цветов.  То  шли,  взявшись  за  руки,  по  аллее,
напоминавшей узкие тенистые дорожки  Ботанического  сада...  Крупные  же
планы схватывали всегда счастливое лицо Валентины, ее улыбку, радость...
   - Где вы взяли эти снимки?
   - Это не все, - услышал он вместо ответа, и на  столе  появилась  еще
одна фотография, но уже расплывчатая: Валентина и  Иуда...  Последний  -
раздет. Отвратительно голый, он обнимает Валентину за талию. Он волосат,
она - в свободном платье,  уже  беременная...  И  та  же  умиротворяющая
улыбка. - И Гордис, и этот жирный боров - это все любовники вашей жены.
   - А что  нужно  вам?  -  осипшим  слабым  голосом  спросил  Кайтанов,
чувствуя, как глохнет, слепнет,  теряет  одно  за  другим  все  чувства,
присущие живому существу, человеку, мужчине... - Вам-то какой интерес, я
повторяю? Говорите!
   И снова он не получил ответ. Вместо этого женщина стала  раздеваться.
Она делала это так быстро, что Кайтанову показалось, что он  смотрит  на
экран, где прокручиваются неприличные, снятые  любительской  кинокамерой
кадры...
   - Что вы делаете? - Он, очнувшись, схватил ее за руку в  тот  момент,
когда она, перешагнув через снятые и брошенные на ковер брюки, бросилась
ему на шею.
   - Я люблю вас, Кайтанов, я люблю вас по-настоящему, а не из-за денег,
как ваша жена... Это я снимала их, чтобы показать  это  вам.  Я  хотела,
чтобы вы поняли, что вас обманывают, пользуются вашей добротой...
   Ее розовые, густо накрашенные помадой губы полоснули  по  его  губам,
рубашке; он чуть не ударил ее, обезумевшую, потерявшую  всякий  контроль
над своими чувствами и действиями.
   - Немедленно одевайтесь  и  вон..,  вон  из  моей  квартиры...  Вы  -
сумасшедшая, вас надо запереть в клетку...
   - - Это вашу жену надо было запирать  в  клетку...  Разве  нормальная
женщина, да еще на сносях, будет вести такую активную сексуальную жизнь,
вы сами-то подумайте!
   Каждое ее слово жгло огнем. В прихожей они боролись, она повалила его
на себя; затем, успев схватить с пола упавшие ключи, больно резанула ими
по его шее...
   Кайтанов,  собрав  последние  силы,  все-таки  вытолкал  женщину   на
лестницу и бросил ей вслед вещи... Наваждение закончилось. Он никого  не
видел, ничего не слышал, а фотографии сейчас сожжет. Ему некогда -  надо
срочно ехать за Валентиной. Она уже, наверное, заждалась... Иуда  обещал
позвонить, но почему-то не позвонил, отвез он  следователю  квитанцию  о
внесении залога или нет?
   Иуда. Гордис. Лицо Кайтанова  скривила  судорога  -  он  плакал.  Как
ребенок. Красивый Гордис.  Прекрасная  пара.  Она  могла  убить  его  из
ревности. Да мало ли... Но Иуда?  Валентина  и  этот  потный  и  толстый
компьютерщик?

***

   Лева сгреб все фотографии, сунул их в карман  и  вышел  из  квартиры.
Дверь захлопнулась - он даже не вспомнил о ключах...

Саратов, 1998 г.

   "Райские кущи" были щедро выкрашены в ядовито-розовый цвет. По  углам
небольшого зальца стояли кадки с искусственными  растениями,  вокруг  на
стенах  висело  довольно  много  клеток  с  попугаями,  задыхавшимися  в
табачном дыму. Но в общем-то место оказалось не таким уж и плохим, каким
успела представить себе Вера.
   Во всяком случае, порция свинины в апельсиновом соусе была огромна, а
глубокая  прозрачная  вазочка  была   доверху   заполнена   сливками   с
черносливом и грецкими орехами. Решив себя побаловать таким  вот  пошлым
образом, Вера в какой-то степени  успокоилась  и  даже  сумела  получить
определенное удовольствие. На ее счастье, к  ней  никто  из  посетителей
мужского пола на подходил, не приставал, не трепал  нервы  (свою  месть,
обращенную на всех мужчин, она временно отложила - настроение не то),  а
потому она вышла из кафе с единственным желанием - добраться  как  можно
скорее до дому и лечь в постель.  Как  ни  странно,  но  "Райские  кущи"
подействовали на нее почти умиротворяюще, и ее собственная  квартира  не
казалась ей уже камерой пыток. Она остановила такси и  вернулась  домой.
Легла в  постель,  включила  телевизор  и,  только  просмотрев  половину
какой-то мелодрамы,  где  героиня  напомнила  ей  Любу  Горохову,  вдруг
вспомнила о своей подружке и решила позвонить Елене Андреевне. Она  была
очень удивлена, когда услышала, что Люба еще не возвращалась. Тогда  она
решилась и набрала номер Миши.
   Трубку  долго  не  брали,  а  когда  взяли,  голос  у   мужчины   был
недовольный. "Разбудила", - подумала она.
   - Это Миша?
   - Да.., кто это? Свет, это ты?
   - Нет, это подружка Любы. Знаете, ее до сих пор дома нет. Она у вас?

***

   Но вместо ответа бросили трубку. "Гад.
   Паршивец. Свинья. Ненавижу".
   Вера встала и налила себе коньяку. Как ни странно, но уже очень скоро
глаза ее начали слипаться, и она, намаявшаяся за целый день  и  уставшая
смертельно, погрузилась в теплое и тихое облако целительного сна.
   Все следующее утро она провела за  уборкой.  Так  случилось,  что  ей
никто из клиентов не звонил, и она сочла это знаком свыше - пришла  пора
отдыха и покоя.
   Единственно, что беспокоило ее, -  это  отсутствие  Любы.  Когда  все
домашние дела были переделаны,  Вере  в  голову  пришла  мысль  еще  раз
заявиться к Мише Николаиди и с невинным видом спросить, не знает ли  он,
где  Люба.  Квартирная  хозяйка  Любы,  Елена  Андреевна,  в  телефонном
разговоре  с  Верой  намекнула,  не  сдержавшись,  что   "Любка,   поди,
обслуживает этого борова и рада даже малому". Она имела в виду, что Любе
платят лишь за уборку, стирку и готовку, а за пользование ее  молодым  и
здоровым телом - ни гроша. Но Вера промолчала в ответ. Она считала,  что
это не ее, хозяйки, дело, которая и сама дерет с Любы три шкуры.
   К дому  Николаиди  она  подошла  около  двух  часов  дня.  Поднялась,
позвонила. Она была готова к грубости и даже припасла на случай, если  в
свой адрес услышит какую-нибудь гадость, тоже пару соленых фраз.  Но  на
этот раз Миша вел себя иначе.
   Открылась дверь, и Миша с позеленевшим (с перепою,  не  иначе)  лицом
тупо уставился на Веру.
   - А-а... Это опять вы? Любы нет, говорю же, она еще вчера ушла.
   Но Вера и сейчас видела на полочке,  на  расстоянии  вытянутой  руки,
рыжую кошечку с огромными зелеными глазами - связку  Любиных  ключей,  а
потому вдруг почувствовала к Николаиди чувство  физического  отвращения.
Неужели он такой же, как и  Александр  Викторович?  Бедная  Люба...  Она
стерпит от хозяина все, что угодно,  только  бы  не  потерять  место.  А
что... А что, если он ввел ей наркотик и теперь Люба спит ?
   - Тогда еще раз извините, пожалуйста...
   Просто это на Любу не похоже...
   И она молча повернулась и пошла к лифту. Что касается  Николаиди,  то
он (в полосатом красном халате, шлепанцах на босу ногу и с сигаретой  во
рту), в отличие от первого раза, когда в сердцах чуть не прихлопнул Веру
дверью, даже постоял какое-то  время  на  пороге,  глядя  посетительнице
вслед. Может, хотел сказать что или просто задумался? Во всяком  случае,
звук запираемых замков Вера услышала, когда была уже у лифта.

***

   День выдался солнечный, теплый, и Вера, достав из сумочки фотоаппарат
Александра Викторовича, зашла в первый  попавшийся  ей  на  глаза  пункт
проявки и печати "Кодак". После того как девушка за прилавком  заправила
в фотоаппарат новую пленку, Вера вышла  на  залитый  солнцем  бульвар  и
попросила  проходившего  мимо  мужчину  сфотографировать  ее   на   фоне
цветочной клумбы. Ей так понравилась эта ее  неожиданная  затея  заиметь
свои нормальные фотографии (в отличие от тех,  которые  коллекционировал
мерзкий Александр Викторович;  фотоаппарат  она  прихватила  из  дому  в
надежде, что все-таки встретится с Любой и они  пощелкают  друг  друга),
что она почти  целый  час  приставала  к  незнакомым  людям  с  просьбой
сфотографировать ее то возле памятника Чернышевскому, то на фоне фонтана
у цирка, то сидящей в сквере на скамейке в окружении цветущих роз. И вот
тогда-то ей и пришла в голову мысль проследить за квартирой Николаиди  и
обессмертить совершенно другие сюжеты. А что, если он сейчас был дома не
один и кто-то из его подвыпивших дружков прятался где-нибудь  в  глубине
квартиры.., с Любой? С бесчувственной Любой ? Ведь не могла же Люба уйти
оттуда без ключей! Не могла! Не могла-а!
   И почему у него было такое зеленое лицо, такие  больные,  воспаленные
глаза, словно он провел мучительную бессонную ночь? Нет, что-то здесь не
так.
   Вера, наскоро перекусив в  кафе,  где  подавали  плоские  и  холодные
гамбургеры с сухими сплюснутыми котлетами и листком зеленого (прямо  как
лицо у Николаиди!) салата, поехала домой, переоделась в удобную  одежду,
обула  кроссовки,  нацепила  солнцезащитные  очки  и  вернулась  к  дому
Николаиди.  Во  дворе  среди  зелени  сгорбатившихся  ив,  на  маленькой
скамейке, она  устроила  вполне  удобный  наблюдательный  пункт.  У  нее
оставалось еще десять кадров - как раз для того,  чтобы  запечатлеть  на
пленке выходящую из подъезда Любу с каким-нибудь мрачным и бледным типом
(если  не  самого  Николаиди,  под  ручку  выводящего  Любу  из  дома  и
помогающего  ей  сесть  в  такси)...  И  если  вдруг  окажется,  что  ее
предположения верны и что  Любу  держали  в  квартире  для  определенных
целей, она хотя бы будет знать в лицо этих мерзавцев...
   Ну и что с того? Ну, узнаешь  ты,  кто  был  с  ней  все  это  время.
Дальше-то что? Мужчины как правили миром, так и будут продолжать править
им. Что позволено  Юпитеру...  Это  была  любимая  поговорка  Александра
Викторовича.
   И Вера вдруг поняла, что ее затея с фотоаппаратом - не что иное,  как
дающее о себе знать неудовлетворенное желание мести, и что ничего, кроме
потраченного впустую времени, это, конечно же, не принесет.
   Она вышла из своего зеленого укрытия,  зашла  в  телефонную  будку  и
набрала номер Елены Андреевны. Люба не возвращалась.
   Тогда Вера, перед тем как уйти, решила еще раз подняться  к  Мише.  И
вот тут ей повезло. Остановившись перед его запертой дверью,  она  вдруг
услышала голоса. Много мужских голосов. И хотя ни одного слова  было  не
разобрать, она поняла, что у Миши скандал. Мужики ругались,  выкрикивали
что-то, но где-то очень далеко, за дверями, стенами, комнатами...  Когда
же шум приблизился и она поняла, что в любую минуту  может  распахнуться
дверь и ударить ее, Вера взлетела на один  лестничный  пролет  наверх  и
замерла там, прижавшись к левой стене, чтобы никому, кто бы ни вышел  из
Мишиной  квартиры,  она  не  попалась  на  глаза.   Так   и   случилось.
Распахнулась дверь, причем так сильно, что ударилась о косяк.
   Из квартиры вышло сразу несколько человек. Она поняла это  по  шагам,
характерному мужскому покашливанию и тяжелому возбужденному дыханию. Они
молча вызвали лифт, и, когда спустя некоторое время вошли в него,  брань
и крик продолжились...
   Затем все наконец стихло.
   Дождавшись,  когда  лифт  опустится  до   первого   этажа,   Вера   с
фотоаппаратом  подбежала  к  окну  и  приготовилась  снимать,  но   была
разочарована - ветви деревьев скрыли от нее вышедших из подъезда  людей,
и она успела лишь увидеть отъезжавшую черную иномарку. Машина так быстро
выехала со двора, что снимать ее было бессмысленно - номера все равно не
было видно. Зато Вера вдруг поняла, что в квартире Николаиди этой  ночью
случилось что-то нехорошее, страшное и что эти  мужики,  которые  сейчас
орали  за  дверями,  наверняка  те  самые,  что  приходили  к  Мише   на
мальчишник. Это они ели приготовленный Любой форшмак,  сациви,  хлестали
водку и пиво, а потом...
   А вот что было потом - можно было  только  догадываться.  И  Вера  бы
никогда не обратила внимания на исчезновение Любы Гороховой, если бы  не
знала ее достаточно  хорошо.  Вот  если  бы,  к  примеру,  на  ее  месте
оказалась Вера, то есть исчезла бы на какое-то время и не давала о  себе
знать, то Люба так бы не переполошилась. Она знала, что Вера ведет такой
образ жизни, при котором возможно все, а уж тем более длительные отлучки
из дома. Вера, как и любая другая  незамужняя  женщина,  могла  запросто
поселиться на недельку-другую на даче у своего любовника или, никому  ни
о чем не докладывая, улететь в Сочи, к примеру... Но это  Вера.  Что  же
касается Любы, то она жила на виду, и практически о каждом ее шаге знали
либо Вера, либо Елена Андреевна. У Любы было мало маршрутов, и  все  они
могли быть  просчитаны  наперед:  Николаиди,  рынок,  магазины,  аптека,
поликлиника... И еще - ключи. На связке - Вера уже дважды видела  ее  на
полочке в квартире Николаиди - были  все  жизненно  важные  для  Любиной
жизни ключи: общий - от квартиры Елены  Андреевны;  свой,  личный  -  от
комнаты, которую она там снимала; от почтового ящика - только она  им  и
пользовалась (Елена Андреевна покупала газеты в киоске и ни от  кого  не
ждала писем в отличие  от  романтичной  Любы,  мечтавшей  о  любовных  и
адресованных ей письмах); от квартиры Миши Николаиди  -  несколько  штук
(Люба рассказывала, что Миша очень  боится  квартирных  воров);  от  его
почтового ящика, который ломился от газет  и  деловых  писем...  Она  не
могла уйти, оставив эти ключи у Миши. И если бы ушла,  то  уже  сто  раз
успела бы вернуться...
   Вера вышла на улицу и вновь позвонила.
   На этот раз Мише. Но трубку никто не взял.
   Это означало, что либо Миша дома и не желает брать  трубку,  либо  он
уехал со своими друзьями на черной иномарке. И еще -  там  нет  Любы.  А
если она и есть, то по каким-то неизвестным причинам не может подойти  к
телефону. По каким причинам? И вообще где она?
   Вера вернулась в утопающую в теплой и душной  тени  зеленую  арфу  из
ивовых веток, села на скамейку и приняла решение  ждать  появления  Любы
или Николаиди до победного конца.
   Она и сама не  ожидала  от  себя  такого  упорства.  Кроме  того,  ее
одолевало здоровое любопытство. Чтобы не возникало чувство того, что она
попусту тратит время, Вера иногда заходила в телефонную будку и  звонила
- то Елене Андреевне, то Николаиди. Любы не было.
   Вечером Вера поняла,  что  устала  и  проголодалась.  Когда  какой-то
мальчишка вышел во двор с ломтем ржаного хлеба (в детстве  мама  и  Вере
давала с собой точно такой  же  вызывающе-дразнящий  бутерброд,  политый
подсолнечным маслом и посыпанный  солью),  Вера  поняла,  что  близка  к
голодному обмороку... Оглядев пустынный, если не считать трех ребят  лет
по  двенадцать-тринадцать,  облепивших  сломанную,  выкрашенную   желтой
краской карусель, двор. Вера мелкими перебежками бросилась за угол дома,
в ларек, где купила коробку с бисквитным рулетом и банку колы.
   Вернувшись в свое укрытие, она, не  сводя  с  темных  окон  Николаиди
глаз, съела весь рулет и выпила колу. Но проходили часы, наступила  ночь
- и никаких изменений. Вера уснула. Проснулась от  холода.  И  вдруг,  к
своему ужасу, увидела, что окна в Мишиной квартире  освещены.  Он  дома.
Или она?
   Кто?  Вера  бросилась  к  телефонной  будке,  позвонила  Мише,  Елене
Андреевне - результат тот же. С той лишь разницей, что на этот  раз  она
точно знала - Миша не хочет брать трубку. Вера взглянула на часы  -  два
ночи. Вот это да! Ее внезапно охватило новое для нее чувство - злость на
исчезнувшую Любу. Люба... Она, возможно, ушла от Николаиди вчера с одним
из Мишиных дружков, влюбившись, скажем, в него. Или наоборот - он в нее.
Любовное чувство могло ослепить  Любу  настолько,  что  она  забыла  про
ключи, оставленные у Миши... И из-за этой рыжей  потаскухи  Вера  сейчас
мерзнет, рискуя схватить воспаление легких... Вера вышла  из  телефонной
будки и собралась было уже покинуть двор, как услышала  шум  работающего
лифта. В такой час?
   Она отбежала от дома и задрала голову  вверх  -  в  Мишиной  квартире
оставалось освещенным только одно из трех окон.
   И тут в подъезде послышались небольшой  шум,  приглушенные  голоса...
Вера с бьющимся сердцем спряталась  за  дерево,  то  самое  дерево,  чья
пышная крона помешала ей днем увидеть пассажиров большой черной  машины,
и замерла. Колени ее  подкосились,  когда  она  увидела  двух  мужчин  в
черных, с прорезями для глаз, шапках, надвинутых по самое  горло  (одним
из них был сам Миша, она узнала его по фигуре), выносивших  из  подъезда
нечто продолговатое и тяжелое, завернутое в белую простыню.
   Это был человек. Это могла быть Люба. Это и была Люба. Неживая  Люба.
Вера это прочувствовала до болезненного спазма в затылке, до тошноты...
   Вера непослушными руками достала фотоаппарат и принялась щелкать один
кадр за другим. Откуда-то из кустов  выехала,  мягко  урча  мотором,  та
самая черная иномарка, из которой вышло  еще  трое  в  таких  же  черных
трикотажных шапках с  прорезями.  Они  принялись  открывать  багажник  и
помогать укладывать туда белый кокон. Затем все сели в машину (номер был
нарочно заляпан грязью) и уехали.
   А Вера все щелкала и  щелкала,  не  в  силах  остановиться.  Зубы  ее
клацали от страха, а все тело словно превратилось в гигантскую сосульку.
Так холодно бывает лишь зимой, когда на улице градусов десять мороза...
   Теперь только бы фотоаппарат не подвел...

Москва, 2000 г.

   Остановившись перед дверью, ведущей в свою квартиру, Валентина  вдруг
вспомнила о ключах. У нее не было ключей. В большом пакете,  который  ей
передал Кайтанов с теплой одеждой и продуктами, их не было.
   - Иуда, где ключи?
   - А разве у тебя их нет?
   Она разозлилась на него так, словно это он был  виноват  в  том,  что
случилось с ней и  с  Кайтановым.  И  едва  сдерживала  себя,  чтобы  не
нагрубить ему, не оскорбить.
   - Что будем делать? - Она в порыве отчаяния навалилась,  почти  легла
на дверь, нажав на ее гладкую и холодную, желтого металла ручку, и вдруг
почувствовала, что падает, скользит... Иуда едва  успел  подхватить  ее.
Дверь распахнулась, и они оба ввалились туда. - Иуда! Двери не  заперты!
- Слезы душили ее. Это означает лишь одно: он не успел их запереть... Он
может лежать сейчас где-нибудь  с  простреленной  головой...  Убийцы  не
заперли за собой двери...
   Господи, помоги мне...
   Она бросилась в глубь квартиры и, быстро обойдя ее на подкашивающихся
ногах, поняла, что ни живого, ни мертвого Кайтанова здесь нет.
   - Валя, да успокойся ты... Он мог оставить двери открытыми, чтобы  мы
могли войти сюда. Понимаешь, все разом навалилось на него, и  он  просто
не сообразил сначала отдать мне ключи, а потом, уже когда  вспомнил  про
них, вернулся или послал кого-нибудь из своих людей, чтобы  они  открыли
двери. Другое ничего в голову не лезет...
   - Так. Надо успокоиться. Иуда, я сейчас начну собираться, а ты иди за
своей машиной, как договаривались. Я уложусь минут в сорок,  максимум  в
час. Как ты думаешь, мне грозит что-нибудь  за  это  время?  Сюда  может
кто-нибудь нагрянуть? Мне есть чего опасаться?
   - Дело в том, что те, кто сейчас ищут твоего мужа, уверены, что ты  в
милиции...
   Еще никто, кроме следователя и прокурора,  естественно,  не  знает  о
том, что ты на свободе.
   - Но у  тех  людей,  что  охотятся  за  Левой,  могут  быть  связи  в
прокуратуре...
   И они, узнав, что  я  сейчас,  скорее  всего,  нахожусь  дома,  могут
приехать сюда...
   Тут взгляд ее упал на телефон, она схватила трубку.
   - Слава  богу,  работает.  Вот  что,  Иуда,  беги  за  машиной,  а  я
хорошенько запрусь и никого не впущу. Когда  вернешься,  позвонишь  пять
раз, и я буду знать, что это ты.
   Иуда  ушел,  а  Валентина  без  сил  рухнула  в  кресло.   Мысли   ее
разбегались, как мыши от вспыхнувшего света в темной кладовке.
   Они ускользали, растворялись в  надвигавшемся  на  нее  страхе  перед
неизвестностью.
   А еще она боялась потерять Кайтанова.
   Смертельно боялась. Вот уж тогда ей точно незачем будет жить.

***

   Настойчивый приторный запах преследовал ее вот уже  несколько  минут,
что она находилась в квартире. Немного придя в себя  после  ухода  Иуды,
Валентина поняла, что так