сть  текла
не так, как вода или спирт, а немного замедленно, казалось,  это  какой-то
густой, совершенно бесцветный и  прозрачный  сироп,  правда,  не  тягучий,
капли отрывались, не оставляя за  собой  длинной  нити-хвостика,  как  это
бывает с расплавленной смолой или густым клеем.
     И вот, когда флакон почти опустел,  над  поверхностью  жидкости,  как
островок во время отлива, показалась какая-то выпуклость... Еще  несколько
секунд, и на дне склянки остался  лишь  прозрачный  камешек,  величиной  с
косточку персика и примерно такой же формы, остро поблескивающий гранями в
лучах утреннего солнца даже сквозь мутное стекло.
     Я слил остатки жидкости и осторожно вытряхнул камешек на  белый  лист
бумаги.
     Жидкость не смачивала грани алмаза, ее остатки  впитались  в  бумагу,
образовав медленно расплывающееся  темное  пятно,  напоминающее  пятно  от
масла или какого-нибудь жира, а сам камень остался совершенно  чистым,  на
нем не было ни одной капли. Я переложил  его  на  сухое  место,  и  вокруг
бриллианта задрожали  радужные  зайчики.  Знаменитый  "Суассон"  предстал,
наконец, предо мной во всей своей красе, не  отягощенный  ни  замысловатой
оправой, ни обрамлением из более мелких самоцветов. Он  действительно  был
очень красив.
     Итак,  разъяснилась  последняя   загадка,   заданная   мне   Виктором
Богдановичем. Чтобы укрыть  бриллиант  от  случайного  нескромного  взора,
хитроумный профессор поместил  его  в  специально  составленную  жидкость,
показатель преломления которой был почти таким же, как у алмаза,  то  есть
2,417.  Погруженный  в  нее   "Суассон"   как   бы   "растворился",   стал
камнем-невидимкой, а сам сосуд казался пустым или наполненным  водой,  что
едва не ввело меня в заблуждение,  и  я  выбросил  его,  как  опорожненную
бутылку из-под пива, хотя эта "бутылка" стоила десять миллионов долларов.
     Моя ошибка извинительна, я принял жидкость  во  флаконе  за  дождевую
воду, а в воде, как я знал, бриллиант, в отличие от  бесцветного  сапфира,
который иногда пытаются  выдать  за  алмаз,  был  бы  хорошо  виден.  Этим
различием свойств сапфира и  алмаза,  кстати,  пользуются  ювелиры,  чтобы
распознать подделку.
     Стеклянный флакон был удобен еще и тем, что,  в  отличие  от  кожаной
коробочки, не гнил, не окислялся, как металлическая шкатулка,  его  нельзя
было обнаружить миноискателем.
     Когда мне удалось, наконец, оторвать взгляд от  сверкающего  чуда,  я
рассмотрел  флакон  внимательнее  и  обнаружил   на   его   плоском   боку
вытравленную плавиковой кислотой надпись: УКС.ЭС. Уксусная эссенция -  вот
что держала в нем мамаша  Константина,  работавшая  в  институте!  Подобно
большинству химиков, она использовала в быту лабораторную посуду. Хоть я и
не химик, но помню, как в студенческие годы мы сами держали пиво и квас  в
больших  бутылях  с  устрашающей  надписью:  СН3СОСН3.  И,  конечно,   она
запрещала своему сыну, любившему, как и все дети, острое  и  "кисленькое",
трогать флакон. Если бы посудину нашел Константин, он сразу узнал бы ее  и
ни за что не забросил бы в кусты.
     Я просидел за письменным столом часа полтора, не в  силах  оторваться
от созерцания бриллианта, и размышлял о его удивительной судьбе. Что  было
с ним до того, как он попал в семью графов Брайницких, через чьи  руки  он
прошел?  Наконец,  солнце  переместилось  и  перестало  играть  на  гранях
"Суассона". Только тогда я встал, вылил  загадочную  жидкость  обратно  во
флакон, решив, что надо будет позже отдать ее в лабораторию  на  анализ  -
для  полноты  картины.  Потом  убрал  в  комнате  и  с  облегчением   снял
бронежилет. Сделать это раньше мне было, конечно, недосуг.
     Бриллиант я завернул  в  носовой  платок  и  нарочито  небрежно,  сам
посмеиваясь над своей мальчишеской рисовкой, сунул в карман.  При  этом  у
меня мелькнула мысль, что случайная песчинка, попавшая туда во время  моих
ночных раскопок, может попортить это  произведение  ювелирного  искусства,
поцарапать его идеально отшлифованные грани. Но я тут  же  сообразил,  как
беспочвенны эти опасения - поцарапать самое твердое  в  природе  вещество!
Это мог бы сделать лишь другой алмаз, да только в последнее время я что-то
не находил их в своих карманах...
     "Надо бы выпить кофе", - подумал я. И тут резко зазвонил телефон.



                                    36

                                         Я пал, и молнии победней
                                         Сверкнул и впился в тело нож.
                                         Тебе восторг мой, стон последний,
                                         Моя прерывистая дрожь.
                                                                 Н.Гумилев

     Когда я снял трубку,  то  не  сразу  узнал  голос  Вероники,  так  он
изменился. Не осталось и следа мягких, вкрадчивых интонаций, придыханий  в
конце фразы, манерного растягивания слов. Она очень торопилась.
     - Ты еще здесь? Скорее уходи, они уже идут к тебе!
     Не стоило тратить времени на выяснение, кто такие "они",  и  как  она
узнала номер моего телефона. Я задал только один вопрос:
     - Ты дома?
     - Да. Уходи скорее!
     Но мне нужно было выяснить еще кое-что.
     - Ты одна?
     - Да! Не трать зря время, уходи, ты что, не понимаешь?!
     - Ладно, иду. Пока.
     - Прощай... И прости меня.
     Она положила трубку.
     Итак, она все-таки не сумела сыграть свою  роль,  данную  режиссерами
Организации, до конца. Я всегда считал женщин ненадежными  агентами  из-за
повышенной эмоциональности, хотя история дала немало примеров их блестящей
работы,   начиная   с   библейской   Юдифи,   Мата   Хари   -   знаменитой
танцовщицы-шпионки,  и  кончая  некоторыми  нашими  современницами,  имена
которых пока не стоит называть.
     Размышляя над этим, я гнал свои "жигули" по кратчайшему пути  к  дому
Вероники. Предупредив меня, она подписала себе смертный приговор,  и  люди
Организации не замедлят привести  его  в  исполнение,  как  только  у  них
найдется на нее свободная минутка. Но, вероятно,  сейчас  им  было  не  до
того, да и число  палачей  заметно  поубавилось  после  разгрома  ударного
отряда  и  произведенных  затем  арестов.  Поэтому,  когда  я  подъехал  к
знакомому двору, все еще загроможденному строительными панелями, почетного
караула там не было.
     Вероника открыла сразу, как будто стояла за дверью и ждала звонка.  А
может, так и было? Она показалась мне  очень  бледной,  но  когда  увидела
меня, щеки ее порозовели.
     - Ты... Это ты!
     - Да, как ни странно. Поехали.
     В отличие от меня,  она  не  задала  ни  одного  вопроса,  а  покорно
направилась  к  машине.  Нужно  было  увезти  ее  и  спрятать  куда-нибудь
подальше. Я знал одно подходящее  местечко,  а  пока  мы  ехали,  Вероника
многое мне  рассказала,  хотя,  чтобы  рассказать  все,  понадобилось  бы,
вероятно, кругосветное путешествие. Но и того, что я успел узнать, хватило
для оценки ситуации.
     Мой  непосредственный  начальник,  "парашютист",  как  я  привык  его
называть, оценив ситуацию в стране и свои перспективы, принял  предложение
мафии, о котором я догадался, когда у  Антона  возник  к  нему  повышенный
интерес. И первым его подарком своим новым друзьям  была  моя  голова.  Он
сообщил им адрес моей новой  квартиры,  дал  номер  телефона.  Сперва  они
хотели, чтобы Вероника вызвала меня - вот откуда она узнала мой номер,  но
потом, выяснив, что я еще ей не звонил, и, понимая, что если она  позвонит
мне первой, это покажется очень странным, решили не ждать, а зайти ко  мне
в гости и заодно пошарить в моих бумагах. Я думаю, Антон рассчитывал найти
там кое-какие сведения о "Суассоне",  который  был  бы  ему  сейчас  очень
кстати.
     Представив себе, как чужие грязные руки роются в моих вещах, я  резко
затормозил. В конце концов,  не  все  наши  работники  продали  свои  души
дьяволу. Можно позвонить "куда следует", как выражались  в  черной  памяти
тридцать седьмом году, пусть застанут моих "гостей" на горячем. Это займет
у меня всего лишь несколько минут. Вот, кстати, и телефонная будка.
     - Подожди немного в машине, не выходи.
     Я не хотел, чтобы кто-нибудь ее увидал. Потом я часто  вспоминал  эти
свои слова.
     Будка стояла на  углу,  метрах  в  двадцати  от  того  места,  где  я
остановил машину. Я закрыл за собой тугую дверь, чтобы случайный прохожий,
которому тоже понадобится позвонить, дожидаясь своей очереди,  не  услыхал
разговора, тема которого могла показаться ему интересной.
     Но тут я обнаружил, что автомат  не  работает.  Трубка,  несмотря  на
бронированный   кабель,   была   оторвана.   Край   непуганых   хулиганов,
благословенная страна развитого социализма! Я выругался про себя  и  вышел
из будки. Вторая находилась совсем рядом - за углом. Когда я вошел в  нее,
из переулка напротив медленно выехала салатная "волга".
     Мало ли салатных "волг" разъезжают по улицам  Города!  Но  на  всякий
случай я повернулся к ней спиной и сделал вид, будто  шарю  в  карманах  в
поисках монетки. Если даже это они, то вряд ли смогут узнать  меня  сзади,
сквозь мутное стекло, а когда  машина  эта  проедет,  я  вернусь  к  своим
"жигулям". Звонить отсюда не имело смысла, так как, хотя  трубка  на  этот
раз была на месте, сняв ее, я услыхал только немую тишину.
     И тут грохнул оглушительный взрыв. Меня  спасло  то,  что  я  был  за
углом, скрывавшим от меня "жигули". Осколки моей машины срезали почти  все
ветки с деревца, росшего на краю тротуара, а ударная волна вышибла  стекла
в доме, расположенном напротив, по диагонали перекрестка.
     Много позже, вспоминая подробности случившегося, - а для этого у меня
было достаточно времени, - я понял, что произошло. Они проследили меня,  и
когда я отъехал от дома Вероники, салатная "волга"  последовала  за  нами,
двигаясь  по  параллельным  улицам.  Сперва,  вероятно,  они  рассчитывали
проводить меня до самого конца, но потом сообразили, что добраться до  нас
потом будет трудно или вообще невозможно. Тогда они решили не  откладывать
вынесение приговора в долгий ящик.  Нужно  было  только  найти  подходящее
место. И когда  я  оказался  в  этом  относительно  малооживленном  районе
Города, когда остановился на  перекрестке,  решая,  по  их  предположению,
каким  путем  ехать  дальше,  салатная  "волга"  подобралась  по  переулку
поближе, но в то же время  так,  чтобы  не  оказаться  в  пределах  прямой
видимости - это предохраняло их от осколков и ударной волны.  Поэтому  они
не заметили, что я вышел из машины, и включили радиовзрыватель...
     Я долго не мог понять, когда и как  они  сумели  установить  на  моих
"жигулях" мину с дистанционным управлением - я всегда оставлял машину либо
в спецгараже Управления, либо в одном из "частных" гаражей моих  временных
квартир, а замки там были надежные. И только один-единственный раз...  Это
было в тот вечер, когда  я  познакомился  с  Вероникой.  Налетела  сильная
гроза, я забыл плащ и, опасаясь промокнуть под ливнем  до  нитки,  оставил
"жигули" во дворе, прямо у подъезда. Этого оказалось достаточно,  чтобы  с
тех  пор  я  ездил  буквально  на  бочке  с  порохом.  Правда,   судя   по
произведенному эффекту, мои "друзья" воспользовались более  современной  и
мощной взрывчаткой.
     Но все это я понял много  дней  спустя,  а  сейчас  мне  было  не  до
анализа. Я выскочил из телефонной  будки  и  бросился  за  угол,  к  своей
машине, хотя надеяться, что Вероника еще жива мог только такой идиот,  как
я, совершенно потерявший голову и зря демаскировавший себя. Если бы  я  не
поддался  естественному  порыву,  а  остался  в  будке   или   побежал   в
противоположную сторону, как  любой  напуганный  случайный  прохожий,  они
решили бы, что я погиб, что меня и мою спутницу разорвало на  куски,  и  у
меня появился бы шанс избавиться от дальнейшего преследования, по  крайней
мере, на некоторое время.
     Когда я завернул за угол,  перед  моими  глазами  предстало  зрелище,
достойное быть кадром американского боевика. От "жигулей"  осталась  груда
дымящихся развалин, в полыхающей  луже  бензина  чадно  горело  оторванное
колесо. Заслонившись от нестерпимого жара рукой, я сделал еще один шаг...
     Первая пуля ударила меня в левое плечо, вторая  чиркнула  по  правому
бедру. Выстрелов я не услышал, то ли оттого, что мои барабанные  перепонки
еще не оправились от грохнувшего  рядом  взрыва,  то  ли  потому,  что  на
пистолетах были глушители. Я обернулся,  выхватив  свой  ПСМ.  Обуревавшая
меня ярость требовала выхода.
     Их  было  трое.  "Немного  же  верноподданных  осталось  у   будущего
властелина мира! - подумал я, узнав Антона. - Он сам  вынужден  заниматься
грязной работой." Мои выстрелы  слились  в  одну  короткую  очередь.  Двое
охранников  свалились  сразу  же,  но  когда  я  поймал  на  мушку   самое
ненавистное лицо  и  нажал  на  спуск,  выстрела  не  последовало...  Я  в
растерянности взглянул на свой пистолет: кожух раствора остался  в  заднем
положении - я не заметил, как израсходовал весь магазин. Запасного у  меня
не было.
     Я отшвырнул  пистолет,  чтобы  не  отпугивать  противника.  Оставался
ничтожный шанс, что Антон получит подкрепление от сообщников, возможно еще
находящихся в "волге",  и  они  попытаются  взять  меня  живьем.  А  тогда
посмотрим, кто чего стоит.
     Еще одна пуля ударила меня в бок. Вот когда я пожалел,  что  был  без
бронежилета! Недаром мне так долго не хотелось его снимать. Теперь я стоял
безоружный и ничем не защищенный перед беспощадным противником.
     В отчаяньи я метнулся в ближайшую подворотню, чувствуя, как вместе  с
кровью меня оставляют силы. Короткий темный тоннель я преодолел,  цепляясь
за грязные стены. Низкий свод  с  облепленной  штукатуркой,  вечная  лужа,
протянувшаяся ручейком посредине... Я так устал, что  готов  был  остаться
здесь. Но впереди маячило светлое пятно выхода, и мне захотелось  еще  раз
увидеть солнце. А вдруг там есть какая-нибудь дыра, куда я смогу забиться,
спрятаться? На мгновение животный ужас охватил меня.  Но  тут  же  уступил
место холодному безразличию.
     Это был обычный старый двор, каких много в Городе, похожий на тот,  в
котором я вырос. Двухи трехэтажные дома из серо-желтого кирпича, маленький
скверик, обнесенный низкой  оградой,  в  нем  несколько  скамеек,  в  углу
детская песочница с  качелями.  Ни  одной  живой  души.  И  яркое  солнце,
высвечивающее все закоулки. Молчаливые темные окна равнодушно наблюдали за
истекающим кровью человечком, копошащимся внизу, тщетно  пытающимся  найти
здесь спасение.
     С трудом я  добрался  до  дерева,  росшего  у  самой  ограды  жалкого
скверика, и прислонился к его стволу спиной, чтобы встретить смерть  стоя.
Моя правая кисть ударилась о торчащую из земли трубу  ограды,  достававшей
мне почти до пояса. Я быстро сунул руку в  карман,  вытащил  завернутый  в
платок бриллиант и затолкал его как можно глубже в открытый  сверху  конец
ржавого  железного  столбика.  Матерчатый  комочек  провалился  в   темную
глубину.
     В эту минуту из черного прямоугольника подворотни появилась  знакомая
мощная фигура. Антон медленно вышел на освещенную солнцем часть  двора,  в
его  руке  был  пистолет,  ствол  смотрел  мне  в  грудь.  Он  приближался
осторожно, готовый выстрелить при любом моем движении.  Все-таки  он  меня
побаивался.
     Но когда он увидел, что я едва держусь на ногах, что я без  оружия  и
совершенно беспомощен, он остановился и  спрятал  пистолет  в  подмышечную
кобуру. Неизвестно откуда и каким образом, во всяком случае, для меня  это
и сейчас остается загадкой, в его руке появился нож, отточенный  клинок  с
коротким щелчком выскочил из рукоятки. Все так же медленно, но  теперь  не
из опасения, а растягивая удовольствие, он направился ко мне.
     Я понимал, что ему мало просто убить меня, что для утоления ненависти
ему необходимо услышать, как стальное лезвие с хрустом, напоминающим  звук
разрезаемого капустного кочана, вонзается в тело врага,  почувствовать  на
рукоятке  дрожь  моих  предсмертных  конвульсий,  вдохнуть  запах  горячей
крови... "Когда всаживаешь пулю, не чувствуешь, как она входит, а рогатину
- чувствуешь", - говаривал французский король Карл IX, а он  знал  толк  в
подобного рода занятиях.
     Первый удар сверху я с трудом успел парировать, подставив  предплечье
левой руки, которая совсем плохо меня слушалась из-за раны  в  плече.  Нож
все же разрезал мне руку и, скользнув по лучевой кости, поранил бок. Когда
Антон снова отвел нож для удара, у меня уже не было сил отбить его.
     - Прощай, Джек! - услышал я в последний раз низкий сочный голос.  Это
прозвучало, как прощание перед долгой разлукой. Лицо его сохраняло все  то
же  доброжелательное  выражение,  которое  всегда  появлялось   во   время
разговора со мной.  Так  гурман  ласково  смотрит  на  кудрявого  барашка,
предвкушая, какой сочинит шашлык из  милого  животного,  так  чревоугодник
гладит молочного поросенка, уже видя его на блюде с веточкой  петрушки  во
рту. Думаю, что в глубине души он не считал даже, что причиняет  мне  зло,
убивая меня, настолько он был  уже  неспособен  стать  на  место  другого,
настолько  ощущал  себя  центром  мироздания,  которое  создано  лишь  для
удовлетворения ЕГО желаний, в качестве поля деятельности его Я, реализации
ЕГО воли. Убить меня ему нужно и отчасти даже приятно, следовательно, и  я
должен быть доволен, что могу послужить ему хотя бы в  качестве  жертвы...
Мне трудно объяснить это, но в тот момент я читал в его глазах все,  самые
мельчайшие, самые сокровенные оттенки его  мыслей  и  чувств.  Между  нами
установилась почти телепатическая связь. Он был благодарен мне за то,  что
может убить меня, и если бы я внезапно умер без  его  помощи,  скажем,  от
разрыва аорты, он возненавидел бы меня гораздо сильнее, чем сейчас.
     Антон нанес мне бесхитростный удар в грудь, в область сердца.  И  это
был бы конец, если бы нож не наткнулся на маленькое зеркальце,  которое  я
всегда  носил  в  нагрудном  кармане.  Клинок  скользнул   по   квадратику
полированной стали, отклонился вверх и глубоко вошел  под  ключицу,  задев
верхушку легкого. Но  я  все  еще  был  жив,  и  брови  Антона  поднялись,
символизируя удивление. Он вырвал  нож  из  моего  тела  и  подошел  почти
вплотную, собираясь, судя по всему, полоснуть меня по горлу. Но он  забыл,
увлеченный процессом добивания своей жертвы, о моей правой руке.
     Собрав остаток сил, я ударил его кулаком в  солнечное  сплетение.  Он
явно не ожидал от меня такой  прыти  и  не  успел  напрячь  мышцы  живота,
поэтому удар получился. Издав  короткий  звук,  похожий  на  икоту,  Антон
согнулся и наклонился вперед, подставив под следующий удар  подбородок,  в
который и врезался мой правый локоть. Его голова  откинулась  назад,  и  с
чувством глубокого облегчения, как  бы  сбрасывая  тяжелый  груз  в  конце
тысячекилометрового пути, я рубанул ребром ладони по незащищенному  горлу.
Он обмяк и как  тряпичная  кукла  свалился  к  моим  ногам.  Неестественно
запрокинутая  голова  свидетельствовала  о  том,  что  врач  ему  уже   не
понадобится. Но сказать "прощай, Антон!", хотя бы из вежливости, у меня не
хватило сил.
     Этому приему меня научил старый кореец.



                                  ЭПИЛОГ

                                                  Запас карман не тяготит,
                                                  И каши он не просит...
                                                       Хулиганская песенка

     В салоне  авиалайнера  трансконтинентальной  линии  Мапуту  -  Сидней
царила благовоспитанная скука - как в англиканской церкви  в  воскресенье.
Пассажиры дремали, листали журналы или тихо беседовали друг  с  другом.  У
меня  здесь  не  было  знакомых,  читать  мне  не  хотелось,  смотреть   в
иллюминатор, где сквозь редкие  об