ек терпеливо ждал окончания их переговоров.
   - Иди и жди в машине, - сказал Энтони, - а я сбегаю и скажу Крогу.
   - Что тебе дался этот урод?
   - Я знаю, что значит вылететь с работы, - ответил Энтони.
   - Он не вылетел. Он говорит, что работает в "Кроге".
   - В общем, ничего страшного, если Крог в кои-то веки поговорит со своим
рабочим, - взорвался Энтони. - Парень насквозь промок. Нельзя же его здесь
бросить! - И сделав Андерссону знак рукой, он заспешил к стеклянной двери.
Тот пошел за ним, еле волоча ноги  от  усталости.  Столб  света  в  центре
вестибюля, стены мягкого тона, глубокие квадратные кресла, звуки музыки из
ресторана - все это безжалостно обступило замызганного усталого человека в
тяжелых ботинках, выставляя его  странным  экспонатом,  пугалом,  попавшим
сюда по прихоти злого шутника.
   - Теперь ваша очередь рассказать нам что-нибудь, герр Крог, - попросила
трагическая женщина. Кроме Кейт, внимательно следившей за Крогом, все  ели
сырные крекеры из банки.
   Крог рассмеялся, погладил лысый пергаментный  череп.  -  Мне...  нечего
рассказать.
   - Чтобы в такой романтической жизни, как ваша...
   - Я расскажу, - объявил Хаммарстен.
   Трагическая женщина разрывалась  на  части,  желая  удержать  обоих.  -
Дорогой профессор, потерпите минутку... Ваша Марина будет  в  восторге  от
рассказа, но сначала...
   - Я знаю рассказ о трех мужчинах из Чикаго, которые ходили в  публичный
дом, - сказал Крог. - Постойте. Надо вспомнить. Столько лет...
   - Эрик, - окликнул его Энтони, - вас хочет  видеть  один  человек.  Его
зовут Андерссон. Говорит, что работает у вас.
   - Как пустили сюда этого старика? - возмутился  Крог.  -  Я  не  желаю,
чтобы мне мешали. Велите ему сейчас же уйти.
   - Он не старик. Он говорит, что вы знаете его отца. Что отца уволили.
   - Это не тот человек, к которому ты на днях  ездил,  Эрик?  -  спросила
Кейт. - Которому ты обещал...
   -  Согрей  и  накорми  людей  несчастных...  -  пронзительным   голосом
возгласил Хаммарстен, уронив очки в банку с  крекерами.  -  Ночь  выдалась
жестокая для них.
   - Я ничего не подписывал.
   - Ты уволил его?
   - Пришлось. За какое-то трудовое нарушение. Союз не смог опротестовать.
А я должен был покончить с угрозой забастовки.
   - Попросту говоря, старика надули, - заметил Энтони. - Его сын ни о чем
не догадывается. Он думает, вы поможете.
   - Скажите, чтобы он уходил, - повторил Крог. - Ему здесь нечего делать.
   - Сомневаюсь, что он уйдет.
   - Тоща гоните его в шею, - распорядился Крог.  -  Вам  за  это  платят.
Ступайте.
   - И не подумаю, - ответил Энтони.
   - О боже, - вздохнула Кейт, -  надо  кончать  этот  вечер.  Веселья  не
получается. И коньяк мы весь вылили. Профессор, за каким чертом вы  тащили
сюда эти крекеры с сыром?
   - Старый автомобиль, - объяснил тот. - Я не надеялся, что мы  доползем,
а девочкам надо питаться.
   - Давайте собираться домой, - сказала Кейт.  -  Энтони,  отпусти  этого
человека.
   - Даже не подумаю, - повторил Энтони.
   - Тогда я сама пойду. Ты сошел с ума, Энтони.
   - Холл! - неожиданно оповестил Крог. - Холл! - Он первым  заметил  его:
там, под люстрами, в дальнем конце освещенного зала он разглядел  вихлявую
походку, твидовый костюм, узкое коричневое пальто с  бархатным  воротником
("Это Холл", - пояснил он собранию), узкую обтекаемую шляпу, худую плоскую
физиономию кокни.
   - В конторе сказали, что вы здесь, мистер Крог.
   - Все благополучно, разумеется...
   С выражением глубочайшего недоверия  Холл  обвел  взглядом  застолье  -
профессор, трагическая дама, Энтони, Кейт. - Разумеется, мистер Крог.
   - Садитесь, Холл, и возьмите бокал. Вы летели самолетом?
   - Я два часа проторчал в Мальме.
   - Хотите крекер, Холл? - предложила Кейт, но Холл брезговал взять из ее
рук - вообще брать из чужих рук.  Даже  принесенный  официантом  бокал  он
тайком протер под столом краешком скатерти. Его подозрительность и  слепая
преданность положили конец застольному разговору.
   - Смотри, как воет ветер,  как  разъярилось  море,  -  возобновил  свою
декламацию Хаммарстен, но под взглядом Холла осекся и захрустел крекером.
   - Снимите пальто. Холл, - сказала Кейт.
   - Я ненадолго. Просто зашел узнать, не нужно ли чего.
   - Слушайте, мы не можем держать этого парня всю ночь, - сказал  Энтони.
- Он промок до нитки.
   - Кто такой? - спросил Холл. Он никого не удостоил взглядом, его  юркие
глазки буравили Крога; эти  глазки  приводили  на  память  не  привязчивую
комнатную собачонку, а скорее поджарого каштанового терьера - из тех,  что
околачиваются под дверьми пивнушек, трусят за букмекером, с азартом травят
кошек, в подвалах душат крыс.
   - Это молодой Андерссон, -  ответил  Крог.  -  Его  отец  подстрекал  к
забастовке. Я с ним переговорил.  Никаких  письменных  обещаний  -  шутка,
сигара. Их, видите ли, волновал вопрос о заработной плате в Америке.
   Со  стороны  оркестра,  путаясь  в  желто-лимонном  платье,   появилась
блондинка: обиженно поджатые накрашенные губы, молящий взгляд - сорванный,
смятый цветок, всеми забытый в ночном разгуле.
   - Ты не должен так обращаться со мной, Энтони.
   - И я его уволил. Нашли какое-то трудовое нарушение. Другого выхода  не
было. А этот малый напрашивается на скандал.
   - Я совсем окоченела в этом автомобиле.
   - По крайней мере, предложите ему выпить, - сказал Энтони.
   - Поедем домой, Эрик, - сказала Кейт.
   - Все равно вы его увидите. Я провел его в вестибюль.
   - Вы не хотите его видеть, мистер Крог? - спросил Холл.  -  Вы  хотите,
чтобы он отсюда убрался?
   - Я же сказал: гоните его отсюда, - сказал Крог, обращаясь к Энтони.
   Холл молчал. Он даже не взглянул на Энтони - и без того ясно, что ни на
кого из них мистер Крог не может положиться. Он встал -  руки  в  карманах
пальто, шляпа чуть сдвинута на лоб - и  вразвалку  прошел  мимо  оркестра,
серебристых пальм, толкнул стеклянную дверь в просторный пустой  вестибюль
и мимо  конторки  направился  прямо  к  пушистому  ковру  под  центральной
люстрой, где растерянно переминался молодой Андерссон.
   Из ресторана хлынули звуки оркестра: "Я жду, дорогая".

   Я жду, дорогая.
   Не надо сердиться.
   Пора помириться.
   Я так одинок.

   - Ты Андерссон? - спросил Холл. Его знание шведского языка  составляли,
в основном, имена существительные, попавшие в разговорник.
   - Да, - ответил Андерссон, - да. - Он быстро подошел к Холлу.
   - Домой, - сказал Холл. - Домой.

   С любовью не шутят -
   Пойми, дорогая.
   Меня не пугает...

   - Домой, - повторил Холл. - Домой.
   - Мне только  повидать  мистера  Крога,  -  сказал  Андерссон,  пытаясь
задобрить Холла улыбкой. Холл свалил его ударом в челюсть  и,  убедившись,
что одного раза достаточно, снял кастет и приказал портье: - На  улицу!  -
Возвращаясь, он с горечью думал: расселись, дармоеды,  пьют  вино  за  его
счет, а чтобы сделать для него что-нибудь - на это их нет.
   В зеркале около ресторанной двери он  видел,  как  Андерссон  с  трудом
поднялся на колени; его лицо было опущено, кровь капала на бежевый  ковер.
Холл не испытывал к нему  ни  злобы,  ни  сочувствия,  поскольку  все  его
существо  поглотила  та  бездонная  самоотверженная  любовь,  которую   не
измеришь никаким жалованьем. Он вспомнил о  запонках.  Коричневый  кожаный
футляр лежал в кармане рядом с кастетом, сейчас он потемнел от пропитавшей
его крови. Закипая гневом. Холл  грустно  вертел  футляр  в  пальцах.  Как
заботливо он его выбирал! Это не какая-нибудь  дешевка  -  стильная  вещь.
Холл решительными шагами пересек вестибюль и потряс футляром  перед  лицом
Андерссона.
   - Ублюдок, - сказал он по-английски. - Жалкий ублюдок.
   У молодого Андерссона был полный рот  крови,  глаза  заволокла  красная
пелена, он ничего не видел.
   - Я не понимаю, -  проговорил  он,  раздувая  на  губах  пузыри.  -  Не
понимаю.
   Холл еще раз взмахнул футляром перед его лицом,  потом  поднял  ногу  и
ударил в живот.



6

   Поезд в Гетеборг  уходил  через  полчаса.  Прогуливаясь,  Энтони  и  Лу
поднялись, по Васагатан, миновали почту и повернули обратно.
   - Пора идти на вокзал, - сказала Лу.
   - Я купил тебе конфеты на дорогу.
   - Спасибо.
   - Ты запаслась сигаретами?
   - Да, - ответила Лу.
   Утро в Гетеборге, завтрак в Дротнингхольме, обед  с  родителями  -  как
мало они виделись, как пусто и голодно на душе.  Поднял  якорь  английский
лайнер, пришвартовавшийся у Гранд-Отеля в ту ночь,  когда  они  прибыли  в
Стокгольм; на Хассельбакене убрали с улицы стулья; Тиволи  закрыли.  Скоро
зима, все разъезжаются по домам.
   - Журналы у тебя есть?
   - Есть, есть.
   Они повернулись спиной к  шумной  сутолоке  на  привокзальной  площади,
снова дошли до почты и вернулись назад. В ресторане напротив вокзала сидел
Минти и  студил  кофе  в  блюдце,  Энтони  махнул  ему  рукой.  Оставалось
переброситься незначительными фразами - жалко, что  уезжаешь,  может,  еще
увидимся, мне было хорошо с тобой, спасибо, au  revoir,  auf  Wiedersehen,
если  когда-нибудь  будешь  в  Ковентри,  -  оставалось  поцеловаться   на
платформе и взглядом проводить поезд.
   - Мне было хорошо с тобой.
   - И мне.
   - Пора идти на вокзал. - Еще один шаг,  у  почты  развернуться  -  и  в
обратный путь по Васагатан.
   - Хорошо бы и мне уехать.
   - Да.
   - Будешь немного скучать?
   - Да.
   - Пиши.
   - Какой смысл?
   - Вон твой отец. Разыскивает тебя. Махни ему  рукой,  он  успокоится  и
уйдет. Как всегда, с Локкартом.
   Вот и  еще  что-то  кончилось,  еще  одна  зарубка  в  памяти  рядом  с
лестничной площадкой, надписями на стене и молоком, которого не было.
   - Зачем тащиться на платформу? Осталось еще  десять  минут.  -  Высокие
перистые облака затягивали ясный небосвод. - Будет дождь.
   - Я пройду с тобой немного дальше, - сказал Энтони. Что  ж,  думал  он,
это не самый худший конец: хуже, когда звонишь в  пустую  квартиру,  ждешь
все утро на лестнице и, не зная почерка, гадаешь, что она могла  написать:
"Сегодня молока не было", "Вернусь в 12:30",  "Вызвали,  вернусь  завтра";
среди полустершихся записей женские торсы, бегло нацарапанные мальчишеской
рукой; прямо скажем, могло быть хуже, а так - было  и  кончилось,  привет,
Минти,  привет,  старина,  выпейте  чашечку  кофе,  каким-то  будет  новый
туристский сезон, поживем - увидим. - Мне нравится твоя шляпка.
   - Она очень древняя. -  Ничего  страшного  -  все  кончается,  к  этому
привыкаешь, жизнь - та же азбука Морзе: точка - тире,  точка  -  тире,  не
знаешь, где остановиться.
   - Это уже мой поезд. Если когда-нибудь будешь в Ковентри...
   - Вполне возможно.
   - Бежим. Вот моя карточка. У нас есть телефон.
   Нужны крепкие нервы, чтобы не сорваться в  эти  лихорадочные  последние
минуты, когда бежишь вдоль вагонов, раздумывать уже некогда, и сейчас  все
кончится...
   - Дальше не ходи.
   - Еще немного. Вон твой вагон. - Когда кричит проводник  и  захлопывает
дверь.
   - Слушай, Аннет.
   - Лу, с вашего позволения.
   - Ну конечно - Лу. Прости; у нас еще три минуты.  Я  все  время  думаю.
Знаешь, ты права насчет  работы.  Я  ее  брошу.  Несколько  дней  назад  в
Салтшебадене... На будущей неделе я вернусь в Англию, Лу.
   - Неправда.
   - Вот увидишь.
   - Приятный будет сюрприз.
   - Роман?
   - Не возражаю. В виде исключения.
   - Значит, ровно через неделю в Ковентри. Как мы встретимся?
   Где-то в самом хвосте длинного поезда призывно махали  руками  Дэвиджи,
но спешить некуда, до отправления две минуты и к тому же только что прибыл
английский посланник. Начальник  станции  церемонно  поклонился,  подбежал
носильщик, и сэр Рональд не спеша направил свои замшевые туфли  в  сторону
книжного киоска; всего два чемоданчика, потянуло домой  на  пару  дней.  -
Ровно в этот день через неделю.
   - Слушай, - заторопилась Лу. - На Хай-стрит есть кафе. Марокканское. Ты
его сразу найдешь: это на той же стороне,  где  Вулворт,  только  ближе  к
почте. Ровно через неделю  я  буду  там  после  обеда.  Позвони,  если  не
сможешь.
   - Я приду, - сказал Энтони.
   - Я буду во втором зале.
   На  виду  у  беспокоящихся  Дэвиджей  они  не  решились   поцеловаться,
ограничились рукопожатием,  и,  чувствуя,  как  в  его  руке  похрустывают
суставы ее пальцев, Энтони подумал: "Да, это роман". Она побежала в  конец
поезда; он чувствовал себя усталым и опустошенным,  словно  она  унесла  с
собой свою половину воспоминаний  -  завтрак,  обед,  постель  в  квартире
Минти. Сэр Рональд водворился в своем первом классе, развернул "Таймс"  и,
набирая скорость, мимо Энтони, сверкая стеклами и ослепляя электричеством,
побежали вагоны, словно батальон чистеньких щеголеватых новобранцев, и он,
старый сверхсрочник, едва успел козырнуть им в ответ. Он отправился искать
Минти. Надо с кем-то отвести душу.
   Минти переливал кофе из чашки в блюдце и из  блюдца  обратно  в  чашку.
Мимо спешили прохожие.
   - Я бросаю свою работу, - сказал Энтони.  -  Возвращаюсь  в  Англию,  в
Ковентри.
   - Работой не бросаются, - сказал Минти.
   -  Что-нибудь  подвернется.  -  Но  не  чувствовал  он  в  себе   былой
уверенности: ведь если раньше не приходилось голодать и подолгу сидеть без
денег, то лишь потому, что всегда была возможность заняться пылесосами.
   - Везет вам, - сказал Минти.
   - Это вам везет. У вас регулярное  пособие,  -  но,  если  честно,  он,
конечно, не завидовал Минти. Посмотришь, как спешат по своим делам  шведы,
как перед очередным поездом оживает привокзальная  площадь,  и  становится
ясно, что оба мы одним миром мазаны: в чужой стране, среди чужих  людей  -
бродяги, отбывающие свой исправительный срок в Шанхае,  Адене,  Сингапуре,
накипь в яростном котле жизни. Пожалуй, только  в  одном  отношении  можно
позавидовать Минти: что он нашел свою мусорную свалку и успокоился. У  них
не было надежного  положения,  а  бороться  за  него  их  не  научили.  Им
недоставало  энергии,  оптимизма,  чтобы  верить   в   добрые   отношения,
взаимопомощь и облагораживающий труд, да и будь у них эта вера  -  что  бы
они с ней делали, ведь уже не юноши? Их ни на  что  не  хватало,  им  было
хорошо только в своей компании в клубах, в чужих столицах, в пансионах, на
обедах выпускников, где вместо недоступного вина они упивались  мимолетней
верой в нечто высшее: отечество, король, "к  стенке  вшивых  большевиков",
окопное братство - "мой бывший ординарец". - "Погодите, мне  знакомо  ваше
лицо. Вы не были у Ипра в пятнадцатом?"
   - А почему вы бросаете свою работу? - спросил Минти.
   Потому что я не мальчик, чтобы верить в справедливость, подумал  он,  и
еще не старик, чтобы носиться с отечеством, королем и  окопным  братством.
Вслух он сказал: - Есть вещи, которые я не сделаю даже для Кейт.
   - А то подождите, в будущем месяце у нас  обед  выпускников  Харроу.  Я
все-таки выбил согласие у сэра Рональда.
   - Я не учился в Харроу.
   - Я это сразу понял. - Минти  подул  на  кофе.  -  Зима.  Я  ее  всегда
чувствую нутром, в том месте, где делали дренаж.
   - Вам нужен теплый пояс.
   - Я ношу.
   - Я носил несколько лет после аппендицита. - Скучно, без  удовольствия,
вели они разговор на близкую обоим  тему.  -  Мне  в  Вестминстере  делали
операцию.
   - Мне здесь, - сказал Минти и раздраженно  добавил:  -  В  общественной
больнице.
   - Когда на седьмой день сняли швы...
   - У меня там  образовался  свищ.  Даже  сейчас  я  не  переношу  ничего
горячего.
   - Иногда у меня болит. Вдруг они что-нибудь там оставили -  тампон  или
пинцет?
   - Видели посланника? - спросил Минти. - Поехал в  Лондон  на  несколько
дней.
   - В субботу уже будет на месте.
   - Я часто думаю: неужели не суждено  вернуться?  -  произнес  Минти.  -
Нагрянуть. Свалиться как снег на голову.  На  днях  я  получил  письмо  от
тетки. Не забыли все-таки. Хочется сходить  в  Ораторию.  -  Он  отхлебнул
кофе, обжегся, быстро отставил чашку и приложил к губам платок.
   - Ровно через неделю я буду в Англии, - сказал Энтони.
   -  Я  буду  скучать,  -  сказал  Минти,  подняв  на  него  завистливый,
затравленный, заискивающий взгляд.
   - Ну, ладно, - поднялся Энтони. - Пойду скажу  Кейт,  надо  еще  деньги
достать. Хотите еще по чашечке, пока я не ушел?
   - Спасибо, спасибо, - хватаясь за предложение, поспешил ответить Минти.
- Вы так любезны. С большим  удовольствием;  Она  будет  стынуть,  пока  я
управлюсь с этой. Если у меня хватит терпения, я дождусь Нильса, он пойдет
этой дорогой. А им, знаете, не нравится, если посетитель  часами  сидит  с
единственной чашкой кофе.
   Энтони заказал кофе. Какого черта, думал он, я же еду домой. Если я  не
чувствую себя счастливым сейчас, когда все решено, осталось  только  найти
деньги, упаковать чемодан и попрощаться с Кейт (столько лет жили  врозь  -
почему сейчас нельзя?) - если даже в  такую  минуту  я  не  чувствую  себя
счастливым, то чего, спрашивается, еще ждать? - и, возмещая  нерасторопное
счастье, его охватило наплевательски спокойное равнодушие. Сжечь  корабли.
- Как насчет прощального подарка, Минти? - спросил он.
   - Ну как же, обязательно, - откликнулся  Минти.  -  Правда,  в  будущем
месяце, когда появятся деньги.
   - Я говорю о подарке для вас. Газетная сенсация. Отдаю задаром,  потому
что вы мне нравитесь, и потому что на  будущей  неделе  я  буду  такой  же
нищий, как вы сейчас.
   - Великодушный человек, - рассеянно обронил Минти, тревожно высматривая
официанта с кофе.
   - Крог женится на моей сестре.
   - Святой Кнут! - воскликнул Минти. - Это правда? Вы  уверены,  что  это
правда? Вдруг утка? Тогда мне несдобровать.
   - Честное слово. - Вспомнив школу, он растопырил  пальцы,  подтверждая,
что никакого обмана нет.
   - Святой Кнут.
   Расставшись с Минти, Энтони окинул взглядом потемневшие мокрые улицы  и
раскрыл зонтик; на Тагельбакене несколько капель дождя звонко разбились  о
крышу трамвая, бесцветной массой высилась ратуша,  в  металлическое  блюдо
озера упирался высокий плотный столб  дождя;  корабли  сожжены;  теперь  и
захочешь, нельзя остаться.  На  Фредсгатан,  карауля  такси,  прятались  в
подъездах прохожие. Энтони ткнул  зонтиком  в  кованые  цветы  на  воротах
"Крога" и стучал, пока не открыли: он почувствовал прилив  злобы  к  этому
огромному стеклянному зданию, образцу вкуса и чувства современности. Всюду
горели огни,  хотя  было  еще  утро;  раскалившись,  гудели  электрические
нагреватели. Я бы мог много порассказать Минти - как подстроили увольнение
Андерссона, что и как продали "Баттерсону". Вымещая на  ногах  злость,  он
почти бегом поднялся по лестнице; по дороге его нагнал лифт и плавно понес
выше клерка в строгом костюме с охапкой  цветов  в  руках.  На  лестничной
площадке  девица  в  роговых  очках  передвигала  флотилию   металлических
корабликов на морской карте, подсказывая  себе  шепотом:  "Пятьдесят  пять
градусов сорок три минуты". Зазвонил телефон, над дверью вспыхнула красная
лампочка. В "Кроге" кипела работа; словно гигантский корабль,  построенный
в кредит, доверенный опытности капитана и команды, "Крог"  на  всех  парах
совершал свое ежедневное плавание. "Шестьдесят семь градусов двадцать пять
минут".
   Он  открыл  дверь:  за  большим  столом  в  форме  подковы,  под  низко
свисавшими  светильниками  двадцать   художников   отрабатывали   двадцать
вариантов рекламы. Автоматический граммофон тихо  наигрывал  расслабляющую
музыку, из репродуктора подавались необходимые указания. Ошибся дверью.  А
здесь что? Ряд черных полированных столов.
   - Доброе утро, Лагерсон.
   - Доброе утро, Фаррант.
   Энтони перегнулся через стол и шепнул в большое розовое ухо:
   - Увольняюсь.
   - Да что вы!
   - Точно.
   От изумления Лагерсон раскрыл рот и  медленно  ушел  под  воду,  топыря
розовые уши; его лицо залила бледно-зеленая краска, он  задыхался,  тычась
носом в стекло своего аквариума.