окойный тон подействовал на меня, как  ушат  холодной  воды  на
мартовского кота.
     - Я вижу, вы разволновались, - продолжал  он.  -  Ладно,  хотя  вы  и
испачкали мне пол, я сдержу свое слово и отпущу вас. Подумайте на досуге о
моем предложении, а позже мы найдем способ связаться с вами.
     Я не заметил ни жеста,  не  услышал  ни  слова  команды,  но  тяжелая
портьера на  боковой  двери  отошла  в  сторону,  открыв  стоящих  за  ней
молчаливых  рослых  парней  в  пятнистой  десантной  форме  с   автоматами
наперевес.  Один  даже  держал  немецкий  пулемет  МГ-42.  "Так  вот   чем
объясняется их хладнокровие! - с некоторым  разочарованием  подумал  я.  -
Стоило мне пересечь невидимую черту, как струя пуль срезала  бы  меня".  Я
бросил кинжал на пол.
     - Проводите гостя, - произнес человек в халате. Нужно  отметить,  что
за все это время остальные не проронили ни слова, выражая свое отношение к
происходящему лишь редкими кивками да покашливанием.
     -  Вам  завяжут  глаза,  советую  не  сопротивляться,  -  сказал  мой
собеседник, и голос его прозвучал для меня, как удар похоронного колокола.



                                    18

                                                 Хрущi над вишнями гудуть.
                                                                Т.Шевченко

     Несмотря на  мои  опасения,  меня  действительно  отпустили  живым  и
невредимым. Я мог представить, какие чувства  испытывали  охранники  после
того, как я вопреки всем их стараниям "испачкал пол"  в  холле  босса.  Но
дисциплина в этом клане была настолько сильна, что  они  не  выдали  своих
эмоций  ни  единым  неприязненным  взглядом,  лица  их   были   совершенно
бесстрастными, как будто происходившее их никак не касалось. Мы расстались
в лесу, и пока я развязывал руки и снимал повязку с глаз, пока  добирался,
то и дело спотыкаясь в темноте о корни деревьев и продираясь сквозь кусты,
до шоссе,  пока  дождался  машины,  водитель  которой  не  побоялся  взять
незнакомого человека, прошла большая часть ночи.
     Итак, первый ход сделали они, и  следовало  воспользоваться  этим.  Я
проявил достаточно твердости, чтобы мое согласие сотрудничать  с  ними  не
выглядело бы игрой в поддавки.  Теперь  надо  было  бросить  им  настолько
жирный кусок, чтобы  они  увлеклись  его  смакованием  и  поверили  в  мою
искреннюю  готовность  работать  на  них.  Таким  куском  сала  на  крючке
мышеловки стала фотокопия текста шифровки, которую я  сохранил  на  всякий
случай, отдавая материалы о "Суассоне" своему преемнику. Ясно  видимые  на
отпечатке реквизиты не оставляли сомнений в подлинности документа.  Взамен
я получил десять тысяч долларов крупными купюрами, и ко всем моим  заботам
прибавилась еще одна: куда спрятать  эту  пачку,  чтобы  ее  не  обнаружил
случайный квартирный вор. О своей "измене долгу" я не  стал  информировать
начальство, опасаясь,  что  это  сразу  же  станет  известным  моим  новым
работодателям. Такая временная двойная игра иногда практиковалась,  и  то,
будет  ли  она  наказана  или  одобрена,  зависело  только  от   конечного
результата. "Победителей не судят", это изречение  Екатерины  II  все  еще
имело силу. Ну, а если потерпишь поражение, то получишь за все сразу -  по
совокупности, как говорится  в  Уголовном  кодексе.  Руководство  в  таких
случаях становилось в позу Пилата и умывало руки, не желая в то  же  время
сковывать инициативу, которая при  удаче  могла  принести  заслуженные  по
должности лавры.
     Но как, однако, жизнь вносит свои коррективы в  самые,  казалось  бы,
тщательно  разработанные  планы!  Мои  противники,  в  начале  нашей  игры
желавшие  только   отделаться   от   меня   любым   способом,   постепенно
"эволюционировали" до признания моих талантов, причем, не только в  умении
охранять свою шкуру и  скрываться  от  слежки.  Они,  точнее,  "человек  в
красном халате", ибо на лице старика-грека (или  армянина)  читались  лишь
неумолимая жестокость и безмерная алчность,  а  щеголь-"клубмен"  выглядел
довольно недалеким типом,  сообразили,  какую  пользу  могут  извлечь,  не
превращая меня в труп, а переманив, "перекупив" на свою сторону.
     Действительно, в  моем  послужном  списке,  тщательно  изученном  ими
вплоть до псевдонимов, числилось несколько дел, которыми я мог  гордиться.
Дела эти были  успешно  завершены  сугубо  интеллектуальным  методом,  "на
кончике  пера",   при   помощи   -   скажу   без   ложной   скромности   -
энциклопедических  обширных  знаний,  четкой  логики,  тонкой  интуиции  и
умелого использования вычислительной техники, а вовсе не физической силой,
отвагой и головоломными приемами из арсенала восточных единоборств.  Кроме
того, благодаря своему положению, я имел доступ ко многим интересующим  их
секретам...
     Словом, чем  дольше  я  над  всем  этим  размышлял,  тем  больше  мне
казалось,  что  десять  тысяч  долларов  -  мизерная  цена,  отчасти  даже
унизительная, за "аса" моего уровня. И если бы не моя заинтересованность в
том, чтобы "продаться",  стоило  бы  с  презрением  отвергнуть  их  жалкую
подачку. Но, увы,  приходилось  довольствоваться  тем,  что  дают.  Не  на
базаре!
     В настоящей игре я преследовал две ближайшие цели, хотя в перспективе
их могло быть гораздо больше.  Во-первых,  мне  хотелось  получить  вторую
часть ключевого параметра, которая была  записана  на  кольце  номер  два.
Во-вторых, уточнить, что имел в виду "человек  в  красном  халате",  когда
намекнул на некие грандиозные планы, в осуществлении которых я мог бы быть
им полезным. Интуиция подсказывала мне, что  эта  троица  замышляет  нечто
весьма серьезное.  Обстановка,  складывающаяся  в  стране,  способствовала
развитию организованной преступности, мелкие банды и  группировки  теневых
дельцов возникали повсюду, росли, как на дрожжах, и  тяготели  к  слиянию,
что давало им возможность осуществлять операции все более и более крупного
масштаба. Недаром в одном из перехваченных писем  известного  в  уголовных
кругах "вора в законе" была фраза, попавшая на страницы газет:  "Наступает
наше время!"
     Помимо всего, следовало позаботиться о  безопасности  Вероники.  Хотя
мой взрыв негодования после того, как главарь цинично заявил о возможности
взятия ее в  качестве  заложницы,  был  на  девяносто  процентов  игрой  и
преследовал целью спровоцировать охранников на рукопашный  бой,  в  исходе
которого я почти не сомневался и который был  нужен  мне,  чтобы  уйти  от
необходимости дать немедленный ответ на  сделанное  предложение,  я  успел
привязаться к этой девушке, и мне было жаль ее.  Пришлось  воспользоваться
служебным положением и достать две путевки в закрытый  санаторий,  где,  я
надеялся, она и ее тетка на какое-то время будут избавлены  не  только  от
угрозы похищения, но и от поисков все время  дорожающих  и  переходящих  в
разряд дефицита продуктов питания. Вероника сперва не хотела ехать,  но  я
так  красочно  живописал  все  прелести  свиданий   под   пальмами   и   в
романтических гротах, орошаемых брызгами водопадов, что она согласилась.
     После того, как я отвез Веронику  с  ее  дуэньей  в  аэропорт,  нежно
простился и усадил в самолет, мне пришлось во весь опор мчаться в  Боярку,
где, как было  договорено  во  время  предыдущей  встречи,  я  должен  был
"поговорить кое  с  кем".  Я  рассчитывал  получить  информацию,  которая,
возможно, позволит приблизиться  к  одной  из  упомянутых  целей.  Времени
оставалось мало, я пошел на обгон в  неположенном  месте,  и,  как  всегда
бывает, когда спешишь и опаздываешь, меня  остановил  флегматик-инспектор,
который, казалось, вообще не замечал того обстоятельства, что все  в  мире
существует в координатах минут и секунд. Хотя у него на руке и были  часы,
он ни разу не взглянул на них в продолжении всей нашей  дружеской  беседы,
тогда как  я  вертелся  будто  на  иголках.  Наконец,  сделав  необходимое
внушение, выполнив все формальности, он оставил меня,  чтобы  неторопливым
шагом направиться к очередной жертве  Правил  движения,  ожидавшей  его  с
обреченным видом на обочине.
     Когда я подъехал к условленному месту, было уже почти  двенадцать.  Я
решил, что опоздал, но из-за кустов справа от шоссе, вышел  подросток  лет
пятнадцати и решительно направился к моей машине.
     - Вы до дядька Митрофана? - спросил он, засунув голову  с  совершенно
выгоревшими на солнце волосами в окно правой дверцы, где по случаю  жаркой
погоды было опущено стекло.
     Получив утвердительный ответ, он, не спрашивая  разрешения,  залез  в
машину, и следуя его указаниям, я свернул на проселок.
     Через пять-шесть километров мы добрались до околицы, где среди старых
яблонь и груш виднелись редкие соломенные и крытые дранкой крыши низеньких
хат, белевших стенами сквозь буйные  поросли  крапивы  и  чертополоха.  Не
хватало только майских жуков, или хрущей, чтобы вспомнить строки Шевченко,
но бедняги уже много  лет  как  пали  в  неравной  борьбе  с  современными
инсектицидами.
     Покрутившись между плетнями, мы оказались рядом с хатой,  построенной
по меньшей мере три четверти века  назад.  Наклонившись,  я  вошел  сквозь
потемневшую от времени и дождей  дверь  в  узкий  коридорчик,  а  потом  в
комнату с низким, несколько  просевшим,  дощатым  потолком,  с  маленькими
окошками, в простенках между которыми висели украшенные вышитыми рушниками
рамки с размещенными  под  стеклом  разноформатными  -  от  паспортной  до
величиной с  открытку  -  фотографиями.  Меня  встретил  мешковато  одетый
крестьянин лет пятидесяти, плохо выбритый, так что седеющая щетина заметно
пробивалась на его подбородке и щеках.
     - Митрофан Степанович, - представился он.
     Если бы  не  известные  обстоятельства,  я  мог  бы  принять  его  за
бригадира захудалого колхоза. Правда, через несколько минут  после  начала
нашей беседы я повысил его  до  бухгалтера  или  учителя  математики,  лет
тридцать преподававшего в сельской школе,  словом,  представителя  местной
интеллигенции невысокого уровня, ибо по одежде он  явно  не  дотягивал  до
главного агронома или председателя колхоза. "Хитрый украинский  дядько"  -
таково было  мое  впечатление  еще  через  несколько  минут.  Но  к  концу
разговора я уже не знал, к какому  социальному  слою  принадлежит  сидящий
напротив  человек  в  дешевом  пиджачке  и  рубашке  с  мятым  воротником,
говорящий по-русски с обычным в этих краях сильным украинским акцентом, то
и дело сбиваясь на украинские слова и  обороты,  почесывающий  трехдневную
щетину и ерзающий локтями  по  накрытому  вышитой  скатертью  самодельному
столику. Он расспрашивал меня о жизни в городе, о моей  квартире,  о  том,
женат ли я, бывал ли за границей и о том, как там живут  люди...  Казалось
бы совсем невинными вопросами он  несколько  раз  едва  не  заставил  меня
угодить в логическую ловушку, после чего мне оставалось  бы  лишь  поднять
руки или с боем пробиваться к своей машине. Изо всех  сил  я  старался  не
выдать напряжения, с которым мне приходилось вести беседу.  Я  был  хорошо
обучен "защите легенд", знал все подвохи, к которым прибегают на допросах,
чтобы  расколоть  противника,  заставить  его  выдать  себя,  поймать   на
противоречиях, на незнании того, что он должен бы  знать,  как  свои  пять
пальцев, или, напротив, заставить проговориться о том, что  ему  никак  не
должно быть известным. Но тут мне пришлось  несколько  раз  столкнуться  с
новинками, причем, было такое впечатление, что он придумал их  экспромтом,
по  ходу  разговора,  хотя  каждая  из  них  могла  стать  при  надлежащей
разработке предметом если не диссертации, то во всяком случае  полновесной
научной статьи, доклада по спецкурсу. Невольная испарина выступила у  меня
на лице. И не мудрено  -  я  сражался  на  пределе  своих  возможностей  с
противником, интеллект и воля которого подавляли меня. К  счастью  в  хате
стояла духота, так что блеск пота можно было приписать внешним факторам, а
не внутреннему напряжению. Я  был  уже  на  грани  изнеможения,  когда  он
выпустил меня из своих железных тисков, отвел глаза от моего лица и встал.
     - Пойдем, Жека, выпьем чайку с медом на холодке, - так перевел он имя
Джек, под которым я ему представился, не скрывая, что это псевдоним.
     Мы напились чаю с душистым сотовым  медом  за  столиком  в  саду  под
вишней. Я держался начеку, так как понимал, что это чаепитие с обсуждением
сравнительных достоинств разных сортов меда всего лишь продолжение  беседы
в комнате,  только  по  другому  обставленное.  Задача  моя  была  сложной
вдвойне: мне приходилось не просто следить за расставляемыми им словесными
ловушками, но и делать при этом вид, будто я ни о чем не  догадываюсь,  не
подозреваю ни о каких подвохах, а совершенно искренне,  непринужденно,  не
задумываясь  особенно,  веду  дружеский  разговор  за   чашечкой   чая   с
гостеприимным хозяином.  Но  даже  и  здесь  нельзя  было  переигрывать  и
изображать  полного  простака.  Нужно  было  найти  такую   психологически
убедительную грань между  настороженностью  и  откровенностью,  что  самый
придирчивый режиссер не смог бы заявить: "Не верю".  Это  было  похоже  на
фехтование с искусным дуэлянтом,  настойчиво  нащупывающим  слабое  место,
чтобы, пробив защиту, вонзить туда шпагу, при том условии, что  все  время
приходилось делать вид,  будто  ты  совершенно  не  умеешь  фехтовать,  не
догадываешься о намерениях противника, а отражаешь удары  чисто  случайно:
"Фи, сударь, какая неосторожность - вы чуть не выкололи мне глаз!"
     Но всему плохому, так же, как и хорошему, приходит конец. Закончилось
и это мое испытание. Думаю, что я успешно  прошел  "фильтр",  потому  что,
когда приблизился к своей машине, в ней уже сидел тот самый подросток, что
служил мне проводником по дороге сюда. Он держал в руках  глиняный  горшок
довольно солидных размеров, завязанный сверху пергаментной бумагой.
     - Це вам вид дядька Митрофана, медку до чаю -  сказал  он  ломающимся
голосом. - Бо хиба в городи мед? Один цукор!
     "Вкушая, вкусих мало меду...", - вспомнил я. Авось,  в  этом  подарке
нет ничего такого, что заставило бы меня произнести  окончание  известного
библейского стиха: "И се, аз умираю..."
     Скромный пасечник выполнял, очевидно, роль "детектора  лжи",  гораздо
более эффективного, чем  электронный,  который,  впрочем,  тоже  наверняка
имелся на вооружении у моих  противников.  "В  следующий  раз  меня  будет
проверять какой-нибудь экстрасенс, местная баба Ванга", -  подумал  я.  Но
такие вещи действуют на тех, кто в них верит, хотя бы подсознательно, а не
на такого скептика, как я. Бабы  Ванги  я  не  боялся,  тогда  как  хитрый
"пасечник", владеющий самыми современными психологическими  приемами,  был
опасен по-настоящему.
     Но несмотря на то, что с меня сошло семь потов, и не только от чая, я
ни на шаг не продвинулся, как надеялся, направляясь сюда, ни  к  одной  из
намеченных целей.



                                    19

                                             Не стая воронов слеталась
                                             На груды тлеющих костей,
                                             За Волгой, ночью, вкруг огней
                                             Удалых шайка собиралась.
                                                                  А.Пушкин

     Вероятно, я все же выдержал испытание, так как через  несколько  дней
меня  пригласили  в  место,  разительно  отличающееся  от  скромной   хаты
Митрофана Степановича. Правда, и проводником у меня на  этот  раз  был  не
белоголовый подросток, похожий на  классического  литературного  пастушка.
Меня опекали серьезные взрослые дяди в  элегантных  современных  костюмах,
тщательно начищенных туфлях и при галстуках. Они приняли все меры, чтобы я
не смог определить, куда именно меня привезли в  "рафике"  с  зашторенными
окнами.
     После того, как с моей головы сняли глухой светонепроницаемый капюшон
(повязка на глазах, видимо, показалась им  недостаточно  надежной),  после
тщательного обыска, исключающего всякую  возможность  пронести  какой-либо
"жучок", после  прохода  сквозь  камеру,  где,  как  я  предполагаю,  меня
просветили рентгеном на предмет выяснения, не таится ли в  глубинах  моего
организма что-нибудь опасное - не для  моего  здоровья,  разумеется,  -  я
оказался в помещении, напоминающем конференц-зал крупной фирмы или научной
организации. Светильники  с  люминесцентными  лампами,  расположенные  под
высоким потолком,  освещали  ряды  кресел,  сцену  со  столом  президиума,
трибуну докладчика. Панно на заднике изображало пейзаж с крутыми  склонами
гор,  лесными  чащами  и  водопадами,  кресла  поблескивали  темно-зеленой
обивкой из искусственной кожи, тяжелые портьеры закрывали стены так, что я
не мог даже определить, были ли вообще  окна  в  помещении.  Тихо  жужжали
кондиционеры, поддерживая приятную прохладу, и, кроме этого, ни один  звук
не долетал  извне.  Зал  с  равной  вероятностью  мог  находиться  как  на
двадцатом этаже высотного здания, так и  на  глубине  нескольких  десятков
метров под землей, в каком-нибудь секретном комплексе, предназначенном для
укрытия элиты в случае атомной тревоги.
     Мои спутники указали на кресло  в  третьем  ряду,  очевидно,  заранее
зарезервированное для меня, и вышли в боковую дверь, рядом со сценой. Я не
спеша огляделся, стараясь не выказать неуместного любопытства. Кроме  меня
в зале находились сотни полторы-две людей, в том числе  несколько  женщин.
Присутствовавшие располагались поодиночке и небольшими группами в передней
половине зала. Хотя у меня отличная, к тому  же  специально  тренированная
зрительная память, я не заметил ни одного знакомого лица, несмотря на  то,
что за последнее время просмотрел немало альбомов с фотографиями известных
и не очень известных преступников, дельцов теневой  экономики,  взятых  на
заметку деятелей искусств и тому подобное. Эти же люди почему-то не попали
в круг внимания органов, хотя все говорило о том, что они представляют для
них немалый интерес. Впрочем, учитывая, что за последние тридцать лет чуть
ли не треть взрослого населения страны прошла через места заключения и так
или иначе  соприкасалась  с  преступным  миром,  в  этом  не  было  ничего
удивительного: просто на всех не хватило бумаги и фотохимикалиев.
     По залу прошел тихий гомон -  на  сцену  вышли  несколько  человек  и
расселись за столом президиума. В отличие от обычных собраний, он  не  был
накрыт красной скатертью. В зале, насколько я мог заметить, вообще не было
ничего красного - ни портьер, ни драпировок,  ни  обивки  мебели,  даже  в
нарядах немногочисленных женщин, даже на  галстуках  мужчин  -  ни  одного
красного пятна.  "Красное  -  западло",  -  вспомнил  я  старое  воровское
правило. Я забыл это табу, но к счастью, хотя и  чисто  случайно,  на  мне
тоже не было ничего такого, что могло бы вызвать раздражение  придирчивого
блюстителя уголовных традиций или зоркого племенного быка.
     Другим отличием было отсутствие  привычного  ритуала  встречи  членов
президиума. Не было ни  аплодисментов,  ни  исполняемого  стоя  гимна,  ни
снисходительных  кивков  и  сановных  рук,  поднимаемых  в   успокаивающем
ликование зала жесте. Обращаясь к присутствовавшим, председатель  собрания
и выступающие употребляли слово "друзья" или "братья", последнее придавало
собранию оттенок религиозного сборища какой-то подпольной секты.
     В остальном, мероприятие мало разнилось от десятков, если  не  сотен,
собраний, совещаний, конференций и симпозиумов, на  которых  мне  довелось
побывать, даже скука, написанная на лицах  сидящих  в  зале  и,  казалось,
витающая в воздухе, была точно  такой  же,  обволакивающей  и  усыпляющей.
Несколько необычным было лишь обилие  самой  современной  демонстрационной
аппаратуры и оснащение мест в зале. Я даже не сразу ра