ошел служитель, одетый в морскую форму.
   - Вас к телефону, - кланяясь, сказал он.
   На лице Мигеля Эррероса проступила досада.
   - Сеньорита! - воскликнул он. - Тысяча  извинений!  Прошу  вас  подождать
одну минуту. Обещаете не уходить?
   Девушка кивнула. Мигель поспешно удалился. Задумчиво глядя ему вслед, она
неловко повернулась. Задела плечом цветочный горшочек, непрочно закрепленный
в изящном кашпо. Прикрыв глаза, ахнула.
   - Вот, пожалуйста...
   Знакомый голос заставил ее  открыть  глаза.  Перед  ней  стоял,  смущенно
улыбаясь, тот самый белокурый молодой человек, который  в  лавке  древностей
спас от гибели нефритовое шило.
   - Не волнуйтесь, вы ничего не разбили.
   Юноша протянул девушке цветок, пойманный им у самого пола.
   - Поставьте, пожалуйста, его на место, - смущенно попросила  она.  -  Все
время я что-то роняю. Он улыбнулся:
   - Но пока ничего не разбили.
   - Да, - усмехнулась она и подумала: "Какие красивые у него глаза".
   "Никогда не видел таких красивых глаз", - подумал и он.
   Оба смущенно замолчали. Молчание явно затягивалось, и он и  она  понимали
это и не знали, что сказать. Все казалось таким незначительным в сравнении с
этими глазами, с восхищенным любопытством глядящими на мир.  Он  смотрел  на
нее, она на него и...
   - Святая Мария! Сеньорита! - раздалось за ее спиной. - Я в отчаянье.  Как
мог я вас оставить? Какая оплошность.
   Голос Мигеля прозвучал так  внезапно,  что  девушка  вздрогнула.  Эррерос
осторожно взял ее под  локоть.  Одновременно  к  молодому  человеку  подошел
служитель в матросской форме. Что-то сказал ему, указывая на выход из зала.
   Мигель увлек девушку к другому выходу. Она обернулась, тщетно ища глазами
белокурого юношу.
   "Какая жалость, - подумала она. - Почему я не спросила, как его зовут?"
   Расстроенная, она послушно пошла за Мигелем Эрреросом. Увидев за  широкой
стеклянной дверью стойку бара и разноцветные столики, она  свернула  к  залу
ресторана.
   - Нет, нет, сеньорита, - испуганно преградил ей дорогу  Мигель.  -  Не  в
этот зал. Сюда, сеньорита, напротив.
   - Какая разница? - грустно пожала плечами девушка, жалея,  что  сразу  не
ушла  с  тем  милым  и   привлекательным   молодым   человеком,   со   своим
соотечественником.
   "Ах, даже познакомиться не успела", - с досадой переживала она.
   - Нам уже накрыли столик, - пояснил свое поведение Мигель. - Прошу вас!
   Они расположились под открытым небом. Официант в белоснежной форме принес
и ловко  открыл  бутылку  французского  шампанского  в  серебряном  ведерке.
Водрузил на стол вазу с фруктами. Мигель Эррерос сам  разлил  шампанское  по
бокалам.
   -  За  встречу,  прекрасная  сеньорита,  -  провозгласил   он,   тревожно
оглядываясь.
   - Корабль, сеньор Эррерос, корабль!
   Выбежавший на ресторанную палубу служитель был бледен.
   - Он сошел с ума! Нужно спасаться! В этот миг плавучую  оранжерею  потряс
страшный удар. Ржавый  сухогруз  протаранил  борт  плавучей  выставки.  Вода
хлынула в трюмы. Палуба накренилась.
   - Сеньорита! Сеньорита! -  взывал  Мигель,  пытаясь  настигнуть  девушку,
скатывающуюся к борту.
   Ему удалось схватить ее,  поставить  на  ноги  и  увлечь  к  выходу.  Они
преодолели крутую,  больше  похожую  на  трап  лестницу,  свернули  в  узкий
коридор, направляясь к спасательным шлюпкам.  Вслед  за  ними  с  искаженным
лицом скатился бармен.
   - Пожар! - диким голосом заорал он.
   В узкий коридор ворвались дымные языки пламени.
   Девушка оцепенела от ужаса. Мигель Эррерос  нагнулся,  подхватил  с  пола
ковровую дорожку, перочинным ножом надрезал  ее,  оторвал  большой  кусок  и
завернул в него почти бесчувственную девушку.  Словно  куль  взвалил  ее  на
плечо. Грузно побежал к выходу, охваченному огнем.
   Преодолев пылающий барьер, Мигель вылетел на палубу. Дымилась одежда,  но
ему удалось достичь борта. Мигель  столкнул  в  воду  ящик  со  спасательным
плотиком, бросил за борт девушку и прыгнул следом за ней. Оказавшись в воде,
он помог девушке удержаться на плаву.  Вскоре  они  устроились  на  надувном
плотике.
   Энергично работая маленькими веслами,  Мигель  отплыл  от  накренившегося
судна. Он все греб и треб, пока девушка не пришла в себя.
   - Утонул, - тихо и отрешенно сказала она. Он обернулся. Корабля не  было.
Лишь  крутая  волна  качнула  спасательный  плотик.  Мигель   Эррерос   взял
безжизненную руку девушки, ласково сказал:
   - Ничего. Судно застраховано. Не нужно  расстраиваться.  Вы  со  мной,  а
значит, ничего не случится.
   Он извлек из кармана обгоревшего пиджака резной браслет.
   - Теперь вам не скоро доведется посмотреть мою выставку. Я так виноват. В
компенсацию примите этот маленький подарок.
   Удерживая  руку  девушки,  он  попытался  надеть  браслет  на  ее  тонкое
запястье.
   - Нет! - вскрикнула она, не зная почему и от чего отказывается. - Нет!
   Но Мигелю все-таки  удалось  надеть  браслет  -  пернатый  змей  ласковым
кольцом охватил руку девушки. Как ни странно, но  она  тут  же  успокоилась.
Даже щечки ее чуть порозовели, хотя нервная дрожь продолжала сотрясать тело.
   - Я расскажу вам древнюю сказку моего древнего народа,  -  поглаживая  ее
руку, сказал Мигель. - Это вас успокоит.
   И звуки удивительного языка, насыщенного согласными, поплыли  над  морем.
Девушка  перестала  дрожать,  вслушиваясь  в  чарующую  музыку  этой   речи.
Совершенно непонятной и... такой понятной.
 
*** 
 
   Четыре реки легли к ногам Мастера. Холод вод обнял  душу  творящего  лики
богов. Ощутил он текучесть жизни.
   Подарили потоки злато, заструились с плеч Атуэя.
   Сколько вод утечет в безвестность? О, сколько вод!
   Забурлили гневные реки. Промыли четыре каньона в теплом пепле души Атуэя,
по утраченной воле стеная.
   Сердце Мастера объял холод. Каждый смертный к нему приходит.
   Сколько холода в водах мира? О, сколько холода!
   Четыре реки притекли к Атуэю.  Четыреста  лунных  дней  ждал  их  Мастер.
Рыдала Земля Любви обреченно.
   Четыре реки - рубцы души Атуэя.
   Четыре реки!
   Первая - дочь забвенья.
   Сколько вод может смыть память? О, сколько вод!
   Вторая - дитя надежды.
   Сколько лун погасят надежду? О, сколько лун!
   Третий поток - сын грусти.
   Сколько грусти падет листвою? О, сколько грусти!
   Четвертый - дитя разлуки.
   Сколько вод от встречи до встречи? О, сколько вод!
   Прекрасным днем полнолунья, в день Пернатого Змея. В день скорби.  Роздал
душу свою Мастер. Роздал, любовь утратив. Утратив надежду.
   Забурлили потоки пенно. Устремились к морям сверкая.
   Омылся взгляд Атуэя.
   Сколько лун отразилось в водах? О, сколько лун!
   Влились в моря реки. Океан их пленил берегами.
   Сколько лун шел усталый Мастер к океану, бурлящему пеной?
   О, сколько лун!
   Тщетно молил Мастер отпустить на свободу душу.
   Не знают тепла воды!
   Тысячу мер нефрита принес к берегу Мастер.
   Рассмеялся морей владыка.
   - Как отыскать душу? Так глубоки воды!
   Может быть, унесла. Мастер,  душу  та,  что  с  ладьи  бежала.  Рабыня  с
бронзовой кожей.
   Сверкнул океан солнцем.
   У вод нет состраданья!
   По следам памяти предков направил парус свой Мастер.  На  острове  Вечной
Печали он отыскал беглянку.
   Отвернула лицо рабыня.
   - Сколько лун ждала тебя, Мастер? О, сколько лун!
   Не за мной ты спешил, Мастер! Может быть, ты искал Забаву?
   Протянул ей ладонь Мастер. И тепло очага ей отдал.
   Улыбнулась рабыня. Взглядом  обогрела  лицо  Атуэя.  Мастер  тоже  согрел
глазами обнаженное тело рабыни.
   Унесла их ладья к свету. Унесла очарованных счастьем.
   Стража полночью их схватила. Смерть, Пернатого Змея милость,  им  обещана
за преступленье.
   За разврат! За святотатство!
   Перед казнью плечо рабыни украсил искусно Мастер. Нарисовал он птицу.
   - Татуированная Аматтальма,  -  Мастер  назвал  ее  имя.  -  Ты  обретешь
свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти,
   Не думай! Взмахни крылами. Лети. Спасайся!
   Смахнула слезу Аматтальма. Взметнулись белые крылья.
   И унесли Аматтальму.
   Прочь от смерти!
   Прочь от неволи!
   В Землю Вечной Любви.
   Быстрых потоков холод выстудил Мастера кожу.  Стал  он  прохладней  рыбы.
Стал он придонным илом.
   Долго ли ждать, чтоб потоки вынесли ил на равнину? Чтобы  согрело  солнце
щедрость речных подношений?
   Долго!
 
*** 
 
   Когда Мигель закончил свой рассказ, девушка действительно ожила. Опустила
руку, украшенную каменным браслетом, в море. Тихо сказала:
   - Вода такая ласковая. И теплая...
   Она с  благодарностью  взглянула  на  Мигеля,  на  его  гладко  выбритую,
удлиненную голову, которую покрыли ожоги.
   "Удивительно, голова у него,  как  у  сеньора  Диаса,  как  у  Диего",  -
подумала девушка.
   Мигель улыбнулся.
   - Море моей родины прекрасно, - сказал он. - Оно было таким же за  многие
тысячи лет до нас. Это наше наследство.
   Девушка нахмурилась.
   - Сеньор Эррерос, - спросила она, - ваш рассказ так необычен. Но я уже  в
который раз  сталкиваюсь  с  этим  диалектом.  Я  изучаю  испанский,  и  мне
интересно...
   - Испанский? Диалект? - удивился Мигель. - Нет, мой язык  очень  древний.
Испанского не было и в помине, когда люди говорили на нем.
   - Вы шутите! Вы все шутите, - рассердилась девушка.
   - Ничуть. Это  язык  древних  ольмеков.  Он  понятен...  лишь  тем,  кому
понятен.
   Девушка отвернулась.
   Несмотря на ужас, который  она  перенесла,  на  неудобство  спасательного
плотика, на то, что одежда ее вымокла до  нитки,  ей  вдруг  стало  тепло  и
уютно.
   Приятная истома охватила ее. Она с удивлением  обнаружила,  что  море  на
месте утонувшего корабля-выставки сплошь  покрыто  такими  же  спасательными
плотиками, как и у них с  Мигелем.  Шлюпки  с  ржавого  сухогруза  подбирали
пострадавших.
   Девушка почему-то была совершенно спокойна и за себя, и за всех людей.
   Ее и Мигеля подхватил скоростной спасательный катер. Доставил  на  берег,
где их встретили, как попавших в беду особ королевской крови. Люди  Эррероса
переодели девушку в дорогое красивое платье. Доставили ее домой.
   На прощанье Мигель  Эррерос  вручил  визитку,  взяв  с  девушки  обещание
обязательно позвонить.
   Дома девушка сняла с руки нефритовый браслет.  Положила  вещицу  рядом  с
другими подарками, сделанными древними мастерами. Задумалась.
 
ГЛАВА 18 
 
   Мне повезло, Карина была дома,  но  сразу  предупредила,  что  спешит  на
репетицию. Ее немного удивило мое посещение, впрочем, об удивлении этом  она
позабыла после первого же вопроса.
   - Карина, - спросила я, - Лора была в Мексике?
   - Да, кажется, раз или два.
   - А ты была в Мексике?
   - Я там была много раз, - с гордостью ответила Карина и пояснила:
   - С ансамблем гастролировала. Кстати, совсем недавно оттуда приехала.
   А почему тебя это интересует?
   "Ох и глупа же  она,  -  подумала  я,  чувствуя,  как  заползают  в  меня
сомнения. - Не промахнулась ли я с Нюркой? Слишком быстро  я  ее  раскусила,
как-то настораживающе быстро".
   На вопрос Карины я решила не отвечать, а вместо этого  начала  изматывать
ее умными разговорами, в надежде на  то,  что  она  вдруг  захочет  блеснуть
эрудицией, да тут-то и попадется, брякнет про "бочку Данаид".
   Но как я ни старалась, Карина умствовать не спешила, все больше молчала и
слушала, открыв рот. О чем только я не говорила, какие  темы  не  поднимала.
Для начала прошлась по древнегреческой мифологии, поскольку  всем  известно,
что Данаиды, это пятьдесят дочерей  аргосского  царя  Даная,  убившие  своих
мужей и осужденные за это богами, вечно обречены наполнять  водой  бездонную
бочку в поземном царстве Аида. Не тем ли  занимаемся  и  все  мы  здесь,  на
земле?
   Покончив с  древнегреческой  мифологией,  я  вкратце  обрисовала  сложную
политическую обстановку в странах зажравшейся Европы.  С  блеском  распутала
гордиев узел балканской проблемы  и,  удовлетворенная,  перешла  к  немецкой
философии. Здесь я упомянула Гегеля и Канта. Пространно прошлась по Ницше  и
со смаком задержалась на Шопенгауэре. Карина начала сползать с кресла.
   - Со-онька-а, - изумленно пропела она, - какая ты умная-я-я...
   - Да,  я  такая,  -  вынуждена  была  признать  я,  досадуя  на  то,  что
результатов при этом - ноль.
   А Карина,  забыв  уже  о  своей  репетиции,  начала  восхищаться  мной  и
немецкими философами, о существовании которых и не подозревала до сей  поры.
Мне стало очевидно, что ни о какой "бочке  Данаид"  здесь  и  речи  быть  не
может. Карина о ней  и  слыхом  не  слыхивала.  Однако  я  так  разожгла  ее
любопытство, что мгновенно свернуть разговор казалось нереальным.
   - Ах, Соня,  еще,  еще,  расскажи  еще!  -  просила  Карина.  -  Мне  так
понравилось! Так понравилось! Они чудо! Чудо!  Мне  близки  их  мысли!  -  в
восхищении закатывая глаза, сообщила Карина.
   "Еще бы", - подумала я, перебирая в памяти количество ее амуров и пытаясь
разгадать, не было ли среди ее поклонников Германа.
   Однако умные разговоры измотали меня, а не Карину. К тому  же  пора  было
отправляться к Лоре.
   Я решила перейти ко второй части  программы.  Выбрав  подходящий  момент,
спросила:
   - Дорогая, ты слышала что-нибудь об анонимке, которую получила Алиса?
   - Как? Еще одну? - воскликнула Карина и испуганно прикусила язык.
   Я была потрясена. Выходит, все гораздо сложней, чем я думала. Признаться,
уже не знала, кого подозревать. Пожалуй, Фаина единственная вне  подозрений.
О Лоре речи нет - бог знает чего наговорит мне она.
   - Вот и попалась, - закричала я, - так это ты написала анонимку!
   Карина покраснела и залепетала:
   - Нет, не я, не я.
   - А кто же?
   - Клянусь, даже не представляю.
   - Откуда же ты знаешь про анонимку? Теперь Карина  побледнела,  ее  карие
очи забегали воровато, как у человека с нечистой совестью.  Раз  двадцать  я
повторила свой  вопрос,  но  Карина  не  отвечала.  Лишь  головой  мотала  и
вздыхала. Наконец мне надоело терроризировать ее.
   - Хорошо, - сказала я, - раз ты знаешь об анонимке - значит, знаешь и то,
что Герман изменял Алисе. Теперь же он просто решил ее бросить.
   - Нет! - крикнула Карина. Она схватилась за  сердце,  покрылась  красными
пятнами и... зарыдала.
   - Ха-ха! - воскликнула я. - Так это ты  перешла  дорогу  Алиске!  Значит,
Герман влюбился в тебя!
   Карина не отвечала, но рыдала все громче.
   - Не может быть, не может быть" - причитала она. - Не верю, не верю.
   Я смотрела на убитую горем Карину, видела, что дело идет  к  истерике,  и
ничего не могла понять.
   - Почему ты плачешь? - гаркнула я.
   - Потому что не могу слышать о том, как рушится моя  иллюзия.  Я  верила,
что идеальные отношения есть! Есть! А их нет!
   И она забилась в истерике. Я нервно глянула на часы и подумала: "Надо  бы
ее успокоить, но времени в обрез. Если задержусь, не  застану  Лору.  Но,  с
другой стороны, нельзя оставлять в таком состоянии Карину.  Бедняжка  просто
сходит с ума".
   Я позвонила Алисе и рассказала о своих затруднениях.
   - Соня, не будь наивной, - сказала она, - Карина артистка. Вошла в  роль.
Ничего страшного, как вошла, так и выйдет.
   Мне стало стыдно, что не додумалась до этого сама.
   - Вот что, цыганка Аза,  -  сказала  я,  -  ты  тут  поплачь,  над  своим
поведением подумай,  а  мне  пора.  Если  увела  Германа  у  Алиски,  так  и
признайся. Нечего комедию ломать.
   - Соня! Клянусь! Не уводила! - закричала Карина, но я не слушала ее.
   Я уже не верила ни одному ее слову и мысленно настраивалась на  беседу  с
Лорой.
 
*** 
 
   Умница Лора сразу заглотнула наживку  и  с  таким  энтузиазмом  предалась
интеллектуальной беседе, что  я  уже  не  знала,  как  ее  остановить.  Даже
предположить не могла, что бедняжка так по духовной пище  изголодалась.  Так
истосковалась по общению с культурным человеком.
   В результате я застряла у Лоры до вечера. Она же и о карьере забыла, и  о
работе. Древнегреческая мифология была для нее просто тьфу - здесь мы за два
часа управились. С немецкой философией Лора оказалась на  "ты".  Она  быстро
изложила свою оригинальную точку  зрения  на  "примитивные"  взгляды  Канта,
Ницше, Шопенгауэра и Гегеля и, не дав мне вставить и слова, переключилась на
средневековую этику, а затем плавно перешла к теории морали.
   Пока Лора поражала меня глубиной мысли, я тоже даром времени  не  теряла:
ломала голову, как бы приступить к вопросу об анонимке.  К  тому  моменту  я
отчаялась уже услышать от нее что-либо о "бочке  Данаид",  хотя  возможности
для  этого  были  предоставлены  Лоре  обширнейшие.  И  она  ни   одной   не
воспользовалась. Так я и не услышала этой чертовой бочки из ее уст. Радуясь,
что зашла речь о морали, я воскликнула:
   - Кстати, это не ты писала анонимку? К моему удивлению, Лора  испугалась.
Испугалась  так,  что  утратила  сообразительность.   Вместо   того,   чтобы
расспросить меня, о чем идет речь, она залепетала:
   - Какая еще анонимка? Не знаю никакой анонимки.
   При этом ее не интересовало, ни что в этой анонимке написано, ни кому она
адресована. Ничто не интересовало Лору. А вопрос,  который  она  без  устали
повторяла, явно не требовал ответа. Мне это показалось странным.
   - Дорогая, не хочешь ли ты сказать, что не знала  об  измене  Германа?  -
сказала я.
   В ответ последовал тот же текст,  но  с  некоторыми  изменениями:  вместо
"анонимки" была вставлена "измена".
   - Какая еще измена?  Не  знаю  никакой  измены,  -  еще  более  испуганно
залепетала Лора. Я рассмеялась:
   - Как же не знаешь, когда Алиса говорила о ней на вернисаже?
   - Это глупые фантазии Алисы, - запальчиво возразила Лора. - Герман  любит
жену. Герман любит жену. Все это знают.
   К  моему  удивлению,  она  с  воодушевлением  начала   опровергать   "эту
немыслимую ложь", доказывая, что Герман на измену просто не  способен.  Лора
так старалась, что я сразу отбросила версии с Нюркой и Кариной.
   Теперь я подозревала исключительно ее.
   "А почему бы и нет? - подумала я. - Холеная Лора и сейчас еще  хороша.  А
как она начитана, умна. По себе знаю, Герман любит умных женщин.  Часами  он
может со мной говорить..."
   - Теперь мне очевидно, дорогая, ты не знаешь, что у Германа была страсть!
- пристально глядя на Лору, воскликнула я.
   Лора вспыхнула, но все же взяла себя в руки и спокойно ответила:
   - Это немыслимо. Сплетни.
   - Страсть чудовищная, всепоглощающая. Алиса даже пыталась  руки  на  себя
наложить, так он любил ту женщину. Он боготворил ее, а Алиса страдала!
   Лора заерзала, ей явно было не по себе.
   -  Глупости.  Сплетни,  -  сказала  она,  но  в  голосе  совсем  не  было
уверенности.
   Я была изумлена: почему уравновешенная  и  невозмутимая  Лора  так  плохо
держит себя в руках? Почему нервничает? С одной стороны, я  ее  подозревала,
но, с другой, поверить никак не могла, что Алиску  травит  она,  мать  троих
детей, добросовестная жена и прекрасный руководитель среднего звена.
   - Не сплетни и не глупости, - возразила я. - Более того, у  Германа  было
две страсти.
   Тут нервы Лоры окончательно сдали,  она  перестала  себя  контролировать,
вскочила и закричала:
   - Кто вторая?
   Я удовлетворенно усмехнулась:
   - Тебя интересует вторая потому,  что  первая  -  это  ты!  Теперь  верю:
анонимки писал кто-то другой, но, увы, думаю, что Алису травишь ты.
   Лора неожиданно успокоилась.
   - Глупости, - сказала она, невинно глядя мне в глаза. - Зачем бы я  стала
травить Алису? Это в первую очередь  опасно  для  меня,  для  моей  семьи  и
карьеры. К тому же Алису я люблю.
   - Но это не помешало тебе завести интрижку с Германом.
   И тут Лора рассвирепела.
   - Послушай, Софья, - кричала она, - не суй нос в мою жизнь.  Может,  я  и
не. святая, но перед Алисой чиста. Я не спала  с  ее  мужем,  детьми  своими
клянусь! Надеюсь, эта клятва оградит меня от твоих вопросов?
   Я была ошеломлена. И было от  чего.