а  что
следователь так же громко кричал в ответ: "Тридцать  шесть!"  Встретив  Гошу
через день, Леонид с тою же интонацией выкрикивал:
   "Пятью пять?", и в ответ получал... правильно:
   "Двадцать пять".
   В принципе, Гошу Малкина устраивал такой способ приветствия. Недовольство
он проявлял лишь тогда, когда Леонид повторял тот  же  вопрос,  который  уже
задавал накануне. Тогда Гоша надувался, мрачнел  и  вместо  ответа  указывал
младшему  товарищу  на  его  оплошность:  "Про  трижды  Три,  лейтенант,  вы
спрашивали вчера". И Леонид, вытянувшись в струнку и щелкнув каблуками, орал
на весь МУР: "Виноват, товарищ капитан! Заклинило!"
   В МУРе у Гоши была кличка "песенник МВД СССР", и хотя никакого  СССР  уже
не существовало кличка не претерпела видоизменений. Гоша беспрерывно сочинял
идиотические стишки, частушки и рифмованные поговорки, точнее, не сочинял, а
переделывал из  имеющегося  в  мировой  классической  поэзии  и  в  арсенале
эстрадных  поэтов-песенников.  Стишки   были   один   дурнее   другого,   но
оперуполномоченным они нравились.  Среди  сильных  трагических  произведений
сотрудники отдела по  расследованию  убийств  выделяли  следующие:  "Сребрит
мороз увянувшее поле, он трупом стал, конечно, поневоле" и "Скажи-ка,  дядя,
ведь недаром он пал под ножевым ударом?"
   Василий Коновалов, Георгий Малкин и Леонид Зосимов были почти неразлучны,
и начальство с пониманием относилось к их творческому союзу. Считалось,  что
они прекрасно дополняют друг друга; Василий претендовал на  роль  лидера  их
антипреступной группировки, Леонид - на роль жертвы  старших  по  званию,  а
Гоша - на роль третейского судьи.  Проявлялось  это  в  том,  что  во  время
бесконечных споров и конфликтов между  Василием  и  Леонидом  Гоша  выполнял
Функцию  перебежчика,  становясь  на  сторону  то  одного,  то  другого,   в
зависимости от того, кто был меньше НЕ  прав.  Допустить,  что  кто-либо  из
оперуполномоченных может быть прав хоть в чем-то, Гоша не мог и не хотел.
   Обсуждение дел "на троих" Василий любил  начинать  со  слов:  "Как  самый
опытный и значительный среди вас...", имея в виду стаж работы в органах, три
удачные женитьбы и вес тела, стремительно приближающийся к 150 кг при  росте
1 метр 85 см. Василий настолько привык начинать разговор  о  работе  с  этих
слов, что однажды произнес их на летучке отдела, глядя  твердым  милицейским
взглядом в глаза начальнику отдела полковнику Зайцеву Сергею  Ивановичу,  на
что тот отреагировал резко отрицательно. Возражения  Сергея  Ивановича  были
восприняты присутствующими как обоснованные, учитывая возраст  полковника  -
пятьдесят девять лет, стаж работы в милиции -  тридцать  шесть  лет  и  тоже
весьма значительную комплекцию.  Сергей  Иванович,  хотя  и  оберегал  своих
оперов  от  нападок  муровского  начальства,  сам  не   отказывал   себе   в
удовольствии нелицеприятно отозваться  как  об  их  деятельности,  так  и  о
внешнем и моральном облике. Доставалось даже Гоше Малкину, хотя  он  не  был
подчиненным Сергея Ивановича. Гоша терпел, полагая, что это совсем невысокая
плата за удовольствие работать вместе с Василием и Леонидом.
   Гоша и Леонид составляли забавную пару.
   Гоша -  маленький,  толстый,  суетливый,  болтливый.  Леонид  -  худой  и
длинный, как жердь,  медлительный,  основательный,  немногословный.  Гошиной
внешности определенно не хватало цвета, все в  нем  было  какое-то  блеклое.
Волосы  "а-ля  выцветшая   солома".   Светлые-светлые   водянистые   глазки,
невыразительность которых могли бы красить ресницы, если бы они у Гоши были.
А уж цвет лица! До третьей рюмки он стабильно был землисто-серым.
   Леонид же, напротив того, был человеком многокрасочным  -  черные  глаза,
черные же брови и ресницы, малиновый румянец  такой  насыщенности,  которого
Гоша не  мог  добиться  даже  при  помощи  двух  бутылок  крепкого  напитка.
Полковник Зайцев любил говорить, что, если бы Гошу  и  Леонида  поместить  в
одну пробирку,  основательно  взболтать,  перемешать  и  разлить  на  двоих,
получились  бы  две  гармоничные  личности.  Гоша  с  Леонидом  в   пробирку
помещаться не хотели, потому как были довольны собой и друг Другом и так.
   Кстати,   именно   полковник   Сергей   Иванович   Зайцев,    чрезвычайно
встревоженный гибелью известного бизнесмена Гарцева, потребовал от  Василия,
чтобы  тот  поехал  на  вскрытие,  что,  собственно,  и   привело   старшего
оперуполномоченного в ярость.
   Вообще, считается  хорошим  тоном,  когда  следователь  присутствует  при
вскрытии. Но Гоша отказался наотрез.
   - Еще чего! Что я, с ума, что ли, сошел?
   Да, следователь Малкин в морге бывать не любил, а потому и не бывал.
   Василий тоже был чужд патологоанатомической романтики, а главное, считал,
что визиты  в  морг  -  это  бессмысленная  трата  времени.  Какая  разница,
присутствует опер или следователь там физически  или  забирает  уже  готовое
заключение эксперта?
   - Может, у тебя по ходу  вскрытия  вопросы  возникнут,  -  объяснил  свое
указание полковник Зайцев.
   - Не может, - попробовал возразить Василий. - По  ходу  вскрытия  у  меня
возникает только рвотный рефлекс.
   - Ты препираться тут со  мной  будешь?  -  поинтересовался  полковник,  и
Василий, скрипя зубами, отправился в морг.
   Дежурил Михалыч. Судебно-медицинский эксперт Роберт Михайлович Завада был
прекрасным специалистом и гостеприимным хозяином.  Когда  оперуполномоченные
заглядывали к нему, он всякий раз норовил их накормить, напоить  и  развлечь
интересной беседой. От еды гости,  как  правило,  отказывались,  соглашаясь,
правда, что Михалыч -  великолепный  кулинар  и  приготовленная  его  руками
жареная картошка является лучшим украшением операционного стола, на  котором
препарируют трупы.
   Василий не  был  оригинален  и,  как  и  весь  оперативный  состав  МУРа,
относился к экспертам с глубоким уважением и даже  почтением.  Он  ценил  их
любовь к своему делу и прекрасно понимал, что,  если  бы  эксперты  не  были
людьми столь увлеченными, за такие деньги и в таких условиях не делалось  бы
ничего.  Положение  спасало  то,  что  без  мертвячины   судебно-медицинским
экспертам - и жизнь не в жизнь. Кстати, Василий понимал их увлеченность.  Он
считал, что все дело в чрезмерной любознательности. Работа  для  них  -  все
равно что выход в неизведанные миры, что-то вроде подсматривания в  замочную
скважину или чтения чужих писем. Только и то, и другое - постыдное  занятие,
а вскрытие трупа - почетное и трудное дело. У Завады даже голос лоснился  от
удовольствия во время вскрытия.  "Смотри,  -  говорил  он,  если  было  кому
смотреть, то есть если на вскрытие приезжали  гости  из  МУРа,  -  печеночка
какая. Да, выпить любил. И желудок - мама дорогая! - острым злоупотреблял. А
этому, ты глянь ("Да ни за что! - вопили оперативники. -  Не  глядели  и  не
будем!"), жить-то ему года Два оставалось, какие бляшки атеросклеротические,
бог ты мой. А здесь микроинфаркта  не  заметил,  наверное,  даже,  на  ногах
перенес..."
   Однажды Василий изложил Роберту Михайловичу свой взгляд  на  причину  его
любви к своей профессии, и тот ужасно развеселился.
   - Конечно, Вася! Все так. Ну а ты разве не такой? Ты-то,  когда  в  чужих
делах копаешься, людей опрашиваешь, жизнь их в протокол переписываешь - кто?
чего? с кем? - не тем же самым занимаешься? А следишь когда,  подслушиваешь?
Не замочная скважина, что ли? У меня, кстати, работа куда гуманней. Я  своих
жмуриков не нервирую, в душу к ним не лезу, только  в  чрево.  Им  уже,  мне
кажется, более-менее все равно, что я про них узнаю.
   Убедил. Хотя Василий впадал в меланхолию всякий раз, как  вспоминал,  что
он тоже своего рода патологоанатом и что с Михалычем они занимаются одним  и
тем же, с той только  разницей,  что  старший  оперуполномоченный  режет  по
живому.
   Завада, по обычаю, встретил Василия как родного.
   - Бог мой, Василий Феликсович, неужели?  Какая  честь  для  нас,  простых
кладоискателей! Как дела?
   - Препарируем помаленьку,  -  ответил  Василий.  -  Чего  и  вам  желаем.
Михалыч, у меня труп простой, сделай сразу.
   - А что искать-то? - патологоанатом снял с вешалки халат.
   - Просто падение, или, может, пьяный, или траванули чем.
   - А тебе как лучше? - уточнил Роберт Михайлович.
   - Мне лучше, если просто вывалился.
   - Просто так, Вася, никому трупы на голову не падают. Пойдем, только  мне
сейчас  санитары  уже  другой  труп  положили,  не  таскать  же   туда-сюда,
быстренько его сделаем, а потом и твой. Кстати, тоже интереснейший случай...
- на этих словах Василий  уже  перешагивал  порог  лаборатории,  -  взрыв  в
машине, 90 процентов кожи обожжено.
   Капитан Коновалов был готов терпеть вонь  формалина  и  вид  разрезанного
трупа. Но когда к этому примешивается запах горелого мяса... На столе лежала
большая, килограмм на 150, котлета.
   - Михалыч,  я  попозже  заеду,  ты  тут  занимайся,  у  меня  цейтнот,  -
пробормотал оперуполномоченный слабым голосом и  не  вышел,  не  выбежал,  а
выпал из лаборатории, удивляясь, как это он смог  произнести  такую  длинную
фразу.
   Завада позвонил через два часа:
   - Ну что, нежнейший ты мой, оклемался? Твой труп  очень  мне  понравился.
Мелкий, но здоровье - отменное. Таких здоровых трупов у меня давно, не было.
Не пил, не курил, легкие - как у младенца.
   - Ты про дело-то мне скажешь чего-нибудь? - Василий  пропустил  выпад  по
поводу своей чувствительности мимо ушей.
   - Не выпивал, не травился. Зато ему был  нанесен  удар  по  голове  тупым
тяжелым предметом. Не очень сильно, но ощутимо.
   - Он, я тебе говорил, о землю стукнулся. Не очень сильно, но  с  девятого
этажа, - ласково заметил Василий.
   - Вась, ты  из  меня  идиота-то  не  делай.  Об  землю  он,  само  собой,
стукнулся, это я заметил. А следы от удара чем-то  тупым  у  него  с  другой
стороны.  Понимаешь?  Об  землю  нельзя  стукнуться  и  животом   и   спиной
одновременно. Если толь-. ко вскочить, подняться и  опять  прыгнуть,  но  из
другой позиции. А возможно, Вась, ты слушаешь? - кто-то его на земле  добил.
Знаешь, какие люди бывают? Увидел, что человек из окна вывалился, подбежал -
и ну долбить его по голове. Тяжелым и тупым.
   - Да, скорее всего, все так и было. Спасибо, Михалыч, ты  мне  заключение
когда пришлешь?
   - Пишу уже, Васенька, пишу. А ты поезжай  пока  на  место,  поищи  орудие
убийства. Поверхность у него, учти, неровная.
   Василий расстроился  не  на  шутку.  Простой  несчастный  случай  уже  не
проходит, а если убийство, то начальство вконец  озвереет.  Неужели  Гарцева
треснула эта обезумевшая девчонка? Не исключено.  Она,  как  успел  заметить
сыщик, девушка сильная, рослая, а покойничек, напротив, хилота одна.
   Дозвониться в больницу, куда в психосоматику сдали девушку Грушину,  было
совсем не просто. Зато  когда  Василий  все-таки  дозвонился,  психиатр  его
порадовал:
   - Приезжайте, с ней уже можно  разговаривать.  Не  то  чтобы  она  совсем
адекватна, но на вопросы уже отвечает, хотя и сквозь рыдания.
   Почему Василий не поехал туда сразу? Впрочем, знал бы прикуп...
   Сначала он поехал искать орудие убийства.
   Кусяшкина - хозяина квартиры - дома не было, и Леонид быстренько смотался
к нему в офис и взял ключи. Тупой тяжелый предмет оперативники  нашли  почти
сразу - это  был  камень,  который,  по  всей  вероятности,  использовали  в
качестве груза для засолки огурцов или капусты.  Больше  ничего  интересного
ими обнаружено не  было,  хотя  криминалист  обещал  постараться.  Отпечатки
пальцев на камне оказались  затерты,  а  многочисленные  отпечатки  по  всей
квартире, собранные еще в день смерти Гарцева, вряд ли могли им пригодиться.
   Только после изъятия с места происшествия тупого  тяжелого,  поверхностно
неровного камня Василий поехал в больницу.
   И вот что  он  заметил,  вернувшись  после  больницы  в  отдел:  "Верьте,
ребятки, в милицейские приметы. Труп к трупу. Мертвые тянут живых, чисто для
компании".
   Дело в том, что он появился в больнице уже после того, как Марину Грушину
оприходовала дежурная бригада из 111-го отделения милиции. Потому как  ровно
через полчаса после звонка Василия доктору она скончалась, и причиной этого,
предположительно, явилось отравление. Простенькое дело  приобретало  размах.
Василий узнал и отнесся к этой информации с интересом, что  в  больницу  все
прошедшие сутки названивал компаньон покойного Гарцева Иван Кусяшкин и  тоже
очень интересовался самочувствием Грушиной. И врач, незнакомый  с  правилами
конспирации  и  далекий  от   методов   оперативно-розыскной   деятельности,
порадовал его тем же, чем и Василия: "Пришла в себя". И, что совсем уж ни  в
какие ворота, сообщил ему, что "вот и милиция к ней сегодня приедет".
   Оперативники  из  111-го  отделения  пообещали  поделиться  собранными  в
больнице сведениями, а Василий отправился к себе.
   В  кабинете  его,  как  водится,  поджидала  помощница  прокурора,   дама
непреклонного возраста  и  пышных  форм.  Она  приехала,  как  выражались  в
прокуратуре, "повыяснять о делах", у  которых  кончался  двухмесячный  срок,
отведенный на расследование. Собственно,  выяснять  было  нечего,  помощница
прокурора все про них знала и так, причем в подробностях; истинной ее  целью
было поторопить оперативников и напомнить им, что  прокуратура  на  посту  и
волокиты не допустит. При этом давление на оперативный состав осуществлялось
в мягкой, интеллигентной форме - помощница прокурора во время беседы  являла
собой образец доброты и  родственности.  Оперуполномоченные  же  расценивали
подобные визиты как чистейший моральный террор.
   - Давайте по очереди, - она открыла потрепанный талмуд. - Скажите, что вы
хотите продлить, и прогнозы ваши,  сколько  времени  еще  понадобится.  Так,
убийство охранника обменного пункта...
   И тут на  пороге  появилась  подружка  всего  отдела  Саня,  довольная  и
веселая.
   - Васька, киска, я тебе убийцу нашла! Ее проси - не проси, все без толку.
Сто раз Василий  умолял  ее  -  при  посторонних  никаких  "васек",  никаких
"кисок"! Но он сдержался, сразу орать не стал. А вот помощница прокурора тут
же сделала стойку на любимое слово:
   - Убийцу?
   - Да, представляете, - Саня расположилась поудобнее и  принялась  взахлеб
рассказывать, как она удачно съездила в фирму ВИНТ и  сколько  прекраснейших
мотивов для убийства было у Кусяшкина. Ну мог ли старший  оперуполномоченный
это вынести? Сколько раз он ей,  дуре,  говорил,  чтоб  при  посторонних  не
болтала!  Увидев  заинтересованность  на  лице  прокурорской  помощницы,  он
потерял  самообладание,  не  сдержался   и   заорал   своим   очень   хорошо
натренированным на крик голосом:
   - Все, хватит! Вали отсюда со  своими  глупостями!  Немедленно!  И  дверь
закрой!
   Саня пулей выскочила за дверь, а помощница прокурора смущенно потупилась.
   - А что такого? - Василий закурил и выпустил струю дыма в потолок. -  Ну,
наорал, ну, выгнал. Но не бил же, предметов же тяжелых и  тупых  с  неровной
поверхностью не бросал. Доброта меня погубит когда-нибудь, это точно.
 
Глава 9 
ИВАН 
 
   Иван продолжал злиться на Романа, даже на мертвого. При этом он сознавал,
что и сам бесконечно  виноват.  Но  он  считал,  что  поступить  иначе  было
невозможно, и не сделай он этого - Марина действительно, не дай  бог,  вышла
бы замуж за Романа. И дело даже не  в  его,  Ивана,  переживаниях  по  этому
поводу, а в том, что Марина была бы несчастна.
   Какое Роман имел право на то, чтобы обижать Марину? Какое он  имел  право
на то, чтобы угрожать Ивану? Начальник  жизни  нашелся!  Про  Нефтепром  он,
видите ли, узнал. А кто  этот  Нефтепром  два  года  окучивал,  он  спросил?
Прибыль это сулит огромную! Да он-то какое отношение к ней имеет?  Фирму  он
свою никому не отдаст! Да какая она ему своя? И куда он ее засунул бы  себе,
если бы Иван ушел?
   Все в жизни Ивана и Марины могло бы быть иначе, если бы Роман  не  встрял
самым подлым образом между ними и если бы он не  заморочил  ей  голову.  Все
было так противно, так неестественно, что у  кого  угодно  нервы  начали  бы
пошаливать. Не могла Марина не чувствовать, не понимать, что  не  нужна  она
Роману. Чувствовала и понимала, но старалась  себя  обмануть.  Но  глуповато
было  рассчитывать  на  то,  что  Иван  будет   оберегать   этот   обман   и
потворствовать несправедливости.
   Иван надеялся, что после смерти Романа (грешно так говорить, но ведь  так
оно и есть) Марина все поймет, простит и вернется к нему.
   У Ивана была дурная привычка  сравнивать  своих  женщин  друг  с  другом.
Причем объективные критерии в расчет  не  принимались.  Более  того,  резкой
критике подвергались  свои  же  прежние  пристрастия.  То,  что  ему  раньше
нравилось в Ирине, теперь, в лучшем случае, казалось чем-то обыкновенным,  а
то и противным. Допустим, длинные волосы бывшей  жены  не  шли  ни  в  какое
сравнение с короткой стрижкой Марины, хотя  каких-то  пару  лет  назад  Иван
категорически настаивал на  том,  что  у  женщины  ОБЯЗАТЕЛЬНО  должны  быть
длинные волосы: Теперь же ему казалось, что короткая стрижка Марины - предел
мечтаний и любований. "Не надо, не отращивай волосы, а то они будут  повсюду
- на подушке, в супе, все щетки  для  волос  будут  забиты",  -  говорил  он
Марине, а Ирине однажды, на исходе их совместной жизни,  предложил:  "Может,
пострижешься коротко?", чем поверг ее в глубочайшее изумление.
   До Марины ему нравились женщины  маленькие.  Сейчас  субтильность  бывшей
жены казалась ему почти дефектом. Но не это, разумеется, явилось причиной их
развода. Иван не  склонен  был  называть  вещи  своими  именами  и  обнажать
истинные причины своего  ухода.  Дело  в  том,  что  ему  было  очень  важно
чувствовать себя, что называется,  "хорошим  человеком".  Он  совершенно  не
терпел угрызений совести,  и  каждому  своему  поступку  искал  "правильное"
объяснение. С годами он научился мастерски заговаривать самому себе  зубы  и
укрощать чувство вины. Для этого надо уметь объяснять свои поступки.  Можно,
конечно, признаться себе, что  ушел  от  жены  потому,  что  полюбил  другую
женщину. И к чему это приведет? Тебя сразу переведут в  разряд  подлецов,  и
будешь мучиться, страдать, ходить с поджатым хвостом, оправдываться. Так  не
лучше ли ОБЪЯСНИТЬ, что жить с женой больше  не  было  никакой  возможности,
сделать упор на ее ошибки, которых в принципе не может  не  быть,  -  каждая
жена делает что-то не то и не так.
   Вот Ирина, например. Не она ли не  принимала  в  расчет  его  интересы  и
желания, не она ли просто не задумывалась о том, чего он там  хочет  и  чего
ему надо. Она навязывала ему  свои  ценности  и  заставляла  жить  по  своим
правилам. Сколько можно это  терпеть!  Она  свой  ресурс  распорядителя  его
жизнью выработала, вычерпала до капельки, ничего не осталось. Слишком  жадно
хлебала, и все, что на жизнь было отведено, истребила за пятнадцать  лет  их
совместной жизни. Пусть теперь сама  попробует.  Если  хочет  самостоятельно
принимать  решения,  пусть  самостоятельно  с  последствиями  этих   решений
возится.
   Впрочем, все эти объяснения сгодились бы лишь на крайний случай, если  бы
Иван не придумал более убедительного повода для  своего  ухода.  Потому  что
всегда лучше и  доходчивее  прикрыться  серьезным  грехом  той  женщины,  от
которой ты намерен уйти. Тогда уйти удастся героем, страдальцем, потерпевшим
и глубоко оскорбленным. Вот он я -  весь  раздавленный  горем  и  униженный.
Жалейте меня скорей.
   Детектив, которого наняла Ирина для  слежки  за  Иваном,  с  готовностью,
всего за 500 долларов согласился вывести саму Ирину на чистую воду.  Он  все
разузнал,  проследил,  составил  график  ее  встреч  с  любовником  Геной  и
своевременно доложил.
   - Приезжайте, Иван Иванович, - заговорщицки  дыша  в  телефонную  трубку,
сказал он, - пора.
   Дверь квартиры, где про