что  ухаживает  за  какой-нибудь  смазливой   клиенткой,
обратившейся в его бюро, чтобы выследить неверного  мужа.  Но  спорить  не
приходилось.
     - Ладно, попытаюсь. Если получится, я тебе позвоню.
     - Хорошо, буду ждать три  дня.  Потом  предложение  аннулируется,  не
обижайся.
     Опять блефует. Кого он  может  взять  на  мое  место  -  я  один  был
действительно в курсе всего "Дела о бриллианте". Остальные знали лишь  его
фрагменты, чтобы их собрать, ему пришлось бы удвоить штат своей конторы.
     Как ни странно, меня отпустили легко, просто отмахнулись: езжай, мол,
куда хочешь. Местное  руководство  было  озабочено  неожиданным  заданием,
свалившимся из Центра.  Необходимо  было  разоблачить  и  пресечь  происки
"националистов", страшный призрак которых вечно  витал  над  Городом,  над
всей республикой. Правительство судорожно  пыталось  предотвратить  распад
империи на отдельные независимые  государства  и  прибегало  к  испытанным
рычагам. Где искать  этих  "националистов"  никто  толком  не  знал.  Если
руководствоваться признаком приверженности к идее "незалежности", то нужно
было  подозревать  десятки  миллионов.  Приходилось  зачислять   на   роль
"националистов" диссидентов, демократов, либералов и вообще неудобных  для
руководства людей, проявляющих нежелательную активность. Я тут  помочь  не
мог  по   причине   своей   малой   осведомленности   в   местных   тонких
взаимоотношениях. Словом, было не до меня.
     Когда  в  моей  московской  квартире  Игорь  Струпинский  выложил  из
портфеля папку с материалами по "Суассону", моим первым  побуждением  было
найти листок с текстом памятной записки. Но  я  сдержал  себя  и  медленно
перелистал все, страничку за страничкой, делая  вид,  что  вникаю  в  суть
написанного. Ничего нового я не нашел, частное сыскное агентство  "Аргус",
как назвал свою  фирму  Струпинский,  не  очень-то  преуспело  в  поисках.
Наконец, я добрался и до записки.
     Это  была  всего  лишь  копия,  выполненная  на  ксероксе,  но  копия
подлинника, а не моей фальшивки, которую  я  подсунул  Организации,  более
того - мошеннически продал  за  десять  тысяч  долларов...  Для  меня  эта
бумажка была опаснее скорпиона за пазухой. Если к подлиннику,  хранящемуся
в сейфе нашего архива, добраться было трудно, пожалуй, потруднее,  чем  до
реакторов атомной станции, то надежность хранилищ "Аргуса" вызывала у меня
сильное сомнение. Вот и сейчас Струпинский принес листок, в котором, как в
утином  яйце  Кащея,  заключалась  моя  смерть,  просто  так,  в   обычном
портфельчике, ехал, вероятно, на метро или в такси...
     Мне стало жарко, когда я подумал об автомобильной аварии,  в  которую
он мог попасть по пути  сюда,  -  и,  как  показали  последовавшие  вскоре
события, мои опасения были не беспочвенны. Строгость  правил  обращения  с
секретными документами, на  которую  я  столько  раз  сетовал,  считая  ее
излишней  бюрократической  волокитой,   чиновничьей   казуистикой,   вдруг
показалась мне вполне разумной и обоснованной. Я задернул шторы, и  мы  со
Струпинским уселись поудобнее за  письменный  стол,  разделивший  со  мной
столько тайн и участвовавший в стольких  ночных  бдениях,  кончавшихся  то
победами, то поражениями.
     Я попытался объяснить Игорю схему, по которой следовало анализировать
шифр памятной  записки,  логику  возможного  построения  текста  с  учетом
психологических особенностей автора и тому подобное. Риска с моей  стороны
не было никакого - вряд ли "Аргус", даже если там есть  ребята  потолковее
своего шефа, раскусит этот орешек, зная  лишь  половину  числа  параметра.
Поэтому, я старательно повторял моему гостю общий курс криптографии,  пока
глаза его совсем не остекленели, а челюсти не стала сводить  непреодолимая
зевота. Наконец, он не выдержал этой утонченной психологической пытки.
     - Спасибо, мы примем все твои советы во  внимание,  но  лучше  бы  ты
сам...
     - Знаешь что, оставь мне свои бумаги, я над ними еще  поработаю.  Три
дня, которые ты мне дал на размышление, еще ведь не истекли. Если я увижу,
что из этого может получиться толк, приму твое предложение. Это же в твоих
интересах,  посуди  сам,  зачем  тебе  платить  сотруднику,  занимающемуся
бесперспективной работой?
     Что-что, а считать деньги Струпинский умел. Он  сразу  же  сообразил,
что я прав. Однако, ему хотелось соблюсти  приличия,  поэтому,  он  сделал
вид, что колеблется. Наступила пауза,  и  в  тишине  я  отчетливо  услыхал
скребущий звук, который показался мне странно знакомым. Неужели мой старый
приятель,  серый  котенок,  заметил  возвращение  хозяина  и  решил  опять
навестить гостеприимную квартиру?
     - Извини, Игорь, тут один  старый  приятель,  можно  сказать,  клиент
пожаловал, я пойду, открою.
     - Что-что? Кто это? - засуетился он, сгребая в кучу бумаги со стола и
ища свой портфель.
     - Не беспокойся, дальше передней я его не пущу.
     Однако, уже направляясь к двери, я  засомневался  в  том,  что  верно
угадал личность неожиданного посетителя. У кошек довольно плохая память на
человека, хотя они и запоминают прекрасно место и дорогу. Вот если бы  это
была собака, тогда другое дело. Поэтому, подойдя к  двери,  я  прижался  к
стене рядом с косяком, снял с вешалки зонтик и затенил им смотровой глазок
- обычная предосторожность, которой нас учили.
     Это спасло мне жизнь.  Автоматная  очередь  прошила  тонкую  филенку,
полетели щепки,  куски  алебастра,  отбиваемые  срикошетившими  пулями  от
стены, посыпались на мой натертый паркет. Потом сильный удар вышиб полотно
двери совсем, в проеме мелькнула чья-то рука,  в  глубине  комнаты  тяжело
ухнуло и полыхнуло багровым пламенем. Игорь  закричал,  завизжал  каким-то
бабьим голосом, выскочил в прихожую, его брюки горели, лицо было черным от
копоти. Я подсечкой свалил его, сорвал с вешалки плащ и сбил пламя.  Когда
несколько секунд спустя с пистолетом в руке я рискнул  высунуть  голову  в
дверной проем, на площадке уже никого не было.
     Игорь, как показал  произведенный  мной  по  горячим  следам  осмотр,
остался практически невредим, только у колена левой  ноги,  на  внутренней
части сгиба, был небольшой ожог. Огонь мы потушили еще до приезда пожарных
и милиции,  которых  вызвали  перепуганные  стрельбой  и  взрывом  соседи.
Пришлось предъявлять документы,  после  чего  происшедшее  было  оформлено
протоколом  как  "пожар,  возникший  в  результате  взрыва  и   возгорания
телевизора". Самое смешное, что телевизора  у  меня  не  было  вообще.  Не
потому, что я такой уж противник подобного  времяпровождения  или  так  уж
сильно занят, что некогда  и  на  экран  взглянуть,  а  потому,  что  свою
портативную "Электронику" я на время командировки  в  Город  одолжил  Васе
Кившенко. Бедняга уже полгода ждал из  ремонта  свой  "Сони",  а  ему  все
отвечали, что нет импортных  трубок.  Честно  глядя  в  глаза  лейтенанту,
составляющему протокол, я заявил,  что  телевизор  полностью  уничтожен  в
результате высокой температуры в очаге пожара, и он не  посмел  возражать,
учитывая мой чин и место работы.
     Когда представители власти  уехали,  мы  стали  подсчитывать  убытки.
Квартира почти не пострадала, бомба, вероятно, была самоделкой, начиненной
черным порохом. Сорванная дверь, закопченные стены  и  потолок,  сломанное
кресло и полусгоревшая портьера  -  вот  и  весь  ущерб,  причиненный  мне
злоумышленниками. Я готов был отдать им на сожжение и вторую  портьеру  за
ту услугу, которую они мне невольно оказали, ибо кроме брюк Игоря, которые
пришли в полную негодность и восстановлению не подлежали,  огонь  повредил
принесенные бумаги, причем текст шифровки сгорел почти полностью. Это было
не совсем случайностью - во время тушения огня я схватил опасный листок  и
сунул его в самое пламя... Игорь, занятый своим ожогом, ничего не заметил.
     О продолжении работы по расшифровке с этим жалким обрывком  не  могло
быть и речи, мы отправили его в  мусорную  корзину  вместе  с  брюками.  Я
утешил Струпинского, пообещав ему снять новую копию, как только получу под
каким-нибудь предлогом доступ к хранящемуся в  архиве  оригиналу.  Но  это
мероприятие, естественно, откладывалось на неопределенное время. "Если  он
очень уж начнет приставать, подсуну  ему  ту  же  фальшивку,  которую  дал
организации, пусть ломает над ней голову", - решил я. Это,  кстати,  будет
мне выгодно и как подтверждение подлинности записки на  тот  случай,  если
активность Струпинского привлечет внимание людей Антона и они доберутся до
архива и рабочих бумаг "Аргуса".
     На моем переходе в агентство Игорь больше не настаивал. То ли на него
так подействовал нервный стресс после взрыва и полученного  ожога,  то  ли
стало жалко  денег,  то  ли  он  разуверился  в  моей  способности  быстро
разгадать шифр - не знаю. Он принял душ, надел мои запасные брюки, которые
пришлось подколоть булавками у пояса и подвернуть снизу, и  ушел  в  очень
плохом настроении, что вполне было объяснимо.
     А я достал из мусорной корзины полусгоревший  листочек,  сжег  его  в
пепельнице, разворошил пепел, потом кое-как приладил  дверь,  задвинул  ее
вешалкой и лег спать, стараясь не обращать внимания на острый запах  гари,
все еще стоявший в квартире, несмотря на открытые настежь окна.
     На  следующий  день  выяснилось,  что   покушение   совершила   банда
рэкетиров, которых недавно прижал "Аргус". Игорь признался, что  во  время
поездки ко  мне  заметил  преследующий  его  такси  черный  "фольксваген",
который, как он знал, принадлежал банде. Однако, они давно уже следили  за
ним чуть ли не в открытую, и он  проигнорировал  "хвост".  Меня  возмутило
такое легкомыслие, и я прямо заявил ему об этом. Мое возмущение  было  тем
более сильно и неподдельно, что я понимал, что могло  произойти,  если  бы
бандиты напали на него в дороге и захватили документы. Правда, об  этом  я
ему ничего не сказал.
     К счастью, для ликвидации банды, которая оказалась не  из  крупных  -
всего-навсего пятеро новичков, впервые вступивших на "тропу войны", - улик
нашлось более чем достаточно. К вечеру четыре бандита уже были за решеткой
следственного изолятора, уйти удалось только одному. Но он не  представлял
серьезной угрозы ни для меня, ни для "Аргуса",  приметы  его  были  хорошо
известны, и вряд ли он рискнет появиться в Москве в ближайшее время.



                                    26

                                                Допрос не кончен. Отвечай.
                                                                  А.Пушкин

     Возвратившись в Город, я позвонил Константину, чтобы узнать,  нет  ли
интересующих меня новостей. Но никто не снимал трубку. Поначалу  меня  это
не удивило, я знал, что  Эльвиру  отправили  к  бабушке,  матери  Людмилы,
которая жила в Николаеве, чтобы "вырвать ребенка  из-под  влияния  улицы",
хотя не думаю, что николаевская шпана лучше здешней. Людмила взяла  отпуск
за свой  счет  и  поехала  с  дочерью,  а  Константин  в  последнее  время
засиживался на работе допоздна, демонстрируя трудовой энтузиазм, поскольку
всюду шли сокращения, реорганизации, и он боялся остаться без  работы.  Но
после того, как в течение трех дней в трубке  раздавались  длинные  гудки,
это меня начало беспокоить. Что там  могло  случиться?  Неужели  им  снова
заинтересовалась Организация? Поводов как будто не было.  Только  позже  я
понял, что сам  косвенно  вызвал  этот  интерес.  А  пока  я  позвонил  на
телефонную станцию, потом в бюро  ремонта,  где  заявили,  что  аппарат  у
абонента совершенно исправен, просто никто не подходит к телефону.
     Все выяснилось на четвертый день. Ко мне явился посланец Организации,
уже приглашавший меня однажды на совещание, правда, тогда  он  приехал  не
один и не в "жигулях", а на "рафике". Я без расспросов сел в его машину, и
после нескольких часов езды по шоссе, ведущему на север,  -  на  этот  раз
глаза у меня не  были  завязаны  -  мы  оказались  в  небольшом  старинном
городке, чудом уцелевший собор которого виднелся издалека и  радовал  взор
своими стройными очертаниями - пока мы не подъехали ближе и я не увидел, в
каком он запущенном состоянии.
     "Жигули" остановились у мрачного серого здания, обнесенного  бетонным
забором, поверх которого шла колючая проволока. Можно  было  предположить,
что это  какая-то  база,  склад  или  небольшое  предприятие,  выпускающее
ширпотреб вроде алюминиевых мисок и ложек. Сквозь решетку входа можно было
видеть  захламленный  двор,  забеленные  известкой  грязные  стекла  окон,
металлические двери, когда-то выкрашенные суриком,  а  теперь  облезлые  и
ржавые...
     Нас встретил сгорбленный старичок,  типичный  сторож  при  заведениях
такого рода. У меня сложилось впечатление, что таких "божьих  одуванчиков"
специально назначают сторожами для  облегчения  работы  грабителей  и  для
того, чтобы вызвать потом сочувствие у судей. Не мог, мол, немощный старик
оказать достойное сопротивление громилам... Мой  провожатый  открыл  своим
ключом калитку в воротах, и, оставив машину на улице, мы прошли через двор
в здание. Очевидно, он  бывал  здесь  уже  не  раз,  потому  что  свободно
ориентировался в длинных темных коридорах.
     Мы зачем-то поднялись на второй этаж, прошли весь корпус, после  чего
снова спустились вниз, сперва на первый этаж, а  потом  в  подвальный,  по
узкой металлической лестнице. В плохо освещенном  подвале  была  еще  одна
дверь, рядом с которой висел пожарный щит с багром, огнетушителем, ведром,
свернутым в бухту брезентовым шлангом,  словом,  всем  набором  инвентаря,
которому по технике безопасности положено быть в складских помещениях. Мой
спутник нажал кнопку звонка, которую я сперва принял было за выключатель.
     Минуту спустя за дверью послышались шаги, раздался металлический лязг
и дверь со скрежетом отворилась на ширину,  достаточную,  чтобы  просунуть
голову. Выглянувший в  щель  человек  некоторое  время  рассматривал  нас,
потом,  оставшись,  очевидно,   удовлетворенным   осмотром,   гостеприимно
распахнул дверь во всю ширь. В свете, падавшем из  маленького  окошка  под
потолком, я мог рассмотреть его подробно.  Выглядел  он  довольно  мерзко:
совершенно лишенная волос шишковатая голова, красные, воспаленные веки без
ресниц, давно не  бритые,  одутловатые  щеки,  покрытые  экземой.  Он  был
обнажен по пояс, огромный, заросший рыжими волосами  живот  свешивался  на
покрытый ржавыми пятнами грязный фартук,  зачем-то  защищавший  еще  более
грязные и мятые серые штаны с подвернутыми манжетами. На ногах у него были
стоптанные тапочки без задников. "Если это местный повар, - подумал  я,  -
то никакая вежливость не заставит меня отведать его стряпню".
     - Заходите, - изобразил он на лице улыбку, обнажившую редкие,  гнилые
зубы. Запах чеснока донесся до меня с расстояния трех  метров.  Чеснока  и
плохого самогона.
     Мы переступили порог.
     Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, куда  я  попал.  Камера
пыток мало изменилась со времен барона Реджинальда Фрон де Б„фа  [персонаж
романа В.Скотта "Айвенго"], хотя учитывая техническую оснащенность зала, в
котором  проходило  совещание  руководителей   Организации,   можно   было
предположить, что электроника проникла и  в  эту  сферу  их  деятельности.
Шершавые бетонные стены с вмурованными тут и там кольцами и крюками самого
зловещего вида, цементный пол со  стоком  в  углу,  железный  совок,  лом,
какие-то ведра... Не было только цепей и кандалов,  их,  видимо,  заменяли
современные наручники. Потом я заметил аппарат полевого телефона с магнето
вызова. Кое-что из современного оборудования они все-таки применяли.
     Константин лежал на железной кровати с панцирной сеткой, руки и  ноги
его были привязаны проволокой к ее раме.  Похоже,  он  был  без  сознания.
Кроме него в камере были еще  трое  -  два  здоровенных  молодых  парня  с
одинаковыми лицами,  вероятно,  близнецы,  и  щуплый  человечек  в  очках,
сидевший в углу за простым столом, какие часто встречаются  в  учреждениях
невысокого  ранга.  На  столе  находился  японский  магнитофон,  аккуратно
разложенные папки и  стопки  бумаги  освещала  висящая  на  длинном  шнуре
лампочка под конусообразным жестяным абажуром.
     - Садитесь, пожалуйста, - вежливо  указал  на  ряд  стульев  у  стены
человек, привезший меня сюда.  Судя  по  избытку  посадочных  мест,  здесь
проходили и более многолюдные собрания, чем сегодня.
     Я подошел к письменному столу, взял из стопки чистый  листок  бумаги,
вытер им сидение крайнего стула и только после этого рискнул  сесть.  Меня
все время преследовало ощущение, что  все  здесь  покрыто  липкой  грязью.
Воздух в подвале был насыщен теплой влагой, почти паром, пахло гнилью, как
будто здесь сдохла крыса, в этом букете доминировал острый аммиачный запах
мочи.
     - Этот  человек,  -  продолжал  мой  гид,  указывая  на  Константина,
безучастно лежавшего на кровати, - бредит, произносит бессвязные фразы. Мы
просим вас помочь уловить в его словах рациональный смысл. Вы знаете,  нас
интересует все, что касается  некоего  "памятника",  стоящего  в  каком-то
"парке"... Вероятнее всего, он ничего  не  знает  точно.  Но  какие-нибудь
воспоминания детства, юности, случайно  замеченные  детали  поведения  его
отца... Любая мелочь может навести нас на верный след.
     Так вот к чему привели мои игры с компьютером! Беднягу  теперь  будут
потрошить, добираться до глубин подсознания, пытаясь ухватить какую-нибудь
ниточку,  ведущую  к  выдуманным  мной   приметам   места,   где   спрятан
бриллиант...  Воистину:  "Нам  не  дано  предугадать,   как   слово   наше
отзовется"! И я ничем не мог ему помочь.
     - Вы готовы? - спросил мой провожатый человека за письменным  столом.
Тот пощелкал кнопками  магнитофона,  поправил  идеально  сложенную  стопку
папок, которую я слегка  сдвинул,  когда  брал  листок,  взял  карандаш  и
приготовился, вероятно, стенографировать. Такое  дублирование  магнитофона
говорило  о  важности  информации,  а  также  о  старомодном  недоверии  к
техническим средствам записи.
     - Готов, - заявил он неожиданно мощным басом. Подобный голос  подошел
бы скорее человеку  большого  роста  и  могучего  телосложения,  богатырю.
Только однажды в жизни я столкнулся в жизни с подобным  контрастом,  когда
познакомился  с   актером-кукловодом,   поражавшим   меня   богатством   и
разнообразием модуляций своего низкого голоса.  Но  то  был  профессионал.
Лучше бы и этому типу использовать свой природный дар - петь, например, по
радио, чем прислуживать в застенке. И вскоре он действительно  убедится  в
этом.
     - Приступайте, - велел  мой  проводник.  Судя  по  всему,  именно  он
распоряжался процедурой допроса,  человечек  за  столом  вел  протокол,  а
открывший нам голопузый тип со своими помощниками-близнецами выполнял  всю
техническую часть работы.
     Один из близнецов подошел к крану, торчавшему из стены над стоком,  и
набрал полведра воды, потом плотно закрутил его. Я обратил  внимание,  что
сантехника в этом подвале была в полном порядке - из  крана,  после  того,
как его закрыли, не просачивалось ни капли. Когда смолк гулкий звон струи,
менявшей тон по мере наполнения ведра, наступила тишина. Близнец подошел к
кровати и одним махом выплеснул воду в лицо и на  грудь  Константину.  Тот
судорожно дернулся и замычал, заскрипел пружинами кровати.
     - Куда ходил отец? - четко и громко выговаривая каждое слово, спросил
мой провожатый. - Куда ходил отец? Где он бывал вечерами?
     Казалось, он продолжает прерванный несколько  минут  назад  разговор.
Наверно, в сумеречном сознании Константина промежутки времени определялись
только наступлением и исчезновением боли, поэтому, вполне вероятно, что он
действительно воспринимал долгое отсутствие  допрашивающего,  как  краткий
миг, маленький отрезок блаженного покоя.
     - Преферанс, - хрипло п