ности и цветы, вел с ней долгие беседы.  Никого
не выгораживал, но никого и не обвинял, говорил,  что  "все  бывает"  и  что
"семья - это тишком серьезно". Брал Марину за руки, гладил по  голове  -  ну
совсем как Иван. Они вообще были похожи, и Марине иногда казалось,  что  это
Иван рядом с ней, что это он ее гладит и что все будет хорошо, и уже  совсем
скоро. Рома так и говорил:
   - Подожди, девочка, немножко, скоро все пройдет, и все будет хорошо,  вот
увидишь.
   Люся наблюдала за происходящим зорким  глазом,  и  как  только  наметился
перелом, как только Люся засекла интерес Марины к  Роме,  она  приступила  к
"обработке" последнего.
   -  Ты  что  же,  малыш,  так  всю  жизнь   и   собираешься   холостячить?
Спохватишься, а время-то утекло. Пора. А жениться надо на  девочках  чистых,
надежных. Посмотри, какая она, - чисто ангел.  Бери,  бери,  пока  никто  не
увел.
   Рома пытался сопротивляться:
   - Люсь, Иван мой друг. Да он мне не простит никогда, ты пойми.
   - Не понимаю и понимать не желаю. Она уже к Ивану не вернется, так что  ж
он - собака на сене? Поговори с ним, объясни. Скажи, что и у тебя большая  к
ней любовь. Чем он лучше тебя?
   - Тем, что первый. И любви никакой нет, ты прекрасно знаешь.
   - Я - знаю, а он не знает. Что тебе, прикинуться трудно?
   - Кем?
   - Влюбленным. Что с ума сходишь.
   - Я такое изображать вроде не умею.
   - Попробуй.
   Не в том дело, что Рома пошел у Люси на поводу. Скорее, она его  убедила.
Действительно, пора уже жениться. Действительно, девушка хорошая. И  похоже,
правда, к Ивану она не хочет возвращаться ни в какую.  Почему  бы  нет,  при
таких-то льготных условиях? К тому же - впрочем, Рома себе в этом ни за  что
бы не признался -  была  особая  сладость  в  том,  чтобы  обойти  Ивана  на
повороте. Да, они друзья, да, Рома Ивана любит, как брата, но  Иван  всегда,
всю их сознательную жизнь был первый. Хоть чуть-чуть, хоть на полкорпуса, но
обходил его. А сколько девчонок Иван у  него  увел?  Да  не  счесть!  И  вот
впервые представилась возможность отыграться. Заметьте, без напряжения.
   Ирина торжествовала победу.  Надо  ли  добавлять,  что  победа  оказалась
пирровой. Когда Иван понял, что причиной  ухода  Марины  стала  беременность
жены, он... нет, он уже не кричал, не угрожал, не проклинал ее. Он - молчал,
и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять - он ее ненавидит.  И
он перестал к ним приезжать.
   Ирина сама пыталась его навещать, тем более что жил он в тещиной квартире
- "обмен" произошел посте того, как Иван застукал жену с любовником.  В  тот
самый день он помог  теще  собраться,  перевез  ее  в  свою  комнату,  ранее
именовавшуюся "кабинет", собрал свои вещи и уехал.  Как  потом  оказалось  -
навсегда. Планировалось, что он купит  себе  квартиру  и  теща  при  желании
сможет вернуться к себе. Она такое желание вскоре высказала, не потому,  что
собиралась переезжать, а из вредности: "Почему это я  этому  подлецу  должна
свою жилплощадь отдавать?" Иван добавил к тем деньгам, которые  давал  Ирине
ежемесячно, триста долларов, со словами: "Глупо по несколько раз  переезжать
с места на место. Скоро куплю себе квартиру и уеду. А пока - считайте, что я
у вас квартиру снимаю".
   Потом он все-таки купил себе квартиру, хорошую  и  большую  -  на  Чистых
прудах, но крайне запущенную, ибо ранее в ней проживало четыре семьи. А  вот
на ремонт у него куражу не хватало. Все - потом, потом. Так и жил в  тещиной
квартире.
   Развелись они через месяц  после  того,  как  он  ушел.  Ирина  была  так
потрясена этим обстоятельством, что едва пришла в себя. Она, памятуя о  том,
что в давние советские времена суды всеми силами старались сохранить  семью,
была абсолютно уверена, что с первого раза их  не  разведут.  И  в  суд  шла
просто с ним повидаться, поговорить, в надежде, что он одумается. Не  тут-то
было! Судья, посмотрев на  них  безразличными  глазами,  уточнил,  будет  ли
заявлен встречный иск о разделе имущества. Ирина, вспыхнув, сказала:
   "Разумеется!" Судья, видимо, расценил эту реплику  как  свидетельство  ее
стремления тоже немедленно развестись и предложил им зайти за постановлением
суда через неделю.
   - Как? - Ирина побелела и чуть не упала. - Как - уже?
   - Да-да, - ответил судья, - не волнуйтесь, все в порядке, вы разведены. У
нас теперь без волокиты.
   И ушел.
   Был еще один суд, тоже трехминутный. Делили имущество, то есть квартиру и
машину. Собственно, дележки не получилось. Он заявил, что  оставляет  бывшей
семье все. Ирина попыталась было заикнуться об акциях ВИНТа, но суд с ней не
согласился.
   - Доля предприятия, находящегося в  совместной  собственности,  могла  бы
достаться вам только как наследнице, не раньше.
   - Но я ведь уже не буду его наследницей, - машинально сказала Ирина.
   - Не вы, так дети ваши будут, - бодро пообещал судья.
   Дома Ирина рыдала на глазах у всей семьи и,  размазывая  слезы  по  лицу,
пересказывала все, что  было  в  суде.  Примчался  перепуганный  Гена,  тоже
пытался ее утешать, но она наорала на него, и он замолчал.
   - А как это - наследницей? - спросил Алеша.
   - А это после того, как папа умрет, - ответила Лиза.
   - Папа? - Алеша посмотрел на мать с изумлением. - Я  не  хочу,  чтобы  он
умирал. Почему вдруг он должен умереть?
   И ушел к себе. Лиза, которая тоже была с Ириной совсем не ласкова,  пошла
за ним. Мама молчала. Гена молчал. А Ирина продолжала выть и  стонать,  сидя
на кухонном столе:
   - А я хочу, чтоб он сдох!
 
Глава 26 
АЛЕКСАНДРА 
 
   Гуревич рассказал мне, как его выследил Вася. Молодец! Не зря все-таки  я
считала его лучшим сыщиком всех времен и народов. Но и Гуревич неплох  -  не
дрогнул под строгим милицейским оком, не выдал товарища. Но  вообще-то  меня
рассказ Гуревича не столько обрадовал,  сколько  расстроил.  Узнав,  сколько
времени Вася тратит на мои поиски, я в продолжительной беседе с самой  собой
сначала высказала версию о  том,  что  "может,  не  надо  было  всем  голову
морочить", потом заверила себя, что "это просто свинство с моей стороны",  и
наконец пришла к неутешительному выводу, что я "полная  дура,  и  Вася  меня
никогда за это не простит". Правда, если я поймаю ему убийцу, он,  возможно,
сменит гнев на милость, но ведь - то ли поймаю, то ли - нет.
   Грусть моя была столь велика, что я приняла отважное  решение  доковылять
до лестницы и выкурить там сигарету утешения. Мое  бедное  тело  по-прежнему
болело, поэтому путь занял у  меня  немало  времени.  Опять  же  -  институт
Склифосовского всегда славился длинными и скользкими коридорами, особенно  в
травматологическом отделении. Зато подоконники на лестнице  потрясали  своей
шириной, и на одном из них я легко уместилась вся,  вместе  с  загипсованной
рукой. Сквозь мутное и грязное стекло  медицинского  учреждения  пробивалось
солнышко, и я с грустью подумала, что бабье лето  и  в  этом  году  меня  не
коснется. Зато -  примета  верная  -  как  только  зарядят  дожди  и  Москва
превратится в сгусток - жидкой  грязи,  меня  отсюда  выпустят.  Стоило  мне
вожделенно затянуться, как (странно, что я с подоконника не  свалилась,  вот
было бы смешно) прямо передо мной возник  до  боли  знакомый  персонаж.  Да,
конечно, Москва - город маленький, а в Склифе лечатся все и от всего, но все
же я совсем не ожидала встретить на этой лестнице секретаршу моего  любимого
подозреваемого Ивана Ивановича Кусяшкина.
   - Алиса?! - простонала я.
   - Александра? - одновременно со мной поинтересовалась она.
   - Что вы здесь делаете? - этот вопрос был задан нами обеими хором.
   Я молча ткнула пальцем в гипс, и этого объяснения  оказалось  достаточно.
Алиса же, страдальчески закатывая глаза, начала тараторить:
   - Ужас! Просто ужас! Вы представляете, Иван Иванович тяжело отравился (от
себя добавлю,  что  токсикологическое  отделение  находилось  двумя  этажами
выше), в тяжелейшем, ну в очень тяжелом состоянии. Просто напасть  какая-то!
Сначала Роман Владимирович, теперь Иван Иванович. Кошмар! У нас в офисе  все
в панике, мы не знаем, что и подумать. Все потому, что високосный  год,  все
время что-то страшное случается. Ну, правда, все, кто мог  умереть,  умерли,
остальные - болеют. У вас вот рука, у мамы у моей - почки...
   - Что, так серьезно? - прохрипела я, придя, наконец, в себя.
   - Да. Последняя колика была очень-очень сильная.
   - Да нет, у Ивана вашего Ивановича.
   - А, да, очень серьезно. Врачи говорят, что не ручаются за его жизнь,  вы
представляете? Какой-то очень сильный яд.
   - Яд? - у меня потемнело в глазах. Боже мой, что же я наделала!
   - Яд. То есть отрава. Ну, химическое что-то.  Выпил  вечером,  и  привет.
Хорошо еще, что к нему дочка приехала, а то бы точно... ой, не  будем  вслух
произносить, ну, я имею в виду, что умер бы.
   Алиса готова была еще долго развлекать меня разговорами, но мое смятенное
состояние помешало нам продолжить беседу. Милая Алиса пожелала мне  крепкого
здоровья, ничем не травиться, и рука  пусть,  в  самом  деле,  срастется.  Я
заверила ее, что, разумеется, срастется, куда ж она денется,  на  что  Алиса
любезно возразила:
   - Что вы,  что  вы,  знаете,  -  сколько  случаев,  когда  потом  хромота
остается. - Наверное, Алиса предполагала, что передвигаться  с  помощью  ног
мне приходится не всегда, хотя я ни  разу  в  ее  присутствии  на  руках  не
ходила. Впрочем, я ни в чьем присутствии этого не делала. Да что там! Я и  в
одиночестве  не   ставила   таких   экспериментов.   Собственно,   на   этой
оптимистической ноте мы  и  расстались.  Я  поплелась  к  себе,  она  вихрем
унеслась вверх к любимому шефу.
   - Может, еще живой, - крикнула она мне с верхней площадки лестницы.
   Сам факт того, что Кусяшкин отравился,  точнее,  пытался  отравиться,  не
вывел бы меня из равновесия. Но сознание,  что  это  я  довела  человека  до
такого состояния, ввергло меня в полнейшее уныние.  Поразмышляв  о  том,  не
отравиться ли и мне тоже, я отмела эту мысль как  несвоевременную  и  решила
сдаться Васе. Пусть лучше он меня удавит, а то  самоубийство  ведь  -  самый
тяжкий грех. Отдам себя на растерзание опера Василия и тем самым спасу  свою
бессмертную душу. Прямо сейчас и позвоню.
   Нет. Все мои благие намерения проваливаются. Васи нигде не было, сказали:
"Будет вечером". А вдруг к вечеру у меня пройдет тяга к самоубийству  и  мне
уже не захочется встречаться с палачом?
 
Глава 27 
ВАСИЛИЙ 
 
   Оперативники ломали головы над тем, как связать убийство Марины  Грушиной
с патриотом, ненавидящим торговцев компьютерами.  Если  допустить,  что  эта
бешеная тварь уничтожает не только  компьютерщиков,  но  и  их  близких,  то
почему в  письме  об  этом  ничего  не  сказано?  Если  патриот  не  врет  и
исчезновение вице-президента "Дугласа" и убийство  Гарцева  -  не  случайное
совпадение, то  кто  пишет  письма  с  угрозами  Кусяшкину?  Тем  более  что
патриотическое письмо было очень сильно  непохоже  на  те  письма,  которыми
пугали руководителя фирмы ВИНТ.
   Василий целых полчаса уделил сравнительному анализу  писем.  Выводы  были
следующими: патриот и автор писем Кусяшкину - не одно и то  же  лицо;  более
того, цели у этих людей разные. Патриот играет на общественное мнение, в  то
время как кто-то другой старается вывести из равновесия именно  Кусяшкина  и
толкнуть его на необдуманные судорожные  действия.  Этот  кто-то  знает  или
предполагает, что Кусяшкин убил своего компаньона Гарцева, но  при  этом  не
знает про второе убийство, потому что  только  человек  с  очень  запутанным
воображением  может  предположить,  что  убийства  Гарцева  и  его  невесты,
совершенные с интервалом в два дня, никак не связаны друг с другом.
   -  Скажите,  лейтенант,  -  спросил  Василий  у  Леонида,  который,  явно
наслаждаясь, изучал "схему последовательности заражений" доктора Шнейерсона,
- может ли кто-то не знать о убийстве Грушиной?
   - А? - Леонид, развратно ухмыляясь и не поднимая  глаз  от  карты,  пожал
плечами. - Конечно, кто угодно, в газетах - не писали,  в  телевизоре  -  не
показывали.
   - Из знакомых Кусяшкина может кто-то не знать?
   - Это вряд ли. Все его знакомые и знакомые его знакомых только об этом  и
говорят, - Леонид отодвинул схему и потянулся. - А что?
   - Смотри, ему пишут письма, раскручивают  на  признание,  но,  видишь?  -
только в одном убийстве. "За убийство", "по неосторожности"...
   - Почему ты думаешь, что не знают о втором? Скорее, считают, что Грушиной
он не убивал.
   - Возможно. Но в письмах это как-то бы прозвучало. Типа: "Грушину  ты  не
убивал, мы шьем тебе только Гарцева, но...", и далее по тексту.
   А не знать о том, что стряслось с бедной Грушиной, может только тот,  кто
не имеет никаких контактов ни с ВИНТом, ни с пионерским штабом, ни  с  нами,
ни с родней Кусяшкина.
   - И кто же это? Точнее, где же отсиживается этот шантажист?
   - Вот! Вот именно -  где!  Допустим,  вдали  от  Москвы.  Или...или...  в
больнице. Леня, я знаю, кто пишет эти письма. Это Саня.
   - Ты же не нашел ее в больницах.
   - Хорошо спряталась. Умная очень. То есть дура, конечно.
   Василий и дальше с удовольствием  развивал  бы  тему  Саниной  умственной
отсталости,  но  позвонил  полковник  Зайцев  и  порадовал   личный   состав
сообщением о том, что  вчера  вечером  было  совершено  покушение  на  Ивана
Кусяшкина  и  на  текущий  момент  он  в  тяжелом  состоянии   доставлен   в
токсикологическое  отделение  института  Склифосовского.   Летальный   исход
возможен, так что полковник оптимистично разрешил сыщикам считать, что у них
уже  три  трупа.  Для  пущей  убедительности  к  информации  было  добавлено
несколько эпитетов в адрес Василия и Леонида, смысл которых сводился к тому,
что они оба - очень хорошие сыщики и любимый город может спать спокойно.  На
что старший оперуполномоченный покаянным тоном заметил,  что  "да,  виноват,
грешен и глуп. Все знают, что какого мента ни возьми, что тебе гаишник,  что
мусорщик  (так  капитан  называл  мужественных   сотрудников   экологической
милиции) - каждый умеет раскрывать убийства с  колес  в  течение  недели,  в
особенности - заказные. И надо  же  было  такому  случиться,  что  именно  в
убойном  отделе  (так  в  МУРе  называли  отдел  по  расследованию  убийств)
подобрались сплошные недоумки".
   Полковник не стал дослушивать покаянную речь до конца и повесил трубку.
   -  Ты  знаешь,  дружище,  -  задумчиво  сказал  Василий  голосом  артиста
Броневого, - покушений на компьютерщиков мы имеем уже числом три, и  я  себе
так рассуждаю: не террористическая ли организация, действительно?
   - Ах, не обнадеживайте меня, группенфюрер, - заметил Леонид,  старательно
подражая голосу артиста Тихонова, - ведь  если  это  так,  то  дело  отдадут
чекистам?
   - Но пока этого не произошло, - голосом Броневого  продолжил  Василий,  -
вас, Штирлиц, я попрошу остаться, сесть на телефон, дозвониться до экспертов
и выбить из этих  тыловых  крыс  информацию  о  том,  чем  траванули  нашего
фигуранта. Внутренний голос  подсказывает  мне,  что  они  обнаружат  ту  же
отраву,  что  у  Грушиной.  А  сам  я  наведаюсь  к  Кусяшкину  в   институт
Склифосовского.
   - Так девушкам и говорить, если позвонят?
   -  Да.  Говори,  что  болезнь  перешла  в  острую  фазу  и  потребовалась
госпитализация.
   - Будете так работать, - раздалось с порога  кабинета,  -  госпитализация
потребуется вам обоим. Но тебе, Коновалов, в первую очередь.
   Полковник Зайцев всей своей грузной персоной вплыл внутрь и удобно уселся
за стол старшего оперуполномоченного. Полковнику  хотелось  поговорить.  Да,
Сергей Иванович Зайцев был заботлив, как  мама,  и  безжалостен,  как  папа.
Несмотря  на  неуклонно  приближающийся  пенсионный  возраст,  от   которого
полковника отделяли считанные часы, Сергей Иванович служебной активности  не
терял, оборотов не сбавлял и вел себя так,  как  будто  ему  в  органах  еще
работать и работать. То есть он упорно и маниакально требовал от подчиненных
раскрытия преступлений. Особенно - убийств. А в остальном - человек хороший,
заботливый, как мама...
   - Никуда твой полутруп от тебя не денется, - сказал  он  Василию,  -  тем
более мы  около  него  охрану  уже  поставили.  И  эксперты  через  себя  не
перепрыгнут, неделю будут пробирками греметь. Давайте-ка, мальчики, подведем
итоги. Итак, что мы имеем?
   - Мы имеем много версий, - сказал Василий мрачно.
   - Много?
   - Четыре. Первая - идейный террорист, убивающий компьютерных бизнесменов.
   - Сразу отметайте, - приказал полковник.
   - Почему? - спросили оперативники хором.
   - Почему - отметайте или почему - сразу? Потому что если маньяк есть,  то
это не нашего ума дело. Чекисты уже  занимаются,  вот  и  славно.  Найдут  -
считай, тебе повезло. Но это не повод  прохлаждаться,  пока  они  террориста
вычисляют.
   - Я - прохлаждаюсь?! Да я... -  Василий  изобразил  на  лице  смертельную
обиду.
   - Продолжай. Какая вторая версия?
   - Вторая - конкуренты. Бизнес - вещь опасная.
   -  А   Грушина   конкурентам   зачем   сдалась?   Тем   более   в   такой
последовательности: сначала - главу фирмы, потом - его невесту.
   - Грушина могла знать врагов своего жениха и предполагать, кто убийца.
   - Допустим. Третья твоя версия?
   - Третья - жена или хахаль жены с целью получения наследства.  Алиби  нет
ни у той, ни у другого. Денег хотят и та, и другой. Они не профессионалы,  и
тогда становится понятной вся эта кустарщина - камнем по башке, яд  в  воду.
Была еще четвертая версия - в убийстве Гарцева мы подозревали Кусяшкина.
   - Сейчас уже не подозреваете? - ехидно спросил полковник.
   - Сейчас подозрения слегка ослабли, - серьезно ответил Василий.  -  А  уж
если он не выживет, будем считать, что у него полное алиби.
   Сергей Иванович брезгливо поморщился:
   - Цинизма многовато.
   - Странно для сыщика, специализирующегося на убийствах, правда? -  кротко
поинтересовался Василий.
   - У тебя два трупа?  -  полковник  пропустил  очередную  хамскую  реплику
старшего оперуполномоченного мимо ушей.
   - Пока два. Но вы велели не мелочиться и считать, что уже три. То есть вы
надеетесь, что Кусяшкин не подведет и за жизнь цепляться не будет.
   - Отставить! Я тут не шутки с тобой шутить намерен! - гаркнул полковник.
   - То есть - не намерены со мной шутить или намерены со мной не шутить?  -
Василий вошел в штопор, и если бы  не  бесконечное,  практически  ангельское
терпение полковника Зайцева, это могло бы кончиться служебным взысканием.
   - Хватит! Что-то ты не вовремя развеселился.  Объясни,  веселый  ты  мой,
почему разрабатываешь только первого убитого, а об этой Трушиной  вообще  не
думаешь? Знаю, потому что считаешь ее бесплатным приложением к Гарцеву. Да?
   - Нет. То есть да. Хотя нет... - Василий закатил глаза.
   - Ну и дурак, - перебил его полковник, и  было  совершенно  непонятно,  к
"да" или к "нет" относится это страшное оскорбление. - Кстати, я  давно  уже
замечаю у тебя тягу к такой примитивной логике -  как  же,  убили  большого,
богатого человека, потом - его невесту, значит, думает умный Коновалов,  все
дело в НЕМ. К тому же его убили первым, и это, думает умный Коновалов,  тоже
свидетельствует о том, что вся резня из-за НЕГО. А такое простое  допущение,
что все дела из-за НЕЕ, тебе в голову просто не пришло, да?
   - Шерше ля фам, да, Сергей Иваныч? А почему, скажите, если  дело  было  в
НЕЙ, наш убийца взялся за ее бывших и настоящих возлюбленных? А?  -  Василий
уставился на полковника преданным взглядом.
   - Вот и разберись. Займись девушкой, я тебе советую.
   - Так точно, товарищ полковник, разрешите выполнять?
   - Выполняй, родной, и чтоб к завтрему были новости.
   Слово начальства - закон. Но перед тем как поехать  на  службу  к  Марине
Грушиной, Василий позвонил своему приятелю из ФСБ, как раз из отдела  борьбы
с терроризмом. Тот, как оказалось, зво