ительного Кэллоуэя и  целый
отряд молодых дипломатов с лужеными глотками.
   Кэллоуэй уже закрывал перед ним дверь, но Минти оказался  проворнее.  -
Мне нужен капитан Галли, - сказал он. Отлично ориентируясь  в  миссии,  он
прошмыгнул мимо Кэллоуэя, скользнул  вдоль  коридора,  выложенного  белыми
панелями, и вошел в кабинет военного атташе. Военный атташе поднял на него
глаза и нахмурился.
   - А, это вы, Минти,  какая  нелегкая  вас  принесла?  -  Он  растерянно
покрутил рыжеватые усы,  поправил  монокль.  На  столе  перед  ним  лежала
подшивка журналов.
   - Я пришел к посланнику, - объяснил Минти, - но он  пока  занят.  Решил
забежать покалякать. Заняты?
   - Очень, - ответил Галли.
   - Кстати, вам, наверное, будет интересно: в городе  появился  еще  один
шотландец. Его фамилия Фаррант. Говорит, что из Макдональдса.
   У Галли побагровела шея.
   - Вы уверены? Фаррант. Не знаю таких. Будьте добры, передайте мне книгу
кланов. Вон она, сбоку от вас.  -  Минти  подал  Галли  маленький  красный
справочник кланов и тартанов.
   - Мы, Камероны, - сказал Галли, - враждуем с Макдональдами.  Сойтись  с
кем-нибудь из Макдональдса для Камерона такая  же  дикость,  как,  скажем,
французу...
   - Я имел удовольствие встретить на днях вашу матушку, -  втайне  ликуя,
сообщил Минти,  вышагивая  взад  и  вперед  по  кабинету.  У  Галли  опять
побагровела шея. - Замечательное произношение.  Никогда  не  скажешь,  что
немка. Кстати, Галли, из-за чего у Камеронов вышел спор с Макдональдами?
   - Гленко, - буркнул Галли.
   - Понимаю, - отозвался Минти. - А что это вы читаете,  Галли?  -  Через
его плечо Минти бросил взгляд на подшивку нудистского немецкого журнала. -
Да у вас тут прямо порнографическая библиотечка.
   -  Вам  хорошо  известно,  -  сказал  Галли,  -  что  у  меня  к  этому
художественный интерес. Я пишу корабли, - он повертел в пальцах монокль, -
и человеческое тело. Черта с два, Минти, никакого Фарранта здесь нет. Этот
малый просто самозванец.
   -  Вероятно,  я  неправильно  запомнил  клан.  Наверное,  Мак   и   еще
как-нибудь. Это все ваши корабли? -  Минти  обвел  руками  рисунки,  двумя
рядами опоясывающие белые стены кабинета. На  ярко-голубой  условной  воде
кокетливо выгибались кораблики, барки, бригантины, фрегаты, шхуны. - А где
вы прячете человеческое тело?
   - У себя дома, - ответил Галли. - Слушайте, Минти, вашего приятеля  нет
ни у Макферсонов, ни у Макфарланов, ни... он порядочный человек?
   - Не думаю, - ответил Минти.
   - Он многим рискует, выдавая себя за Макдональда.
   - Скорее всего, это было Мак и что-то еще.
   - Мы отловим его на шотландском  обеде.  Тогда  я  и  разберусь  в  его
тартане.
   - Я пришел к посланнику  насчет  обеда  выпускников  Харроу,  -  сказал
Минти. - Пожалуй, мне пора, а то он начнет  беспокоиться.  Не  возражаете,
если я воспользуюсь вашей дверью? - Минти оставил после себя  лужицу  воды
на пол. - До свидания, Галли. Счастливого  плаванья  вашим  корабликам.  И
плюньте вы на человеческое тело! - Он убрал поддразнивающие нотки и  выжал
каплю яда, сдобренного искренностью, - все эти округлости, Галли, -  такая
гадость! - И не дав Галли воспрепятствовать, Минти вышел  через  служебную
дверь.
   Да, человеческое тело гадость. Мужское или женское - Минти  все  равно.
Телесная оболочка, хлюпающий нос, экскременты,  идиотские  позы  в  минуту
страсти - все эти образы встревоженной птицей бились в голове Минти. Ничто
не могло взбесить его  больше,  чем  сосредоточенное  разглядывание  Галли
голых бедер и грудей. Перед его мысленным взором возникла глумящаяся толпа
мальчишек, орущих, портящих воздух,  рвущих  его  открытки  с  Мадонной  и
младенцем.
   Окружив себя безделушками, посланник занимался в дальнем углу  комнаты,
устланной пушистым ковром; Минти тихо  притворил  дверь.  Его  глаза  были
раскрыты  чуть  шире  обычного.  Он  вобрал   ими   благообразную   седину
посланника, припудренные после бритья румяные щеки, дорогой серый  костюм.
Его самого немного испугал прилив разбуженной Галли ненависти.  Пудриться,
уделять столько внимания одежде, так  старательно  причесываться  -  Минти
тошнило от такого ханжества. Плоть есть плоть,  ее  не  спрячешь  никакими
уловками Сэвил-роу. Страшно подумать, что сам Господь Бог стал  человеком.
В церкви Минти не мог  избавиться  от  этой  мысли,  она  вызывала  в  нем
дурноту, была горше муки гефсиманской и крестного отчаяния. Можно  вынести
любую боль, но как ежедневно терпеть свою плоть? Минти  стоял  на  краешке
ковра, разводил под ногами сырость и думал: какая  пошлость  любить  тело,
как Галли, или, как посланник,  скрывать  его  под  пудрой  и  щегольскими
костюмами. Он  ненавидел  лицемеров,  он  мрачно  и  озлобленно  выставлял
напоказ свой затрапезный вид и ждал, когда  посланник  поднимет  глаза  от
своей работы. Наконец ему надоело: - Сэр Рональд.
   - Господи! - сказал посланник. - Дорогой, вы меня до  смерти  напугали.
Как вы сюда попали?
   - Я был у Галли, - сказал Минти, - он сказал, что  как  раз  сейчас  вы
ничем не заняты, и я решил заскочить насчет обеда выпускников.
   - Странные заявления делает Галли.
   - Вы, разумеется, возьметесь командовать парадом, сэр Рональд?
   - Постойте, мой дорогой, мы уже совсем недавно устраивали обед, а кроме
того я ужасно занят.
   - Прошло уже два года.
   - Но вы не станете утверждать, что обед удался, - заметил посланник.  -
Чуть не дошло до драки. Какой-то субъект стряхивал пепел мне в портвейн.
   - Надо ответить делом на недавнее обращение школы к своим выпускникам.
   - Мой дорогой Минти, я отлично  понимаю  вашу  беззаветную  преданность
школе, но нужно знать меру, Минти. Здесь очень много военных.  Почему  они
не изучают русский язык дома или хотя бы в Таллине - я не могу понять.
   - В Стокгольм приехал еще один наш однокашник. Во всяком случае, на нем
наш галстук. Это брат любовницы Крога.
   - Интересно, - проронил посланник.
   - Он работает в компании.
   - Напомните ему отметиться в книге.
   - Мне кажется, он никогда не учился в Харроу.
   - Вы только что сказали, что учился.
   - Я сказал, что он носит наш галстук.
   - Зачем такая подозрительность, Минти! Непорядочного человека не станут
держать в "Кроге". Я готов доверить Крогу последний пенс.
   - И не прогадаете, - сказал Минти. - Они платят десять процентов.
   - Признаться, я попался на удочку, - ответил посланник. Он откинулся  в
кресле и самодовольно улыбнулся: - Это окупит мой зимний отпуск.
   - Как насчет обеда? - настаивал Минти. Он повел дело всерьез;  оставляя
на ковре мокрые следы, подошел  ближе  к  столу.  -  Это  ведь  нужно.  Мы
поддерживаем связь. Одни вечер в году не чувствуем себя иностранцами.
   - Да бросьте, Минти, тут все же не Сахара. Мы в  тридцати  шести  часах
пути от Пикадилли. К чему эта тоска по родине? Отправляйтесь в субботу и к
понедельнику возвращайтесь. Берите пример  с  Галли.  Он  постоянно  ездит
домой. Лично я предпочитаю выждать и под  рождество  закатиться  на  целый
месяц. Для Англии это лучшее время. Сейчас подумываю махнуть на  несколько
деньков поохотиться. Так что не преувеличивайте, мы тут не в ссылке.
   Что и говорить, он не в ссылке - в этой-то комнате с белыми панелями, и
вазой осенних роз на столе; в  его  благополучии  Минти  видел  умышленное
оскорбление для  себя.  Даже  не  предложил  мне  сесть,  боится  за  свои
гобеленовые кресла - пальто у меня, видите ли, мокрое. - Обед - это нужное
дело, - повторил Минти, чтобы протянуть время,  вспомнить  случай,  шутку,
сплетню и поубавить посланнику счастья.
   - Я видел рецензию на вашу книгу в "Манчестер Гардиан", - сказал он.
   - Да что вы! - клюнул тот. - Серьезно? И что там? Я не читаю рецензий.
   - А я не интересуюсь стихами,  -  ответил  Минти.  -  Я  прочел  только
заголовок: "Покушение на Даусона". Так вы  купили  новые  акции  Крога?  -
спросил он без перехода. - Будьте осторожны. Ходят слухи.
   - Что такое? Какие слухи?
   - Минти обязан кое-что знать. Говорят,  на  заводе  чуть  не  произошла
стачка.
   - Чепуха, -  возразил  посланник.  -  Крог  был  у  меня  вчера  и  сам
посоветовал покупать.
   - Хорошо, а куда он отправился потом? Вот что всех занимает сейчас. Ему
сюда звонили?
   - Два раза.
   - Я так и думал, - сказал Минти.
   - Я приобрел много акций последнего выпуска, - сказал посланник.
   - Дело хозяйское, - сказал Минти. - В конце  концов,  никто  ничего  не
знает. Может, они немного понизят цены, хотя это уже будет игра  с  огнем.
Впрочем, вы поэт, вам не понять эту премудрость. - Минти тихо рассмеялся.
   - Что вас рассмешило?
   - "Покушение на Даусона", - объяснил Минти. - Сильно сказано, а? Имейте
меня в виду, если что надо узнать. Откуда дипломату ведать, что происходит
на улице? Имейте в виду Минти. - И оставляя  на  ковре  мокрые  следы,  он
направился к двери. - Я всегда помогу однокашнику.
   В   длинном   белом   коридоре   он   задержался    перед    портретами
предшественников сэра Рональда; стараниями  местных  художников  дипломаты
обзавелись брыжами, алонжевыми париками, приняли варварские черты:  у  них
были очень скандинавские раскосые глаза, на груди, скрывая кирасы,  лежали
меха. За спиной придворного эпохи Стюартов маячила пара оленей, вздымались
горы,  сверкали  льды.  Зато  поздние  портреты  были  совершенно   лишены
национального колорита. Эти  затянутые  в  официальные  мундиры  и  бриджи
господа, в лентах и орденах, представляли  интернациональное  искусство  в
духе Сарджента и Де  Ласло.  Минти  знал,  что  эти  портреты  чрезвычайно
нравятся сэру Рональду, который скоро составит им  компанию  на  стене,  и
привычное раздражение сменилось у Минти симпатией к обремененным  париками
вельможам: для них здешняя жизнь тоже была своего рода ссылкой, хотя и  не
бессрочной, как у  Минти;  эти  "любопытные",  по  отзыву  сэра  Рональда,
портреты были дороги сердцу  Минти.  Оставляя  на  серебристо-сером  ковре
мокрые следы, он неслышно подошел к двери и вышел на улицу.
   Дождь перестал, восточный ветер собирал над озером Меларен серые  стада
облаков,  солнце  вспыхивало  и  гасло  на  мокром  камне  дворца,  оперы,
риксдага. Под Северным мостом моторки рассыпали брызги, ветер  подхватывал
их и мелким дождем швырял в стеклянные ставни заброшенного ресторанчика. С
влажно блестевшего пьедестала на  Гранд-Отель  взирал  поверх  беспокойных
волн обнаженный мужчина, показывая зад прохожим на мосту.
   Минти зашел в телефонную будку  и  набрал  номер  "Крога".  Он  спросил
вахтера: - Герр Крог еще у себя? Это Минти.
   - Да, герр Минти. Он еще не выходил.
   - Он идет вечером в оперу?
   - Он еще не распорядился насчет автомобиля.
   - Если можно, попросите к телефону герра Фарранта.
   Ждать пришлось порядочно, но Минти был из терпеливых. На пыльном стекле
будки он чертил пальцем фигурки, крестики, нарисовал голову в берете.
   - Алло! Фаррант? Это Минти.
   - Я только что вернулся, покупал барахло, - сообщил Энтони. -  Ботинки,
носки, галстуки. Мы сегодня идем в оперу.
   - Вы и Крог?
   - Я и Крог.
   - Вас уже водой не разлить. Слушайте, вы не могли бы что-нибудь  узнать
для меня про эту забастовку?
   - Он не страдает излишней разговорчивостью.
   - Я хорошо заплачу за материал.
   - Хотите пополам?
   Минти большим пальцем расчистил от пыли овал лица, берет, нарисовал еще
один крестик, терновый венец, нимб.
   - Слушайте, Фаррант. Я с этого живу, это мой кусок хлеба  с  маслом  и,
если хотите, Фаррант, даже сигареты. У вас хорошая работа, вам  нет  нужды
тянуть с меня половину. Я дам вам треть.  Ей-богу,  не  вру.  -  Он  почти
машинально скрестил пальцы, снимая с  себя  ответственность  за  обман.  -
Соглашайтесь на треть, а? - Он приготовился долго уламывать, в его  голосе
появились попрошайнические интонации ребенка, когда тот клянчит у  старших
булочку или плитку  шоколада.  -  Нет,  правда,  Фаррант...  -  Но  Энтони
буквально сразил его на месте, приняв его условия. - Ладно-ладно, Минти, я
возьму даже четверть, раз такое дело. До свидания. Увидимся.
   Не вешая трубки, Минти застыл, раздираемый сомнениями: что это  значит?
Уж не ведет ли он двойную игру? Вдруг к нему пристроился кто-то  еще?  Они
на все способны, эти оборванцы, что вроде него маялись  у  ворот  "Крога",
подкупали вахтера, торчали около ресторанов, где обедал Крог,  и  глубокой
ночью голодные брели на дальние набережные в свои каморки на пятом  этаже.
Не перехватил ли его Пилстрем? Или Бейер? Может, его уже купил Хаммарстен?
Он представил себе, как Пилстрем в забрызганном грязью костюме  безуспешно
старается обмануть автомат иностранными монетками; как  Бейер  подсовывает
соседу бумажные блюдечки из-под своего пива; как Хаммарстен...  Им  нельзя
доверять, подумал он, нельзя. Он повесил трубку, ладонью смазал  кресты  и
нимбы и вышел в серый осенний день.
   Пора бы и перекусить, Минти? Итоги первого финансового дня:  письмо  от
родных; новый поручитель  в  сопроводиловке  стряпчего;  кукиш  редактору,
пилюля Галли, шпилька  посланнику;  вроде  бы  можно  и  кутнуть  -  итак,
завтрак. Но сначала дело, Минти; дело - прежде всего.
   Он позвонил в газету и велел прислать фотографа к опере.
   Ну, завтракать.
   И опять выходила задержка: церковь звала его. Полумрак,  огонь  лампады
манили его  сильнее  голода.  Разумеется,  это  всего-навсего  лютеранская
церковь, но и в ней держится  истый  дух  гипсовых  скульптур,  негасимого
света, прощенных грехов. Минти огляделся по сторонам,  опустил  голову  и,
словно тайный развратник, с пересохшим от возбуждения ртом воровато юркнул
в распахнутые двери.


   Пока в зале не погасли огни, Энтони чувствовал, что  его  разглядывают,
но сейчас это его не беспокоило. Он знал, что вечерний  костюм  ему  идет,
даже если он куплен готовым. Два кресла по левую руку от него пустовали, и
справа от Крога два кресла тоже были не заняты. Их места в четвертом  ряду
были надежно изолированы от окружающих - два кресла у них за  спиной  тоже
были свободны. Энтони принялся подсчитывать, во что обходится Крогу  поход
в театр.
   - Вы часто бываете здесь, мистер Крог? - спросил  он,  обводя  взглядом
сверкающие ложи с пышными гроздьями шляп,  проникаясь  достопримечательным
духом старины: обнаженные плечи, бриллианты, седовласые  головы;  какая-то
женщина  разглядывала  их  в  лорнет.  Создавалось  впечатление,  что  они
участвуют в традиционной, неизменной от века церемонии.
   - Я посещаю все премьеры, - ответил Крог.
   - Вы заправский меломан, - сказал Энтони.
   Королевская ложа была обитаема; самого  короля  не  было  (он  играл  в
теннис за  границей),  зато  присутствовал  с  супругой  наследный  принц,
терпеливо  выставлявший   себя   на   обозрение   стокгольмской   публики;
показываться народу было его обязанностью до  тех  пор,  пока  не  погасят
свет. Интерес публики разрывался между его ложей  и  партером,  где  сидел
Крог, между  властью  и  деньгами;  Энтони  вынес  убеждение,  что  деньги
победили.
   - Вы знакомы? - спросил он. - Вы знаете наследника?
   - Нет, - ответил Крог. - Я только однажды был во дворце. На  приеме.  Я
знаю его брата.
   В продолжение их беседы за ними не отрываясь наблюдали  величественного
вида дамы; колыхались пышные шляпы, сверкали стекла театральных  биноклей;
седой  высохший  человечек  с  яркой  лентой  через   крахмальную   грудь,
улыбнувшись, поклонился, ловя взгляд Крога. Взглянув на королевскую  ложу,
Энтони убедился, что их разглядывает даже принц. Забавно: Крог,  вероятно,
был единственным незнакомцем, которого  принц  знал  заочно.  К  ним  было
обращено  умное,  с  правильными  чертами  лицо,   сохранявшее   выражение
терпеливого интереса.
   У  обоих  был  утомленный  вид,  только  усталость  Крога   производила
впечатление физического переутомления.  Смокинг  поджимал  ему  в  плечах,
что-то пошлое  было  в  бриллиантовых  запонках,  казавшихся  одолженными;
словно он натянул на себя чужой костюм и с ним чужую пошлость.
   - Слушайте, Фаррат, - сказал он, - если я вздремну, вы должны разбудить
меня перед антрактом. Нельзя, чтобы меня видели спящим.  -  И  добавил:  -
Вторник у меня всегда очень трудный день.
   Погасли лампочки в огромной центральной люстре; темнота поглотила ярус,
спустилась  в  партер.  _Вторник_.  Скрипки,  примериваясь,  стали  искать
что-то, не нашли,  заметались  и  потерянно  сникли.  _Вторник_.  Какая-то
женщина  чихнула.  Светлячком  упала  дирижерская  палочка.  _Во   вторник
вечером_. Я ей  обещал,  вспомнил  Энтони,  выходит,  подвел,  и  скрипки,
откликнувшись, подхватили раскаяние, воздавая за утраты, причиняемую  боль
и  забывчивость.  Она  такая  дурочка  -  наверное,  прождала  весь  день.
Трепещут,  рыдают  звуки,  над  серым  полем  вскрикивает  птица,   глоток
отравленного питья, неисцелимая любовь,  смерть,  которой  все  кончается,
опять кто-то чихнул; как я ее подвел, каменные  ступени,  "сегодня  молока
нет". Глупая девочка. Дэвидж. Черные паруса смерти.
   Поднялся занавес; длиннополые  ядовито-зеленые  и  фиолетовые  балахоны
мели пыль по сцене; встряхивая  песочными  косицами,  пела  почтенных  лет
дама; свет рампы, сверкая, отражался в жестяных нагрудниках;  глоток  вина
сделан, корабль отплыл.  Господи,  какая  ерунда.  _Вторник_.  В  антракте
позвоню. Чувствуешь себя виноватым (плывет вероломный друг прямо к  королю
Марку) - такие они все безответные и, главное, влюбляются  сразу  по  уши.
Тоже своего рода наивность. Ей надо научиться следить за собой: та  губная
помада совершенно не смотрелась с кремом для загара; и шнапс  она  пила  в
Гетеборге с таким видом, словно крепче хереса ничего не пробовала в жизни.
   Подкрашенная вода в чаше, актриса с пустым бокалом, дурманящий напиток,
сопрановое колдовство, эта чепуха с неисцелимой любовью.
   А тут даже и не любовь; но когда  в  тебя  так  вот  сразу  влюбляются,
хочется - как бы это сказать?  -  отнестись  к  ним  бережно,  лучше,  чем
относились к тебе самому (пронзительно горькое воспоминание об исчезнувшей
Аннет вытеснило музыку  -  настоящее  страдание  узнаешь  не  на  слух,  а
глазами, у той испещренной надписями  стены,  на  тех  скользких  от  мыла
ступеньках). Не будь она такой глупышкой, не попадись так  просто  на  все
мои идиотские басни, я бы не стал и расстраиваться. Он взглянул на  Крога.
- Мистер Крог. - Он потряс его за локоть, и Крог проснулся.
   - Очень громко стали играть, - прошептал он. - По-моему, скоро конец.
   И точно: могучие порывы музыки волновали фиолетовый  бархат  одежд;  не
прерывая пения, к рампе потянулись  отважные  викинги;  предательство;  из
тяжело вздымавшейся груди вырывалось рыдающее сопрано; мой  друг;  занавес
падает.
   - Вы не возражаете, если я сбегаю позвонить? - спросил Энтони.
   - Нет, - заволновался Крог, - ни в  коем  случае.  Ко  мне  подойдут  с
разговорами. Спросят мнение о постановке.
   - Скажите, что вы устали и плохо слушали.
   - Все не так просто,  -  сказал  Крог.  -  Это  же  Искусство.  Великое
Искусство. - Он понизил голос. - Я что-то читал об этой опере. Это одна из
великих любовных историй.
   - Нет, - возразил Энтони. - Вы ошибаетесь. Вы спутали ее с "Кармен".
   - Правда?
   - Безусловно. Я-то не спал и все видел. Кроме того, я знаю эту легенду.
Там рассказывается об одном человеке, который послал своего друга привезти
ему жену. Потом происходит путаница с напитком, который будто  бы  внушает
людям страсть, этот друг с девушкой выпивают его и они влюбляются  друг  в
друга. Но она все равно должна ехать и выйти замуж за  первого.  Не  знаю,
что здесь великого, в этой истории. Все  слишком  фантастично.  Зачем  эта
чепуха с напитком? Чтобы влюбиться, совсем не обязательно что-то пить.
   - Может, вы правы, - сказал Крог.
   - Так я схожу позвонить?
   С внезапной подозрительностью Крог спросил: - А это не пресса? Я вас  и
дня не буду держать,