ала.
   Люба Горохова зарабатывала себе на жизнь тем,  что  убирала  в  чужих
домах и, если представлялся случай, удовлетворяла половые инстинкты  как
хозяев, так и их гостей. Но делала это за дешевые  подарки  -  за  банку
крема, бутылку вина, коробку  конфет.  Люба,  приехавшая  в  Саратов  из
Перелюба, вот уже более пяти лет снимала комнатку  у  пенсионерки  Елены
Андреевны и никогда даже не мечтала  о  том,  чтобы  приобрести  себе  в
городе собственный угол.
   Она относилась к той породе людей, которые четко знают свое  место  в
этом мире.
   Люба была уверена, что бог создал ее и  подарил  ей  жизнь  лишь  для
того, чтобы она мыла полы, стояла у  плиты  и  удовлетворяла  мужчин.  И
радовалась каждому рублю как ребенок. Вера и  познакомилась-то  с  Любой
как с домработницей, которую ей порекомендовал один из  ее  клиентов.  И
если поначалу Вера испытывала к этой совсем чужой ей деревенской девушке
с рыжими  волосами  и  лицом,  усыпанным  коричневыми  веснушками,  лишь
презрение, то  постепенно  в  ее  душе  появилось  чувство,  похожее  на
родственное. Так тепло она могла бы относиться, скажем, к своей  сестре,
которой у нее никогда не было. Ей нравилось, что Люба  выкладывается  на
работе и считает это нормой. Иногда, следя за тем, как она моет полы или
вытирает пыль, она  испытывала  приятное  и  какое-то  зудящее  чувство,
переходящее в блаженное  оцепенение.  Люба  водила  влажной  тряпкой  по
паркету, а Вере казалось, что  эта  симпатичная  рыжуля  поглаживает  ей
спину между лопатками. Быть может, это происходило оттого, что  Люба  от
природы была наделена плавными движениями  и  была  ласковым,  мягким  и
добрым человеком. И хотя Люба проработала у Веры недолго, всего-то месяц
(она отказалась от домработницы в принципе, чтобы не сковывать себя в ее
присутствии в телефонных разговорах и не отказывать клиентам  в  дневное
время), это не  помешало  им  в  дальнейшем  перезваниваться,  видеться,
дружить. Вере доставляло удовольствие подкармливать Любу, дарить ей свои
вещи и даже одалживать деньги. На фоне Любы  жизнь  Веры  представлялась
совсем  в  другом  свете;  присутствие  в  ее  жизни  такой  удивительно
неприхотливой девушки возвышало ее в собственных глазах и  поднимало  на
уровень эдакой удачливой городской богатенькой барыньки, ведшей  вольную
и сладкую жизнь. Такой ее воспринимала Люба, и такой  бы  хотела  видеть
себя и сама Вера.
   Поэтому-то, навещая Любу в ее темном  углу  в  крохотной  комнатке  у
Елены  Андреевны,  мрачнейшей  тетки,  недовольной  всем  на   свете   и
заставляющей Любу убираться еще и  у  нее  (и  это  не  считая  довольно
высокой платы, которую она брала  с  Любы),  Вера  испытывала  настоящее
облегчение: ну вот, я-то, оказывается, живу еще более-менее - не то  что
эта, убогая...  Любе  же  льстили  ее  визиты,  она  готовилась  к  ним,
заваривала чай,  ставила  рюмки  на  маленький  круглый  стол,  нарезала
колбаску и ждала звонка в дверь, чтобы впустить в свою жизнь эту  хорошо
пахнущую и красивую Верочку Обухову, хозяйку по жизни...
   Но однажды в жизни Любы произошли крупные перемены - она  нашла  себе
богатого хозяина и, вместо того чтобы убираться в нескольких  квартирах,
теперь ходила только к нему. Миша Николаиди, красивый  богатый  холостяк
тридцати лет, единственный из всех, кто смог оценить по-настоящему Любин
каторжный труд, стал платить ей столько, сколько ей и не снилось.  Вера,
узнав об этом, вместо того  чтобы  расстроиться  по  этому  поводу  (она
достаточно хорошо знала свою натуру и понимала, что  повышение  Любиного
социального  или  даже  всего  лишь   денежного   статуса   понизит   ее
собственный), почему-то порадовалась  за  нее.  Хотя  нехорошие,  подлые
мысли все равно полезли в голову, но связаны они были как  раз  с  Мишей
Николаиди: положив Любе  столь  высокое  жалованье,  он,  скорее  всего,
рассчитывал и на другие  услуги,  которые  она,  не  пикнув,  будет  ему
оказывать. Вера даже произнесла это вслух, не боясь обидеть подружку или
даже испортить ей настроение, потому как знала, что Люба  воспримет  эти
слова как дружеское предостережение, проявление заботы.  "Подумаешь,  он
такой красивый, высокий, мне и не таким приходилось  делать..."  Значит,
она знала, на что соглашается. Но на  деле  вышло  не  совсем  так,  как
думала Вера. Миша  первое  время  ее  даже  пальцем  не  трогал,  словно
присматривался к ней, продолжая вести свой обычный образ жизни: работа и
женщины, которых он выпроваживал на ночь, вызывая такси...
   Их сближение произошло более естественным образом, когда Миша заболел
и Любе пришлось выхаживать его после тяжкого  гриппа.  В  то  время  она
почти жила у  него,  по-матерински  нежно  и  настойчиво  заставляя  его
проделывать  неприятные  лечебные  процедуры,  пить  литрами  теплые   и
противные на вкус травяные отвары, дышать  над  паром  и  прочее...  Вот
тогда-то,  чтобы  каким-то  образом  обозначить  свое  выздоровление   и
доказать себе и, быть может, Любе, что он почти здоров,  Миша  Николаиди
затащил свою домработницу в постель и не выпускал целые сутки. Но  потом
куда-то уехал на месяц, а по возвращении вел себя  как  и  прежде,  лишь
изредка позволяя себе подобное. Он не знал,  что  втайне  от  него  Люба
сделала аборт, потратив на обезболивание почти все, что к  тому  времени
накопила. В  больнице,  куда  она  обратилась,  дрожа  от  страха  перед
операцией, какие-то злые люди сориентировали ее на сумму на порядок выше
существующей. А поскольку у Любы это был первый аборт,  она  отдала  все
свои деньги, чтобы только не чувствовать боли. Причем отдала вперед, еще
не зная, проснется ли после калипсола.

***

   ...Под теплым душем  Вера  просыпалась  медленно,  обливаясь  розовым
жидким мылом и думая о том, что все-таки утро - это не так уж  и  плохо,
особенно если ты выспалась  и  восстановила  силы.  Звонок  по  телефону
прервал ее приятное занятие, и она, накинув на себя полотенце, побежала,
оставляя на паркете  мокрые  следы,  на  кухню,  где  оставила  телефон.
Звонила Люба.
   Страшно  смущаясь  и  даже  немного  заикаясь,  она  спрашивала,   не
подскажет ли ей Вера, как делать  форшмак  и  сколько  орехов  кладут  в
сациви. Дело в том,  что  Миша  ждет  гостей  и  просит  ее  приготовить
что-нибудь необычное, вкусное. Еще он говорил что-то про  омлет,  но  уж
его-то готовить проще простого,  были  бы  яйца  да  мука...  Вера  была
немного раздосадована тем, что звонил не клиент, которого  она  ждала  к
вечеру, обещавший уточнить время свидания, а всего лишь  глупышка  Люба,
ни разу в жизни не готовившая форшмак Тем не  менее  она  снисходительно
объяснила ей, что к чему, и спросила на всякий случай,  кого  это  решил
пригласить к  себе  Николаиди.  Оказалось,  что  друзья  детства  решили
устроить небольшой мальчишник. Любе же проще - не надо готовить сладкое.
Всплыла, конечно, у Веры в голове мысль  о  том,  что  было  бы  неплохо
появиться там как бы ненароком, сделав  вид,  что  забежала  к  Любе  на
минутку, за ключами или какой другой безделицей, чтобы и  самой  увидеть
друзей Миши и чтобы на нее, разодетую в пух и прах, обратили внимание  и
оценили, а может, и пригласили в свою мужскую компанию. А вдруг там  она
встретила бы свою судьбу, настоящего мужчину, за которого можно было  бы
выйти наконец замуж и угомониться? Но потом, подумав немного, решила  не
искушать себя и аккуратненько свернуть разговор с разболтавшейся  Любой,
чтобы окончательно не замерзнуть, стоя голышом и босиком  на  сквозняке.
Последние слова, которые она тогда  сказала,  обращаясь  к  Любе,  были:
"Будь вечером дома, я тебе перезвоню. Если у меня  планы  изменятся,  то
сходим с тобой в кино".
   Разве Вера могла знать, что больше уже никогда не услышит ее голос?..
Москва, 2000 г.

Дежурная часть отделения милиции Центрального административного округа

   Валентина медленно приходила в себя  и  заставляла  себя  поверить  в
реальность происходящего. Она уже устала зажмуриваться в  надежде,  что,
раскрыв глаза, увидит себя в привычных уютных домашних условиях. Но  тем
не менее эта игра приносила ей заметное  облегчение.  Она  забывалась  в
коротких снах, спасавших ее от кошмаров и страхов, и тогда ей  казалось,
что она дома, сидит на широком диване, покрытом оранжевым пледом, но  не
одна, а почему-то с Иудой, улыбающимся мокрыми  толстыми  губами  Иудой,
следящим за перемещением карт...
   Они часто играли с ним в карты или  вдвоем  мчались  на  колоссальной
скорости  на  ярких  компьютерных  иномарках,  не  боясь   разбиться   о
скользящие стены фиолетовых ночных туннелей, о кирпичные красные бордюры
улиц  виртуальных  городов...  Даже  после  ухода  Иуды,  когда  они   с
Кайтановым  засыпали,  прижавшись   друг   к   другу,   ее   преследовал
воюще-трубный, моторный звук автомобилей и  даже  липкие,  пристающие  к
языку фразы-словечки типа "счас я тебя урою", "зашибу", "вот  я  тебя  и
прижал к стенке", "гляди-кось, вырвалась, в натуре", "вон та  желтенькая
"Мазда" - хрюзда - это ты"... Лева считал эти совместные  игры  вредными
для ребенка,  на  что  Валентина  легкомысленно  отвечала,  что  мальчик
вырастет  автомобилистом.  Она  и  сама  не  могла  объяснить,  как  это
случилось, что Иуда, взрослый, в общем-то,  мужчина,  стал  неотъемлемой
частью ее дневной жизни. Она словно обрела потерянного  на  долгие  годы
друга детства и теперь наверстывала с ним все детские игры,  считая  это
вполне нормальным заполнением досуга. Ведь Кайтанова подолгу  не  бывало
дома,  особенно  первый  год  их  совместной  жизни.  Но  поначалу  Валя
радовалась этому, потому что ей требовалось время,  чтобы  привыкнуть  к
нему и даже научиться по нему скучать. Эти тянущиеся в  пустой  и  тихой
квартире  дни  оказались  хорошей  терапией  ее  нарождавшейся  любви  к
Кайтанову. Слоняясь по квартире и представляя себе их вечернюю  встречу,
она настраивала себя на близость, на то,  что  рано  или  поздно  должно
стать  неотъемлемой  частью  их  супружеской  жизни,  и  ей  это   стало
удаваться. Ожидая Леву,  она  рисовала  в  своем  воображении  сцены,  в
которых некрасивый  и  даже  страшный  Кайтанов  насилует  ее  в  темной
спальне, как изголодавшийся и молчаливый зверь, и эти фантазии приводили
ее даже в какое-то исступление, вызывая желание.  В  реальности  же  все
оказывалось острее и ярче представленного - Кайтанов в полумраке комнаты
казался ей еще более уродливым и даже злым, как и подобает  быть  зверю.
Но спустя несколько месяцев после ее приезда в Москву,  после  ее  -  на
первых порах жертвенного - поступка, вызванного решимостью отблагодарить
этого удивительного человека за все то, что он сделал  для  нее  там,  в
Саратове, в кафе, дав ей пачку долларов, ее отношение к Леве изменилось.
И  на  смену  животному  инстинкту,   распаляемому   ее   фантазиями   и
необычностью ситуации, в которой она оказалась, сбежав от своей  прежней
жизни,  пришло  настоящее  чувство,  не  нуждающееся  уже  ни  в   каких
психологических допингах. Она незаметно для себя стала частью Кайтанова,
и его лицо вызывало в ней лишь трепет любящей женщины. И  он  чувствовал
это, когда она целовала его лицо, когда ее  глаза  туманились  ,желанием
или наполнялись  слезами  благодарности  и  счастья.  Ледяная  корка,  в
которой билось ее измученное сердце, оттаяла.
   Прошлое  этой  талой   кровью   просочилось   сквозь   сознание,   не
задерживаясь, и Валентина решила подарить Кайтанову ребенка.

***

   Иуда, появившись в их доме в первый раз,  когда  его  прислал  к  ним
Ваэнтруб, чтобы настроить новый компьютер, смотрел на  нее  так,  словно
после жизни в лесу он оказался в портретном зале  Третьяковки  -  он  не
спускал с Валентины глаз... Понятное  дело,  что  он  влюбился.  И  хотя
любовь его была как бы игрой, где было много  места  для  шуток,  общего
интереса к компьютерным играм, откровенных бесед со стороны Иуды о своих
уже реальных псевдолюбовных похождениях, но все равно  Валя  чувствовала
рядом  мужчину,  готового  в  любую  минуту  доказать  ей  свое   вполне
конкретное чувство, пусть даже оно ограничивается рамками  естественного
влечения. Так случилось, что уже очень скоро она привыкла к его приходам
в качестве компьютерщика-учителя, терпеливо объяснявшего ей смысл каждой
клавиши, а впоследствии даже окунувшего ее с  головой  в  дебри  сложной
терминологии и основных  принципов  работы  "железа".  "Чайник"  в  лице
Валентины делал большие успехи и уже мог бы сам справляться с несложными
входами и выходами из игр. Но ей почему-то было  жаль  потерять  Иуду  -
веселого  и  остроумного  партнера  по  этим  же  играм  и   интересного
собеседника.
   И Кайтанов, выслушав ее, согласился с тем, чтобы Иуда навещал ее  уже
просто так, независимо от компьютера. Он настолько доверял  ей,  что  не
мог и мысли допустить о каких-то других  отношениях,  которые  могли  бы
связывать его жену с этим большим кудрявым  толстяком,  скрашивающим  ее
дневное одиночество. Он не видел в этом ничего предосудительного, ничего
дурного, хотя, если бы ему кто-нибудь из посторонних рассказал  о  таком
"друге дома", он, не задумываясь, предположил бы наличие сексуальных игр
между компьютерщиком и молодой женщиной. Тем более что формула отношений
между мужчиной и женщиной,  при  которой  внешность  мужчины  не  играет
никакой роли (он уже успел испытать это на себе), как нельзя лучше могла
бы подойти и к Вале с Иудой.
   Иуда стал приходить к  Вале  почти  каждый  день.  Кайтанов  напрасно
называл его "мебелью", Иуда обладал завидным интеллектом, и беседовать с
ним можно было на самые разные темы. Но больше всего Валентину забавляли
рассказы  о  его  любовных  похождениях,  о  девушках,  с  которыми   он
встречался и которые  все  как  одна  требовали  от  него  денег.  "Если
спросить всех этих самочек, что им больше хочется - секса или денег,  то
девяносто девять процентов ответят в  пользу  "зеленых",  -  сокрушался,
качая своей круглой кудрявой головой, Иуда. - А я ведь половой гигант, я
многое умею, и деньги в жизни не самое главное..."
   Свои  рассказы  он  сдабривал  солеными   словечками,   щедро   сыпал
современным подростковым  сленгом  и  от  души  хохотал  над  своими  же
незадачливыми похождениями,  сравнивая  себя  с  Ламме  Гудзаком.  Почти
всегда его бросали. И редко когда он сам давал  понять  своей  очередной
девушке, что не собирается больше  встречаться  с  ней.  Короче,  этакий
современный  Казанова  с  той   лишь   разницей,   что   Казанова   имел
привлекательную внешность, а Иуда был "жирная бочка родила сыночка", как
он сам себя обычно называл...
   Полнота Иуды была не случайной. Этот большой  тридцатилетний  мальчик
был классическим обжорой. Но ел не все подряд.
   Делая культ из еды, стремясь получить наслаждение от  принятия  пищи,
он сам готовил и даже научил кое-чему Валентину.
   К продуктам он  относился  с  трепетом,  наделяя  кочан  капусты  или
копченый окорок такими  эпитетами,  каким  позавидовал  бы  и  Шарль  де
Костер.  Отказавшись  еще  в  самом  начале  жизни   с   Кайтановым   от
домработницы, Валентина  все  делала  по  дому  сама,  но  постепенно  в
приготовлении  еды  стал  активнейшее  участие   принимать   Иуда.   Ему
поручалась самая грязная и утомительная работа - чистить овощи, отбивать
мясо  и  мыть  посуду.  Совместными  усилиями  была   собрана   неплохая
библиотека по кулинарии, и Валентина очень скоро наряду с  компьютерными
премудростями  познакомилась  и  с  основными  принципами  и   правилами
готовки.
   Понятное дело, что Иуда обедал у них, но к приходу Кайтанова  и  духа
его уже не было в их доме. Он во всем знал меру, кроме  еды,  с  улыбкой
думала о нем Валентина, вспоминая каждый прошедший день, заполненный  до
предела их совместными с Иудой делами и играми. С Кайтановым они  о  нем
не говорили - у них были темы поважнее и поинтереснее этой.

***

   Сейчас, сидя на жестком стуле в камере, Валентина, вспомнив  внезапно
лоснящееся розовое лицо Иуды, его кудри и хитрые глаза,  вдруг  ущипнула
себя за руку и даже вскрикнула от боли. Нет, это не сон,  она  здесь,  в
камере, одна, ее посадят в тюрьму, и никогда уже больше  она  не  сможет
жить той райской жизнью, которой она жила с Кайтановым и с Иудой...  Она
опустилась на такую низкую ступень, что поднять теперь ее отсюда  наверх
сможет только чудо или смерть, когда она вознесется... И все из-за кого?
Из-за человека, не способного в свое время доказать  свою  невиновность,
человека слабого и  слишком  порядочного  по  отношению  даже  к  самому
себе... Да разве можно в  этой  стране  защищаться  законными  методами?
Здесь можно только умереть  -  этого  права  никто  не  посмеет  у  меня
отнять...

***

   Она закричала.  Она  хотела  какого-то  действия,  поступка,  реакции
следователя на ее слова. Она будет паинькой  и  все  расскажет  ему  про
соседа-маньяка, напавшего на нее с целью изнасиловать, а может, и убить.
   Она будет защищаться до конца. И спасет своего ребенка, и  Кайтанова,
и свою жизнь.
   Либин не стоит таких жертв, которые она уже принесла к его  холодным,
мертвым ногам. Смерть никуда не уйдет, она всегда  здесь,  рядом,  стоит
только решиться. А вот жизнь впереди прекрасная, на удивление...
   - Скажите следователю, что я  готова  ему  все  рассказать.  Мне  уже
лучше. Ты слышишь, что я тебе сказала, старая корова?
   Ее бросило в пот от последней грубости, она увидела,  как  женщина  в
форме, появившись на пороге камеры с ключами в руках, побледнела и глаза
ее словно превратились в черные неподвижные блестящие камни.
   - И попробуй только дотронуться до меня или моего ребенка  пальцем  -
мой муж сделает так, что вместо костей у тебя будет дробленка, каша... Я
не шучу... Веди к следователю и не смей касаться  меня  своими  грязными
лапами...
   Как ни странно, но ее слова произвели впечатление на женщину в  форме
- пыхтя и отдуваясь от злости, та вывела ее из  камеры,  даже  не  надев
наручников...

Москва, 2000 г.

Адвокатское бюро "Шапиро и партнеры"

   Кайтанов сразу из милиции поехал  к  своему  другу,  адвокату  Захару
Шапиро.
   План,  который  родился  в  его  голове,  пока  он   разговаривал   с
Валентиной,  был  неблагоразумен,  опасен,  но  сулил  им  обоим   пусть
сомнительное, но все же счастье находящихся в бегах преступников. Да, он
был готов пожертвовать всей своей Жизнью и карьерой, всем своим  будущим
(без Валентины оно все равно бы потеряло всякий смысл), лишь бы  быть  с
ней вместе и присутствовать при  рождении  своего  первого  и,  как  ему
теперь казалось, единственного сына. Они купят фальшивые паспорта, уедут
за границу, и их никто и никогда в жизни  не  разыщет.  Он  не  верил  в
справедливый суд, в возможность выбраться из этой  странной  и  страшной
истории посредством одних лишь усилий адвокатов и порядочности судьи. Он
верил только в свою любовь, в свои деньги, которые как раз и помогут ему
сохранить эту любовь в живых. Он с содроганием думал  о  том,  что  ждет
Валентину в том случае, если она окажется в российской тюрьме  со  всеми
ее законами и правилами. Не ощутив реальной помощи от мужа, то  есть  от
него, от Кайтанова, она  примет  самое  беспроигрышное  (на  ее  взгляд)
решение  и  уйдет  из  жизни,  чтобы  не  обрекать  своего  ребенка   на
существование в пропитанных всеми людскими пороками стенах  тюрьмы.  Она
найдет в себе силы, чтобы совершить этот тяжкий - уже перед лицом бога -
грех, и предпочтет смерть гниению на нарах. И ни  за  что  не  допустит,
чтобы ее ребенок родился на цинковом столе в тюремной больнице  и  чтобы
по розовой попке его хлопнула красная от цыпок  и  дрожащая  от  дешевой
водки рука тюремного акушера.

***

   Шапиро ничего не знал и, услышав, что Валентина убила человека, так и
сел. Толстые коричневые от заморского загара щеки его нависли над  белым
тугим воротничком сорочки, гла