когда были нужны наличные. Мы встретились в метро. На всем  пути
от Эрлз-Корт до Пикадилли через весь вагон присматривались друг к другу; у
меня был  дырявый  носок  и  я  не  решался  закинуть  ногу  на  ногу.  Не
торопились. Неторопливый подход. Только на эскалаторе встали рядом.
   И как быстро все получилось с Аннет! Позвонил  в  квартиру,  ждал,  что
откроет другая, а открыла она, и я подумал: "Классная девушка".
   Когда я открыл дверь, он сделал вид,  что  пишет:  старый  трюк,  когда
хотят указать тебе твое место, и причем всегда срабатывает.  -  А,  мистер
Фаррант, - сказал он. - Хочу поговорить с вами о жалобе, которая поступила
ко мне от грузоотправителей. Я уверен, что вы  внесете  полную  ясность  в
этот вопрос. - Он-то, может, и был уверен, только у меня такой уверенности
не было.
   И снова в путь, теперь в Бангкок.
   Хлюпает вода, граммофон молчит. На палубе погашены огни, пусто.
   Поучения! Господи, сколько можно  учить!  Одна  Кейт  человек,  скажет:
сделай это, сделай то, а чтобы изводить разговорами - никогда. Еще  Аннет,
ровная, спокойная и такая нежная в неурочном  полумраке  задернутых  штор.
Мод учит, отец учит, директор учит. Боже милостивый, я - Энтони Фаррант, и
я не глупее вас.  Я  могу  сложить  в  уме  две  колонки  цифр,  результат
помножить на три и вычесть первое попавшееся число. Даже директора  ценили
во мне  эту  способность.  -  Прекрасно,  -  отзывались  они  поначалу,  -
прекрасная работа, мистер Фаррант, - потому что я клал деньги в их карман,
а стоило позаботиться о себе, как они сразу попросили внести ясность в это
дело.
   Чайная афера. Триста неприкаянных мешков испорченного чая, а  на  улице
стрельба. Я скупил большую партию почти даром, а потом  им  же  продал  за
настоящую цену. Тем и хороша революция, что деньги  валяются  под  ногами.
Зато после на меня косились и уже ни в чем не доверяли.
   В спальне шепот: - Жилет был в  раздевалке.  Честь  пансиона,  -  порка
связанными в узлы полотенцами, грохот по крыше, шелест бумажных  занавесок
на окнах, испорченный чай, на улицах стрельба, - честь фирмы.
   Пришлось отправиться в Аден.
   Все улеглись: ночь холодная, под белесой пеной, словно срезаемой ножом,
не видно воды. На нижней койке кто-то  всю  ночь  бормочет  на  незнакомом
языке, наступает новый день, серый и ветреный, хлопают парусиной шезлонги,
к  завтраку  сходится  совсем  мало  народу;  колючий  подбородок,  унылая
жизнерадостность коридорных, девушка с волосами Греты Гарбо  прогуливается
в одиночестве, запах машинного масла и пропасть  времени  до  обеда.  Кейт
думает о Кроге.
   Откуда, спрашивается, я знаю, что она думает о Кроге? А вот  знаю,  как
знал тогда, что она придет в сарай.
   Она сказала: - В Гетеборге переночуем, -  а  я  почувствовал,  что  она
чем-то обеспокоена.
   Я выскользнул из спальни как будто в уборную. Под халатом я  был  одет,
ботинки и  носки  сунул  за  пазуху,  на  ногах  домашние  тапочки.  Через
прохудившуюся подошву покусывали холодные каменные ступени. Оставил  халат
в уборной и послушал под дверью заведующего пансионом. Мне везло. Он  ушел
ужинать, а окна у него были без решеток. Но Кейт отослала меня обратно,  и
я послушался. Подмороженная дорога, запах вянущих листьев, чистое  небо  и
счастливое чувство, что все позади; ухабистый проселок,  хруст  веток  под
ногами, огни машин на шоссе и горькое чувство, что все по-старому.
   Думает о Кроге. "Пользуйтесь изделиями "Крога". Самая дешевая и  лучшая
марка - "Крог". Так было десять, нет, пятнадцать, погодите - двадцать  лет
назад, когда няня таскала меня  с  собой  по  хозяйственным  магазинам;  в
дверях свисали корзины, приходилось наклонять голову, потом идешь, задевая
банки с порошком от  сорняков,  таращишь  глаза  на  жнейки,  а  няня  тем
временем закупает "Крог". Теперь они уже  не  самые  дешевые  и  не  самые
лучшие - они просто единственные. "Крог" во Франции, в Германии, в Италии,
в Польше - всюду "Крог". Покупайте "Крог" теперь означает: покупайте акции
- дивиденды десять процентов и повышение каждый божий день.
   Я бы тоже мог  стать  известным  и  богатым,  как  Крог,  если  бы  мне
доверяли, как доверяют Крогу, если бы мне ссудили капитал; а то сунут пять
фунтов и ждут, что я  им  в  ножки  поклонюсь.  Любой  мой  проект  обещал
состояние, если бы мне доверяли. Попробовал  бы  Крог  продать  хоть  одну
сотню мешков испорченного чая.
   Но мне никогда не доверяли.
   Когда  вошел  Уилбер,  бесплатное  виски  кончилось;  меня  с   треском
выставили из клуба. Есть на свете город Коломбо.  Серое  море,  телеграммы
домой, бандит за трубой на крыше, побег из  школы,  отзвенел  надтреснутый
колокольчик, погас свет, жалобы  грузоотправителей,  грохот  разорвавшейся
бомбы; сотня мешков испорченного чая, маленький китаец офицер  в  очках  с
золотой оправой, дымящий дешевой сигаретой, зеленые стены  спальни,  серое
море, хлопанье парусины на шезлонгах, Кейт думает о Кроге; Крог  в  каждом
доме, как всемогущий Господь Бог; в самой жалкой норе без "Крога" как  без
рук; "Крог" в Англии, в Европе, в Азии, но и Крог живой человек,  как  все
мы, как сам Господь всемогущий Бог.


   Кейт услышала Энтони много раньше, чем отыскала его  столик.  Мажорные,
располагающие звуки его голоса она слушала с ревнивым обожанием, влюбленно
негодуя. Успел обзавестись друзьями, подумала она, на  два  часа  оставила
одного в Гетеборге - и он уже нашел себе друзей. Не знаешь, завидовать или
стыдиться такой способности.
   Поначалу, казалось ей, незнакомая северная страна озадачила  его  после
всего, что он перевидал в  тропиках.  Притихший  проходил  он  мимо  серых
громад строгих зданий, вытянувшихся вдоль опрятных каналов. Регистрируя на
вокзале багаж, она заметила, как он косится на  клумбы  цветов  в  путевых
тупиках. На улицах каждому фонарю полагался букет, как примадонне.  Воздух
влажный и серый.
   А он, оказывается, осваивался; он перевидал столько  портовых  городов,
что ей не счесть. Когда она сказала: - Теперь я тебя покину  до  обеда,  -
дала ему денег и растолковала, как найти ресторан, где они встретятся,  он
только рассеянно  кивнул  в  ответ,  поправил  трофейный  галстук  Харроу,
вздернул подбородок, распрямил широкую спину и решительным шагом углубился
в первую попавшуюся улицу; он не имел ни малейшего  представления  о  том,
куда она ведет.
   Получилось, что она вывела к друзьям, на что он, видимо, и рассчитывал.
Он уже нашел общий язык с новой страной.
   - И тут бомба взорвалась, - рассказывал он.  -  Попросту  говоря,  кули
уронил ее себе под ноги. Его потом по кускам собирали по всему городу. Мой
голос спугнул его.
   Кейт не спеша подходила к ступенькам террасы. В саду  были  расставлены
столики, с маленькой эстрады напротив  человек  сметал  мокрые  листья.  В
глубине лежал большой барабан с пропоротой кожей.
   - А министр? - спросил девичий голос.
   - Ни единой царапины.
   Энтони сидел, облокотившись  на  перила;  он  прекрасно  выглядел;  его
цветущий вид словно укорял природу, начавшую зимние  хлопоты.  Издали  его
можно было принять за школьника. Немного отсев от стола, на котором стояли
пустые стаканы, трое туристов глядели ему в рот: пожилой мужчина,  пожилая
женщина и девушка. Пустое блюдо из-под  smorgasbord  [закусок  (швед.)]  и
четыре грязных тарелки свидетельствовали, что с обедом покончено.
   - А вот и моя сестра, - сказал  Энтони.  Ей  бы  чуть  задержаться,  не
заставлять   его   глотать   очередную   реплику   искателя   приключений.
Растерявшись, он забыл о вежливости и  продолжал  сидеть,  когда  те  трое
встали; впрочем, ее отвлекли рукопожатия и двигание стульями.
   - Мистер Фаррант был так любезен, что познакомил нас  с  Гетеборгом,  -
сказала пожилая дама. Кейт  перевела  взгляд  на  его  лицо  -  замкнутое,
настороженное и сразу потерявшее свое обаяние.
   - Он провел нас по всему порту, - объяснил пожилой господин, -  показал
склады.
   - А сейчас, - вступила девушка, - рассказывал, откуда у него этот шрам.
   - Мы думали, - пояснила дама, - что это  с  войны.  -  Они  нервничали,
конфузились: им хотелось убедить ее, что они не замышляли  ничего  дурного
против ее брата; они защищали его от упрека, что он так  легко  сошелся  с
незнакомыми людьми.
   - Но революция - это даже интереснее, - сказала девушка.  Кейт  бросила
на нее внимательный взгляд, и мысль: "Бедняжка, она тоже попалась"  больно
кольнула ее, хотя она не упустила отметить все, что говорило не  в  пользу
девушки:  большие   невыразительные   глаза,   влажная   полоска   неумело
накрашенного рта, худые плечи, сухие пятна пудры  на  шее.  Она  вспомнила
Аннет, вспомнила Мод, с трудом втиснувшуюся  в  рамку,  дешевый  запах  на
подушке; ему всегда нравилось, что попроще.
   - Его обязаны были  наградить,  -  сказала  девушка,  -  все-таки  спас
министру жизнь.
   Кейт улыбнулась Энтони, заерзавшему на стуле.
   - Так он вам не сказал? Какой скромный. Его наградили орденом Небесного
Павлина второй степени.
   Они приняли ее слова за чистую монету и даже заторопились  уходить.  Им
не хотелось  злоупотреблять  его  временем,  это  может  помешать  будущей
встрече. Они рассчитывали увидеть его в Стокгольме. Дама поинтересовалась,
сколько они там пробудут.
   - Мы там живем, - ответила Кейт.
   - Вот оно что, - сказал мужчина. И,  помедлив:  -  Мы  из  Ковентри.  -
Такие, как он, любят,  чтобы  взаимная  информация  была  равноценной.  Он
глядел  на  нее  прищурившись,  словно   следил   за   колебанием   чутких
лабораторных часов: нужна еще гирька. - Наша фамилия Дэвидж. - Жена за его
спиной одобрительно кивнула: теперь правильный  вес.  Деликатная  операция
кончилась, она облегченно вздохнула и отдалась другим заботам:  глядясь  в
большое  зеркало  на  противоположной  стене,  одернула   платье,   убрала
выбившуюся прядь, разгладила перчатки, намекая, что они уже уходят.
   -  Вы  туристы?  -  спросила  Кейт,  отметив,  что  у  девушки  хватило
проницательности угадать враждебность там, где ее родители  видели  только
вежливость, хотя, казалось, она была совершенно лишена их  деликатности  и
как бы даже сознательно компрометировала их спокойные тона и скупые детали
ярким цветом неудачно выбранной помады.
   - Мы индивидуальные туристы, - мягко уточнил Дэвидж.
   - Надеюсь, мы еще увидимся, - с  намеренной  неопределенностью  сказала
Кейт.
   Девушка   медлила.   Уже   родители   с   преувеличенной   стариковской
осторожностью сошли на бурый клочок земли  между  верандой  и  изувеченным
барабаном,  а  она  все  стояла  как  вкопанная.   Она   напоминала   ярко
раскрашенного идола, деревянного идола весьма прозаического назначения,  -
может, об нее гасят окурки.
   - Я могу во вторник, - сказала девушка.
   - Отлично, - одобрил Энтони, поигрывая вилкой.  При  виде  ее  вопиющей
неискушенности  Кейт  ощутила  жалость  к  девушке,  что  было   некстати,
поскольку Энтони должен помнить, от чего его уберегли, а эта девушка  была
явлением того же порядка,  что  свет  за  окнами  велосипедных  магазинов,
листья на мостовой Уоррен-стрит, портвейн в "Дамском баре".
   - Значит, во вторник тебе удобно, -  сказала  Кейт,  провожая  взглядом
воссоединившуюся троицу. - Оказывается, ты спас жизнь министру.
   - Что-то надо плести, - ответил Энтони, - они заплатили за обед.
   - Я накормила тебя завтраком, но мне ты почему-то ничего не плел.
   - Ну, Кейт, - сказал он, - ты и так знаешь все мои истории.  Сколько  я
писал...
   - Брось, - оборвала Кейт. - Писал  ты  очень  редко.  Телеграммы  отцу,
открытки с видами, очень много открыток - из Сиама, Китая, Индии. А  писем
что-то не помню.
   Он улыбнулся.
   - Забывал бросить их в ящик. Погоди, я же написал тебе большое  письмо,
когда поздравлял с работой в "Кроге".
   - Открытка.
   - И когда отец умер.
   - Телеграмма.
   - А это, кстати, дороже.  Ради  тебя,  Кейт,  я  не  остановлюсь  перед
расходами. - Он посерьезнел. - Бедняжка, ты осталась без обеда. Я  подлец,
что не дождался, но они же пригласили. Захотел сэкономить.
   - Тони, - сказала Кейт, - если бы  ты  не  был  моим  братом...  -  Она
оборвала фразу, не стала прояснять. Какой смысл!
   - Ты бы влюбилась в меня по уши, - ответил Энтони,  послав  ей  взгляд,
которым  он  одарил  уже  стольких  официанток:  в  нем  точно  отмеренная
заинтересованность,  точно  рассчитанное  простодушие,  каждое   слагаемое
обаяния не раз успешно испытано и готово к применению. Если бы можно  было
повернуть время вспять, подумалось ей, если бы можно было стащить с пальца
кольцо, подарок Крога, и отменить все это - тот большой барабан,  падающие
листья и мое лицо в зеркале; и пусть снова станет  темно,  снаружи  задует
ветер, запахнет навозом, и он будет стоять передо мной с фуражкой в  руке,
только теперь я бы сказала:
   - Не возвращайся. Наплевать на всех. Не возвращайся, - и все  пошло  бы
по-другому.
   - Славная девчушка, - сказал Энтони. - Поверила всему,  что  я  сказал.
Такую ничего не стоит околпачить, - и она уже видела, как в мыслях он идет
пригородными улицами, звонит в двери, впускается с черного хода. И  следя,
как он поправляет галстук выпускника Харроу, приводит в порядок обаяние  и
укрепляется в своих надеждах,  она  опять  была  заодно  с  ним  и  только
старалась понять - мужество это или просто уверенность в том, что рано или
поздно что-нибудь непременно подвернется.
   Сейчас подвернулась я. Мысль, как они сработаются, отогнала ревность  и
страхи. Он умен, этого никто не отрицал, а у нее сильный характер, в  этом
тоже еще никто не усомнился. У нее была хватка, она умела зацепиться. Пять
лет в пыльной конторе в Кожевенном ряду, потом в "Кроге", потом  у  самого
Крога.
   - Выпить бы чего-нибудь, - сказала она, - в горле пересохло, - и  когда
принесли стаканы, - за наше сотрудничество.
   - Не пей залпом, Кейт, - облизнув губы  и  знаком  отпустив  официанта,
сказал Энтони. Он не одобрял, ему не нравилось,  когда  девушки  пьют,  он
перенял условности старшего поколения. Конечно, пить и  прелюбодействовать
не возбраняется. Но порядочный мужчина не соблазнит сестру своего друга, а
"приличные девушки" не станут  напиваться.  Он  воспринимал  окружающее  в
свете этих великих принципов - первый обязателен для мужчин, второй -  для
женщин.  Кейт  чувствовала,  как   на   его   губах   трепещет   майорская
наставительная мудрость, подхваченная им в клубных курилках.
   - Милый Тони, - выдохнула она, - ты прелесть. - От ее  проницательности
ему стало не по себе, он поежился.
   -  Тем  более,  -  сказал  он,  -  на  пустой  желудок.  -   Нет,   это
восхитительно: вечное невезение не  поубавило  ему  гонора;  какого-нибудь
застенчивого  горемыку   -   того   давно   бы   уже   сокрушило   чувство
неполноценности, а он с каждой неудачей только выше вздергивал подбородок.
Даже в самые мрачные дни, с уверенностью заключила  она,  он  не  позволит
себе распускаться; она представила себе, как он читает мораль Аннет,  учит
Мод меньше пить. Порвись у него рукав - он отправится  искать  гвардейский
бант.
   Когда умер отец, она была в Стокгольме, а он на последние деньги  успел
прилететь из Марселя, куда вернулся из Адена. Чинный и  торжественный,  он
бы наверняка вызвал восторг во всех клубах, из которых его выставили.  Она
вспомнила  телеграмму:  "Отец  тихо  скончался