чтобы не понравилось,  но  показалось  не
совсем обычным. Во всяком случае, подозрения полковника Зайцева о том, что в
окружении покойной Грушиной что-то не чисто, стали приобретать вполне зримые
очертания.
   - Нет, не думайте ничего такого,  -  этими  словами  просто  Игорь  начал
разговор с капитаном. - Марину здесь любили, и даже очень.  Да,  она  иногда
критиковала учебный процесс, ну так что ж? Потом она никуда не сообщала  эти
сведения...
   - Сведения?
   - То есть свои соображения. Понимаете, она - учитель молодой,  пришла  из
обычной школы, с одаренными детьми раньше не работала, и, конечно, ей многое
казалось странным.
   - А остальные учителя пришли из необычных школ? - уточнил Василий.
   - Тоже из обычных, но у них опыта побольше. Она, собственно, просто душой
радела за дело. Вот. - Игорь  с  каждым  оловом  становился  все  бледнее  и
несчастнее.
   - А что же ей казалось странным?
   - Не помню. То есть это не важно. Это чисто педагогические  споры  -  как
учить, чему учить. У президента фонда, при котором  образована  школа,  есть
четкая концепция развития, а Марина исходила из немного других установок.
   - Например?
   - Например, она не одобряла бег в мешках.
   - Что? - Василий забеспокоился, в своем ли уме его собеседник.
   - В программе праздника  по  случаю  открытия  было  предусмотрено  такое
развлечение, для смеха, понимаете?
   - Понимаю. И что же она имела против бега в мешках?
   - Наверное, ей самой такое развлечение не нравилось.
   - Ну так не бегала бы, какая проблема, - пожал плечами сыщик.
   - Нет, у нас так нельзя. Все должны. Праздник-то для всех, все  и  должны
развлекаться.
   "А веселенькое у них здесь местечко", - подумал Василий.
   - Постойте, Игорь,  давайте  поговорим  серьезно.  Убили  человека,  вашу
коллегу, и мы пытаемся выяснить, не было ли у нее недоброжелателей,  врагов,
не было ли людей, у которых была причина желать ей смерти.
   Директор переменился в лице, страшно вытаращил глаза  и  заорал  истошным
голосом:
   - Я вам не  позволю!  Оставьте  ваши  грязные  намеки!  Как  вы  смеете?!
Думаете, я не знаю об этих ваших милицейских штучках?!
   Василий улыбнулся своей прославленной  недоброй  улыбкой  и  приготовился
слушать дальше.
   Директор между тем продолжал орать:
   - Я обо всем доложу нашему начальству! Имейте  это  в  виду!  И  не  буду
разговаривать с вами без адвоката!
   - Вы служили в армии? - спросил Василий.
   - Что? - директор растерялся. - Что вы сказали? А при чем тут...
   - Я спросил - вы в армии служили?  Знакомая  терминология:  "Я  обо  всем
доложу". Или у вас тут армейские порядки?
   - Опять?! Без адвоката, я сказал...
   - Но я ведь не предъявил вам никакого обвинения. Зачем вам адвокат? Я  по
наивности своей просто надеялся, что вы, как законопослушный человек, к тому
же педагог, захотите оказать следствию посильную помощь. В этом  нет  ничего
опасного  для  вас,  но  вы  могли  бы  помочь  нам  найти  убийцу.  Или  вы
предпочитаете, чтобы серийные убийства оставались  нераскрытыми?  Что  ж,  у
каждого свои увлечения, я понимаю. Хотя странно, согласитесь,  что  директор
знаменитого пансиона любит убийц и поощряет рост преступности.
   - Да с чего вы взяли?
   - Да с того, что от моих вполне невинных вопросов, которые мы задаем всем
знавшим покойную вы впали в истерику.
   - Всем?
   - Всем, кто знал Грушину. И никто не  реагировал  на  это  так,  как  вы,
представьте, - старший оперуполномоченный перестал сюсюкать и разговаривал с
директором предельно жестко. Как правило,  резкая  смена  тона  при  ведении
допроса, резкий переход  от  ласковых  интонаций  к  ледяным  давал  хорошие
результаты. И директор пансиона тоже стал поспокойнее:
   - Хорошо, я готов отвечать. Нет, в нашем пансионе у нее врагов  не  было.
Наоборот, все были страшно расстроены тем, что с ней произошло.
   - Это понятно. Но все-таки расскажите  поподробнее,  что  за  разногласия
были у нее с руководством.
   - Нет! - директор опять впал в  ступорозное  состояние.  -  Это  неважно!
Считайте, что мелкие педагогические споры. Из-за этого не убивают.
   - Из-за  разговоров  о  мелких  педагогических  спорах  так  не  психуют,
гражданин Роговцев.
   Услышав   слово   "гражданин",   директор   потерял   последние   остатки
вменяемости. Он трясся, потел, едва сдерживал слезы, но ни на один вопрос не
дал вразумительного ответа. Но по-настоящему Василий удивился  тогда,  когда
столь же замкнутыми и нервными оказались все остальные сотрудники  пансиона,
которых удалось застать на рабочих местах. Они все прятали глаза,  краснели,
нервно курили, горячо  уверяли,  что  отношения  в  их  коллективе  были  на
редкость хорошими и что Марина Грушина была  всеобщей  любимицей,  а  также,
пряча глаза, недоумевали, зачем  милиция  нервирует  их  всех  и  каждого  в
отдельности.
   Глядя На их ужимки и прыжки,  на  их  бегающие  глаза  и  дрожащие  руки,
старший оперуполномоченный ни секунды не сомневался,  что  они  все  врут  и
что-то скрывают. Знать бы только - что.
   Вернувшись на Петровку, Василий обнаружил на своем рабочем столе  записку
угрожающего содержания, написанную к тому же красным фломастером:
   "Срочно к полковнику!"
   После посещения пансиона для одаренных детей Василию хотелось  общения  с
нормальными, спокойными,  не  истеричными  людьми;  ему  хотелось  тишины  и
уравновешенности. Полковник Зайцев в принципе подходил  для  этой  цели,  но
только не сегодня. Стоило Василию переступить порог полковничьего  кабинета,
Зайцев шарахнул кулаком по столу и страшно заорал:
   - Что ж ты вытворяешь, паршивец? Вопрос как вопрос, и задан грамотно,  но
Василий не сразу понял, чего именно  от  него  хочет  начальство  и  о  чем,
собственно, речь. Поэтому на всякий случай возражать не стал и счел за благо
покаяться:
   - Виноват, товарищ полковник!
   - Звонили из министерства, бушевали, говорят, ты грубо хватаешь  какую-то
крупную деятельницу из системы народного образования.
   - Я?! Да вранье это! - Возмущению старшего  оперуполномоченного  не  было
предела.
   -   Повторяю,   поступил   сигнал.   Жалуется    деятельница    народного
образования...
   - Ну уж и народного! - Василий перебил начальника, что  в  отделе  строго
осуждалось, но не возбранялось. - К тому же я ее и  не  видел  ни  разу.  И,
в-третьих, вы сами меня в этот  пансион  послали,  ведь  помните,  это  ваша
версия была, что надо вокруг убитой Грушиной  поискать.  А  теперь  ваши  же
указания...
   - Капитан! - Зайцев опять стукнул кулаком по  столу.  Василий  вскочил  и
вытянулся:
   - Слушаю вас, товарищ полковник!
   - Препираться бесполезно. Пансион пока оставь в покое. У  тебя,  кажется,
есть чем заняться по этим убийствам.
   - Но если они так засуетились ни с того ни с сего, это же верный знак...
   - Я сказал - препираться бесполезно. Иди. - И полковник подвинул  к  себе
папку с бумагами.
   Старший  оперуполномоченный  двинулся   к   двери   со   всей   возможной
демонстративностью.
   - Для нас ведь что  главное,  -  тихо  сказал  полковник,  когда  Василий
распахнул  дверь,  -  чтоб  не  жаловались,  чтоб  начальство  выволочек  не
устраивало. А так - работай, капитан, работай...
   - И в пансионе? - не поворачиваясь к  полковнику,  так  же  тихо  спросил
Василий.
   Зайцев, якобы уже ничего не слыша и якобы углубившись в бумаги с головой,
рассеянно кивнул:
   - Работай, работай, делай, что считаешь нужным.
   Василий возликовал и рявкнул что есть мочи:
   - Так точно, рад стараться!
   - Вот  орать  не  надо,  -  неодобрительно  посмотрел  на  сыщика  Сергей
Иванович. - Тихо, без пыли, без шума.
   Иными словами, Зайцев пансион не отменил, но строго велел не светиться  и
работать так, чтобы никто  не  догадался  о  присутствии  второго  отдела  в
подозрительном санатории "Леса".
   Наведение справок о кадровом составе  пансиона  заняло  у  Леонида  минут
пять-семь. Оказалось, что из сорока  семи  предусмотренных  штатных  рабочих
мест были заняты только  шестнадцать,  то  есть  перед  сыщиками  открывался
невиданный  оперативный   простор.   Леонид,   которому   предстояло   стать
лазутчиком, выбрал для себя амплуа преподавателя  фортепьяно..  В  сущности,
продержаться ему следовало пару дней, не больше, и он уверял, что  глубокого
и всестороннего музыкального образования, полученного им в музыкальной школе
пятнадцать лет назад, должно хватить.
   Получив  в  лаборатории  фальшивый  диплом   Гнесинского   института   по
специальности "фортепьяно" на свое имя, Леонид, не дожидаясь  утра,  которое
вечера  мудренее,  отправился  прямехонько  к   Рэне   Ивановне   Казаковой,
президентше фонда "Одаренный  ребенок".  На  прощание  Гоша  Малкин  подарил
Леониду яблоко и по-отечески поцеловал младшего товарища в лоб:
   - Береги себя. Опасное дело  ты  затеял,  сынок.  Дети  -  это  страшная,
неуправляемая стихия. Одаренные  дети  опаснее  вдвойне.  Помнишь,  "дети  в
котельной играли в больницу, в муках скончался сантехник Синицин"?
   Леонид пообещал  бдительность  не  терять  и  вечерком  позвонить.  И  не
обманул. Звонок раздался ровно в 21.00. Трубку снял Василий.  Гоша,  правда,
пытался его опередить, но реакция у бывшего омоновца оказалась лучше, чем  у
бывшего математика. И Гоша смирился.
   - Мама, - сказал Леонид Василию, - ну как ты, мама?
   - Да ничего,  сынок,  помаленьку.  -  Капитан  взял  ручку  и  бумагу.  -
Рассказывай.
   - Мамочка, я сегодня домой не приеду. Не подумай ничего такого, я  просто
тут на  новой  работе  задержался,  и  мне  предлагают  остаться.  Здесь  же
санаторий, и многие учителя остаются ночевать. Да, мама, да. Приеду завтра в
середине дня, после занятий. Откуда звоню?  Из  кабинета  директора.  Отсюда
очень трудно дозвониться, перебои на линии.
   - И более уединенного места не нашлось? - недовольно пробурчал Василий.
   - Ну, мамочка, конечно, нет. Сюда звонить  неудобно,  здесь  только  один
телефон. Да, люди прекрасные, мне все нравится.
   - Но ты что-нибудь нарыл?
   - Еще как! Завтра, все завтра, это не горит. Целую тебя, мамуля.
   - Спокойной ночи, крошка.
   Следователь Гоша во время разговора беспокойно ерзал на стуле  и  посылал
Ленечке многочисленные воздушные поцелуи.
   -  Похоже,  Леонид  решил   прикидываться   сентиментальным   идиотом   -
маменькиным сынком5, но что-то он там узнал, завтра расскажет, - резюмировал
Василий. - Не пора ли нам,  следователь,  по  домам?  Мы  консерваториев  не
кончали, так что вполне заслужили здоровый сон.
   - Почему бы не рассказать нам этого сегодня? - Гоша был недоволен.
   - Потому что он не нашел телефона без свидетелей.
   - Салага! - Гоша в четные дни месяца бывал необычайно строг.
   Леонид появился, как и обещал, на следующий день к обеду. Зрители в  лице
Василия и Гоши заняли места на подоконнике и приготовились слушать.
   - Итак, девушка там мутила воду основательно, - начал Леонид, - директор,
трусоватый парнишка, даже предлагал ей уволиться, потому что эта ихняя  Рэне
просто на стенку лезла, и он нашу Грушину так и предупреждал -  лучше  уходи
тихо, а то как бы чего не вышло.
   - А она не хотела уходить? - спросил Гоша.
   - Не то чтобы не хотела, а просто еще не собралась. Но  у  начальницы  на
нее зуб вырос огроменный. И дело было уже не только в уходе или не уходе,  а
в том, что она боялась, как бы наша Грушина не  разболтала  всего,  что  там
происходит.
   - А что такого там происходит? - на этот раз вопрос задал Василий.
   - Кошмар! Дурят голову нашему  брату.  Сумасшедшая  баба  придумала  себе
игрушку в виде пансиона для одаренных детей, не имея ни малейшего понятия ни
о педагогике, ни о детях, ни об одаренности.
   - Вась, ты  послушай,  как  он  заговорил!  -  Гоша  всплеснул  короткими
ручками. - Нет, Вась, с его педагогических фортепьянных высот он  сразу  все
это увидел! Особенно он об одаренности имеет обширные представления!
   - Что ты разорался? - Леонид обиженно засопел. - Это ж не я  придумал,  я
ведь с людями разговаривал, с педагогами. Они в один голос все это  говорят.
А потом и видно - дети запуганные, несчастные,  неприкаянные,  никто  их  не
учит...
   - Кроме тебя. Ты их музыке-то уже небось  обучил?  -  Василий  растопырил
пальцы и постучал ими по столу. - Да и видел я этих учителей. Лживые уроды.
   - Отстань. Какие-никакие там учителя, но все-таки учителя. И  они  все  в
ужасе.
   - А чего ж они там сидят и в этом участвуют? - Похоже, Гоша твердо  решил
вывести Леонида на чистую воду.
   - Деньги. Мани. В школе они получали рублей семьсот, а здесь - от пятисот
баксов и дальше. Но и несмотря на это, многие  уже  собираются  уходить,  не
могут больше. Так вот, наша Грушина, в отличие от остальных  учителей,  этой
Рэне правду-матку в лицо резала. Ну,  та  и  завелась.  Вызывала  директора,
требовала, чтобы он ее заткнул.
   - Лень, но ведь это не повод для убийства, согласись.
   - Не соглашусь. Во-первых, эта Рэне сумасшедшая, а во-вторых,  пансион  -
главный проект ее жизни. Представь, а тут какая-то  девчонка  может  ей  всю
песню испортить.
   - Да как испортить? Не в милицию же она собиралась идти -  заявлять,  что
детей не так учат? - встрял Гоша.
   - Откуда я знаю? Может, и в милицию. Грушину уже об этом не спросишь.  Но
имей в виду, - Леонид  повернулся  к  Гоше,  -  эта  Рэне  занимается  таким
бизнесом, который предполагает тесное общение с бандитами.
   - Неужели похищением людей в Чечне?
   - Дурак ты, как все следователи. Она  занимается  грузовыми  перевозками.
Вот и прикинь. Еще я понял, что больше всего Рэне  боится  прессы.  И  очень
много денег вбухала в раскрутку пансиона -  какой  он  замечательный,  какой
элитный и духовный.
   - Прессы... прессы, так. Может... - договорить Василий не успел.
   - Нет! - заорал Гоша. - Только не Саня! Она уже много чего наворотила.
   - Вот и пусть грехи замаливает.
   - Не понял. - Леонид  обиделся  вконец.  -  Ты  что,  не  доверяешь  моей
информации? Хочешь, чтобы Саня меня перепроверяла?
   - Дурак ты. Я хочу сделать из нее подсадную утку. Пусть изобразит из себя
гадкую  журналистку,  которой  известно  нечто  плохое  про  пансион  и  его
начальство. Причем пусть компромат будет известен только  ей.  И  проследим,
как наша начальница себя поведет. Если она действительно за ценой не стоит и
уже одна жертва у нее на счету, так она и Саню попытается прихлопнуть.
   - Не много ли у тебя получается подсадных уток? - Гоша  продолжал  пыхать
скепсисом. - Отравленный Кусяшкин, поломанная Саня.
   - А-а, все равно они уже с дефектами. Это здоровыми  полноценными  людьми
грех рисковать... - добродушно ответил Василий.
   - К тому же что-то мне в это мало верится. Сумасшедшая - возможно, но  не
до такой же степени, чтобы каждого оппонента уничтожать, - продолжал Гоша.
   - Вот и поглядим. Леня, ты мне  за  Саню  головой  отвечаешь.  Будешь  ее
прикрывать.
   - Я так и знал, что в результате хуже всех будет мне, - сказал  Леонид  с
рыданиями в голосе.
 
Глава 36 
АЛЕКСАНДРА 
 
   Рэне Ивановна была любезна ровно первые тридцать секунд. Милость на  гнев
она сменила стремительно и не очень понятно почему. Вопрос, который лишил ее
хорошего настроения, был вполне невинен.
   - Как вы думаете, - спросила я, - из  ваших  пятнадцати  одаренных  детей
может вырасти пятнадцать же одаренных взрослых?
   - Пятнадцати? - Рэне Ивановна схватилась за грудь, намекая,  видимо,  что
где-то в том районе у нее располагается сердце. - Кто вам сказал?
   - Кто мне сказал что? - не поняла я.
   - То, что их пятнадцать.
   - А это тайна? - я заговорщически оглянулась и перешла на полушепот.
   - Если вы хотите, чтобы наш разговор продолжился, -  надменно  произнесла
Рэне Ивановна, - оставьте эти ваши странные намеки!
   Какие намеки? Я слегка оторопела.  Какие-такие  "странные"?  На  то,  что
детей - пятнадцать штук? Что ж такое, куда ни приеду - везде дурдом.
   - Сколько бы ни было у нас детей, - провозгласила она, -  от  этого  суть
дела не меняется.
   - Так-так... - я открыла блокнот, - а суть дела в том, чтобы...
   - Чтобы воспитывать детей в  традициях  лучших  учебных  заведений  мира,
лучших учебных заведений дореволюционной России.
   - Откуда вы знаете о том, какие традиции в этих учебных заведениях? Вы  -
педагог? Или историк? Насколько мне  известно,  вы  заканчивали  технический
вуз. Какими методическими разработками вы пользуетесь?  И  почему  в  первые
несколько месяцев пребывания в вашем пансионе дети практически не учились? В
каком они окажутся положении, если родители решат их забрать из  пансиона  и
отдать в обычную среднюю школу? Или вы не допускаете такой возможности?
   Я изо всех  сил  старалась  не  понравиться  Рэне  Ивановне,  и  мне  это
удавалось все больше и больше. К  концу  нашего  разговора  она  практически
утратила дар речи,  только  хрипела  и  разбрасывала  по  помещению  гневные
взгляды. На прощание, не получив ответов на большинство вопросов, я смиренно
заметила, что пока я ни с кем не делилась своими соображениями  о  положении
дел  в  пансионе  для  одаренных  детей,  "с  моей   точки   зрения   весьма
прискорбном", но мне бы очень хотелось разобраться во  всем  происходящем  и
написать об этом всю правду. Всю!
   - Не считаю  возможным  вводить  вас,  Рэне  Ивановна,  в  заблуждение  и
скрывать своих намерений.  Около  месяца  назад  ко  мне  как  к  журналисту
обратилась  ваша,  ныне  покойная,  сотрудница   Марина   Грушина,   которая
рассказала мне о пансионе много  интересного.  Разговор  с  ней  записан  на
диктофон. Я пообещала ей опубликовать серию  материалов  о  нарушениях  прав
детей в пансионе, а также  довести  до  сведения  министра  образования  эти
данные. Да, мне кажется, что родители ваших воспитанников не понимают,  куда
они отдали своих детей и что с ними здесь делают. Но они должны это знать, и
средства массовой информации им в  этом  помогут.  На  то  и  гласность.  До
свидания, было интересно с вами познакомиться. Я оставлю вам  свою  визитную
карточку?
   Вася был бы мною доволен. Я позвонила ему из ближайшего телефона-автомата
и близко к тексту пересказала  беседу  с  президентшей.  Вася  вынужден  был
согласиться,   что   до   такой   потрясающей   стервозности,   которую    я
демонстрировала в кабинете Рэне Ивановны, ему еще расти и расти. Он, правда,
сказал не "расти и расти", а... нет, это слишком неприлично.
   От санатория "Леса" до редакции "Городского курьера" езды час  сорок.  Но
этого Рэне Ивановне оказалось достаточно. Переступив  порог  родного  отдела
происшествий, точнее, переступая его, я поняла, что Майонез на меня зол.
   - Что, Александр Иванович? - жалобно спросила я. - Что случилось?
   - Скажи, только на этот раз без вранья: ты готовишь какую-то  заказуху  о
турфирмах?
   - Я? Во-первых, я не пишу заказух.
   - Просил же не врать!
   - Во-вторых, как вы себе это представляете? Я могу написать  о  турфирме,
только  если  убьют  какого-нибудь  ее  владельца  или  затонет  теплоход  с
туристами. Вообще, Александр Иванович, отдел происшествий - самое невыгодное
место в смысле заказухи.
   - Допустим. Как ты тогда объяснишь, что тебя, именно тебя, а не того, кто
действительно этого заслуживает, приглашают на семинар в курортное местечко?
В Грецию.
   - Кто приглашает?
   - Фонд Моррисов.
   - Тогда при чем тут туристические фирмы? Это же научный фонд.
   - Но ведь в курортное место. - Майонез был, как всегда,  логичен.  -  Они
порют какую-то чушь, якобы им порекомендовал тебя Союз журналистов. Якобы их
заинтересовало твое творчество. Творчество! Это они так сказали, не я.
   - Это понятно. - С одной стороны, мне было радостно,  что  Рэне  Ивановна
клюнула так быстро; с другой - неприятностей с Майонезом не хотелось.
   - Александр Иванович, а давайте так сделаем:  предложите  им  кого-нибудь
достойного.
   - Предлагал? Или ты меня совсем за идиота