казалась спасительной.
   Я продвигалась вперед очень осторожно  и  прислушивалась.  Вот  подъехала
машина, шаги на лестнице, чьи-то голоса, ребенок  плачет.  Слева  пробивался
свет, там  окошко,  забранное  решеткой,  вокруг  множество  дверей,  номера
квартир написаны мелом. Обыкновенный подвал с  клетушками?  Они  в  основном
заперты, навесные замки, это мне не подходит? дверь с  личиной,  открыть  е„
плевое  дело?  Я  вошла  в  темный  чуланчик,   аккуратно   закрыла   дверь,
заблокировала е„ ржавой лопатой. Сюда могут явиться хозяева,  хотя  в  такое
время года делать здесь особенно нечего - заготовки на зиму давно подъели, а
клетушки эти в основном для них и существуют.
   Помещение было маленьким, яма  для  картошки,  большой  ящик,  в  котором
хранили морковь, полки вдоль стены, сейчас пустые. Я устроилась на нижней  и
стала  ждать.  Где-то  за  перегородкой  шуршали  мыши,  затем  к  их  возне
прибавился ещ„ звук, а сердце мое тревожно забилось. Кто-то, не один,  двое,
нет, трое двигались по узкому коридору. Двигались почти бесшумно, мысленно я
видела их напряженные лица, их вытянутые вперед руки? Сквозь щели  двери  на
мгновение мелькнул луч фонарика, а  я  усмехнулась:  ребята  неосторожны,  а
может, чересчур самонадеянны?
   На  осмотр  подвала  они  потратили  минут  пятнадцать,  я   слышала   их
удаляющиеся шаги, хлопнула  дверь.  Тишина.  Где-то  рядом  должна  быть  их
машина, а может, и две. Дом будут держать под  наблюдением.  Даже  если  они
уверены, что я  сбежала,  все-таки  рисковать  не  станут.  Если  "родители"
остались в квартире, они скорее всего не ждут моего возвращения.  Почему  бы
не навестить их и наконец кое-что не узнать?
   Я поднялась с полки, на которой сидела, сунула сумку в угол,  завалив  е„
старыми мешками, сняла пистолет с предохранителя и очень  осторожно  открыла
дверь. Длинный коридор тонул в темноте, я преодолела его  минуты  за  две  и
вскоре поднималась по лестнице. Мелькнула мысль: они могли  запереть  дверь,
но дверь в подвал оказалась открыта, я  постояла  в  небольшом  пространстве
между дверью в подъезд и дверью на улицу,  детский  голосок  что-то  напевал
совсем рядом. Я распахнула дверь в подъезд, поднялась  на  три  ступеньки  и
оказалась перед лифтом, вошла и нажала кнопку девятого  этажа.  На  площадке
было пусто. Тишина такая, точно  весь  дом  вдруг  вымер.  Я  спустилась  по
лестнице на  третий  этаж.  Несколько  минут  стояла,  прислушиваясь,  потом
спустилась ещ„ на один пролет. Дверь в  квартиру  "родителей"  была  закрыта
неплотно, будто кто-то нарочно приглашал  меня  войти,  а  внутренний  голос
отчаянно взвыл: "Опасность", но я распахнула дверь  и  вошла.  Запах?  Такой
знакомый запах, вызывающий тошноту и  головокружение.  Я  сделала  несколько
шагов,  прежде  чем  увидела  кровь  на  стене,  кто-то  цеплялся  за  стену
окровавленными пальцами. Я свернула в комнату. Та, что  называла  себя  моей
матерью, лежала возле самого порога. Ковер, пол, стена, одежда на женщине  -
все было залито кровью. Трудно поверить, что столько крови  могло  содержать
е„ сухопарое тело. Мужчину я нашла в кухне, он пытался открыть окно?
   Я быстро проверила квартиру, заперла дверь и  вернулась  к  трупам.  Было
странно ощущать в себе равнодушие при виде изувеченных тел.  Ни  страха,  ни
отвращения, только досада, что я опоздала. ТЕ меня опередили.
   Торопливо выдвигая ящики комода в спальне, я выбрасывала их содержимое на
пол, прекрасно понимая, что никаких улик здесь не найду.  Они  не  оставляют
улик, и все-таки я продолжила обыск. Одежда, какие-то бумаги,  квитанции,  я
бегло их просмотрела: ничего. Ничего, что давало бы возможность понять:  кто
эти  люди  и  почему  они  выдавали  себя   за   моих   родителей?   Женщина
сопротивлялась убийцам, е„ руки в  порезах,  она  хватала  нож,  которым  е„
убивали, и умерла не сразу, е„ ударили  несколько  раз.  Что  это  за  типы,
которые не могли убить с одного удара?  Я  не  верила,  что  ТЕ  послали  не
профессионалов. Значит, в этом кровавом кошмаре есть  смысл,  это  послание?
Что они хотели сказать им?
   Мне надо было уходить, возможно, женщина  кричала,  возможно,  е„  кто-то
услышал и вызвал милицию. Но уйти я не могла, я надеялась найти хоть что-то,
обрывок бумаги с моим именем, фотографию, паспорта моих мнимых родителей?
   В дверь позвонили, я замерла, на мгновение перестав  дышать.  Ну  вот,  я
упустила свой шанс, я не должна была оставаться  здесь,  это  глупо,  глупо.
Звонок повторился. Очень настойчивый. Стало ясно: тот, кто стоял за  дверью,
просто так не уйдет. Я оглядела комнату: истерзанное  тело  на  полу,  пятна
крови на стенах,  разбросанные  вещи,  выдвинутые  ящики  шкафов?  Хмыкнула,
покачав головой,  и  засмеялась.  ТЕ  ребята  -  молодцы,  они  лишили  меня
последней возможности?
   Раздался страшный треск, входная дверь распахнулась, топот ног? "Зря  они
надеялись", - все ещ„ смеясь, подумала я и шагнула  к  окну.  На  то,  чтобы
открыть его, потребуется время. Я подхватила с пола тяжелые бронзовые  часы,
машинально отметив, который час они показывают, и запустила их  в  окно.  Со
звоном посыпались стекла, а я, вскочив на подоконник,  шагнула  вниз  вперед
спиной, потому что мне хотелось увидеть лицо того, кто ворвется  в  комнату,
лицо человека из моего сна, убийцы отца, я хотела увидеть  его  прежде,  чем
умру.
   - Она выпрыгнула. - закричал кто-то, а я  опять  едва  не  рассмеялась  -
сдали нервы, - потому что лица не увидела.
   Я ударилась обо  что-то  спиной,  зажмурилась  от  боли  и  только  тогда
сообразила: под окном высокие кусты, кажется, сирень, я упала на них,  ветки
смягчили удар, я скатываюсь вниз, вниз, вниз?
 
*** 
 
   Ему было лет пятьдесят, усталое лицо, усталые глаза, на меня он смотрел с
брезгливым сожалением.
   - Я вас ещ„ раз спрашиваю: ваше имя?
   - Шульгина Анна Ивановна, - заученно  повторила  я.  Это  длилось  второй
день, второй день я здесь.  Выпрыгнув  со  второго  этажа,  я  заполучила  с
десяток синяков и ссадин, умудрилась остаться живой и  даже  не  сломала  ни
одной кости. Пролежав несколько дней в больнице, вчера я впервые встретилась
с Петром Петровичем. Он устал от меня, я от него, а  дело  не  сдвинулось  с
мертвой точки. Для него вообще-то все ясно: на момент ареста при мне не было
документов, зато был пистолет  (его  нашли  в  кустах  с  моими  отпечатками
пальцев), в квартиру я проникла с целью ограбления и зверски  убила  пожилую
супружескую пару. Выражение брезгливости на его лице сменяет отвращение: что
я надеялась найти в квартире:  золото-бриллианты?  Шульгина  Анна  Ивановна,
твержу я упрямо.
   - Убитые - мои родители, Осипенко  Людмила  Васильевна  и  Осипенко  Иван
Иванович. Я приехала к ним в гости, вышла на несколько минут из  дома,  мама
попросила сходить меня за хлебом, а когда вернулась, нашла их убитыми.
   Он не верил ни одному моему слову, усмехался, смотрел зло,  надеясь,  что
мне надоест все это и я скажу правду. А я твердила, как урок, одно и то  же,
зная, что в этом мой единственный шанс. Возможно, ТЕ вовсе не хотели,  чтобы
я погибла. Они хотели изолировать меня лет на десять. Занятно. И в  квартиру
ворвались вовсе не они, а милиция. Кто-то из  соседей  действительно  слышал
крики и позвонил.
   Следователь устало ловит меня на мелочах:
   - Вы пошли за хлебом?
   - Да.
   - В хлебнице мы обнаружили достаточно хлеба. Свежего.
   - Значит, она решила иначе.
   - Кто она?
   - Моя мать.
   - Почему же вы убили своих родителей? - Кажется, этот  вопрос  очень  его
занимал.
   - Я не убивала. - Они должны проверить мои данные,  запрос  скорее  всего
уже послали. И что им  ответят:  убитый  мною  следователь,  побег,  труп  в
квартире, труп  соседа  на  пороге.  Я  чувствую  странное  спокойствие,  им
придется разбираться со всем этим, чем нелепей и фантастичнее будет то,  что
они узнают, тем тщательнее им придется разбираться.
   - Расскажите подробнее о себе.
   - Я вам уже говорила:  о  себе  я  ничего  не  помню.  Одиннадцатого  мая
прошлого года я попала в аварию. У  меня  была  травма  головы.  Мое  первое
воспоминание  относится  к  концу   февраля   этого   года.   Я   сидела   в
кресле-коляске? Эта женщина? моя мать? сказала, что я  в  то  время  была  в
санатории? возможно. Так вот, вошла девушка, медсестра и сказала:  "За  вами
приехал  муж".  Он  взял  меня  на  руки,  перенес  в  машину?  Я  вам   уже
рассказывала.
   - Расскажите ещ„ раз, - нахмурился он. И я рассказываю.
   - Я хотела встретиться с матерью, чтобы е„ расспросить?
   - Расспросили? - Голос звучит язвительно.
   - Не успела. Когда я вернулась из магазина, и она, и е„ муж были убиты.
   - А вы принялись копаться в ящиках?
   - Да. Я хотела узнать что-нибудь о себе.
   - Что-нибудь о себе?
   - Да. Что-нибудь.
   - Вы продолжаете утверждать,  что  вы  Шульгина  Анна  Ивановна,  девичья
фамилия Осипенко?
   - Это единственное имя, которое я считаю своим.
   - Очень интересно. Взгляните сюда. - Он положил передо мной лист  бумаги,
отпечатанный на компьютере текст, строчки прыгают перед глазами.
   - Что это?
   - Читайте. - Я тупо смотрела в бумагу, а он, не выдержав, сказал:
   - Осипенко Анна Ивановна умерла в возрасте восьми лет от лейкемии.
   Я на мгновение зажмурилась, испуганно метнулась мысль: "Господи, кто  я?"
Но особого удивления не было. Те, что погибли в квартире, не  мои  родители,
значит, я не их дочь.
   -  Может,  вы  действительно  Шульгина  Анна  Ивановна,  но  ни  в  каких
родственных связях с убитыми вами людьми не состояли.
   - Она звонила мне не реже раза в неделю. И я  звонила  ей.  Проверьте  на
телефонной станции. Эти люди утверждали, что они мои родители. - Он  говорит
что-то и задает свои вопросы, я уговариваю себя быть терпеливой.  Здесь,  за
толстыми стенами с решетками на окнах, я в  безопасности.  Милиции  придется
поработать, если они хотят довести дело до суда. Это мой  шанс,  в  одиночку
мне не справиться.
   Я не знаю своего имени, я не знаю, кто я и откуда, ТЕ позаботились о том,
чтобы люди, способные рассказать мне об этом,  исчезли:  мои  родители,  мой
муж? Я должна быть терпеливой и ждать.
   Дни тянулись  за  днями,  лицо  Петра  Петровича  приобрело  мученическое
выражение, глаза пустые, вопросы прежние. Какого черта они не  шевелятся?  Я
смотрю в лицо следователя, и во мне растет  раздражение,  а  потом  приходит
страх, он пульсирует в висках, от него потеют руки, и я говорю зло:
   - Они здесь.
   - Что?
   Чужая бестолковость доводит меня до бешенства.
   - Они здесь, слышите вы, идиот несчастный. Они  здесь,  совсем  рядом,  я
чувствую. Ваш коллега тоже не верил, они вошли в кабинет, а он  даже  ничего
не успел понять, и они убили его.
   - Успокойтесь, - пробормотал он, неожиданно меняясь в лице, я вскочила  и
заметалась по комнате, потому что чувствовала: они рядом,  за  этой  стеной.
Он, кажется, закричал, дверь распахнулась, а  я  бросилась  к  ней,  истошно
вопя, красная пелена застилала взор, а потом все исчезло: крики, топот  ног,
какие-то лица? Сделалось пронзительно тихо,  а  чей-то  голос  прошептал  на
самое ухо:
   - Не бойся.
 
*** 
 
   Своего я добилась, меня поместили в психушку. Удрать отсюда не  в  пример
легче, правда, и ТЕМ тоже проще добраться до меня. Железные решетки, двери с
"глазками", сходство с тюрьмой бросается в глаза, только вместо охранников -
санитары в белых халатах. Санитарам со мной никаких хлопот, веду я  себя  на
редкость  спокойно,  а  вот  врач,  мужчина  лет  тридцати  семи,   высокий,
пижонистый, с окладистой бородой и очках в золотой оправе, явно намучился: с
тех пор как меня привезли сюда, я не сказала ни слова. Он что-то говорит,  я
слушаю, глядя ему в глаза, иногда хмурюсь, иногда улыбаюсь,  но  никогда  не
отвечаю.
   Обрывки  разговоров,  доносящихся  из  коридора,  несколько  между  делом
брошенных фраз? Они и в самом деле считают меня чокнутой. Посттравматическое
состояние, амнезия, приступы ярости, во время которых я  способна  убить,  и
вновь амнезия, я могу действительно не помнить, что убила. В общем,  обычная
медицинская чушь с заумными словечками. Одно совершенно ясно: меня запрут  в
психушке надолго. Это меня не пугает. Сбежать отсюда я сумею, главное, чтобы
ТЕ не добрались до меня раньше.
   Прошла неделя, таблетки, что мне давали,  я  совала  под  язык,  а  потом
выплевывала. Неизвестно, чем они меня травят, окончательно съехать с катушек
я не хочу. Во вторник сразу после обеда в палате появился  молодой  человек.
Сначала я решила, что это Андрей, и едва не упала в обморок. Человек  вошел,
солнечные лучи падали в окно, и в этом трепетном свете  он  стоял,  точно  в
огненном ореоле, рыцарь  из  сказки.  Рост,  фигура,  цвет  волос.  Лица  не
разглядишь. Я еле сдержалась, чтобы не крикнуть:  "Андрюша",  но  он  сделал
шаг, и сказка кончилась. Тонкий с горбинкой нос, карие глаза в сочетании  со
светлыми волосами - это выглядело каким-то не правильным, впрочем,  сами  по
себе волосы не были такими уж  светлыми.  Приглядевшись,  я  поняла:  скорее
всего парень много времени проводил на солнце, и  они  выгорели.  Под  белым
халатом джинсы и футболка. На вид мужчине  было  лет  тридцать,  узкие  губы
раздвинулись  в  улыбке,  а  глаза  смотрели  настороженно.  С   минуту   он
разглядывал меня, а я его, он показался мне искренним, и я решила: он не  из
ТЕХ.
   Вошел мужчина один, и это  было  странно.  Он  прикрыл  за  собой  дверь,
улыбнулся, сказал:
   - Здравствуйте. - А потом представился:
   - Рябов  Вадим  Николаевич.  Я  бы  хотел  поговорить  с  вами,  если  не
возражаете.
   - Я ни с кем не разговариваю, - усмехнулась я, а он вроде бы  растерялся,
видно, не ожидал, что я вот так запросто заговорю. Это показалось  забавным,
я засмеялась, тихонько, чтобы санитары за дверью не услышали  и  не  вкололи
мне чего-нибудь посущественнее, дабы отбить у меня охоту  шутки  шутить,  и,
кивнув на постель, сказала:
   - Садитесь. - Он сел, с некоторой опаской приглядываясь ко  мне.  -  Надо
полагать, вы посланник, - все ещ„ улыбаясь, сказала я.
   - Кто? - встрепенулся он.
   - Посланник. Считается, что я сумасшедшая, вот я и стараюсь говорить так,
чтобы соответствовать. На самом деле я  подразумеваю,  что  вы,  безусловно,
посланы мне судьбой. Вы из милиции?
   - Да, - помедлив, сказал он, а я как-то механически  отметила  про  себя:
"Врет". Рябов Вадим  Николаевич  был  следователем  по  особо  важным  делам
областной прокуратуры.
   - Значит, мое дело особо важное? Хорошо, - кивнула я.
   - Что вы имеете в виду? - Он  все  ещ„  приглядывался,  наверное,  решал:
чокнулась ли я окончательно, или ещ„ есть надежда. Беда в том, что  я  этого
тоже не знала.
   - Я имею в виду, если дело важное, может, в нем кто-нибудь разберется?
   - Именно это я и пытаюсь сделать, - обрадовался он. - Вы мне поможете?
   - С удовольствием. Хотя в данном случае "поможете" на редкость  неудачное
слово. К тому же не знаю, чем  могу  помочь.  Я-то  надеялась,  это  вы  мне
поможете.
   - Вы Шульгина Анна Ивановна?
   - В течение года; я называла себя этим именем, - хмыкнула я.
   - То есть вы не уверены, что это ваше имя?
   - Я ни в чем не уверена. Особенно после того, как узнала,  что  умерла  в
возрасте восьми лет. Для покойницы со стажем я неплохо сохранилась.  Как  вы
считаете?
   - Я рад, что чувство юмора вас не покинуло. - Он улыбнулся,  беспокойство
в его глазах исчезло, осталось только внимание.  -  И  все  же  я  бы  хотел
поговорить подробнее?
   - О моем имени?
   - Да.
   - Это сложно. Полгода я называла себя Анной и была  твердо  уверена,  что
Анна Ивановна  Шульгина  -  это  я.  А  мужчина  и  женщина,  проживающие  в
Екатеринбурге по известному вам адресу, мои отец и мать.
   - Теперь вы думаете иначе?
   - У них были дети?
   - Дочь.
   - Та, что умерла от лейкемии?
   - Да.
   - Так что же я должна думать?
   - Анна Ивановна,  расскажите  мне,  пожалуйста,  вашу  историю,  -  очень
спокойно попросил он.
   - А вы поверите? - Мой вопрос как будто застал  его  врасплох,  с  каждой
минутой он нравился мне все больше и больше. Я была почти  уверена:  он  тот
самый человек, что так необходим мне.
   - Я вам уже верю, - ответил он, глядя мне в глаза, и в  тот  миг  говорил
правду, а я, в свою очередь спросила:
   - Почему?
   Какое-то время мы молчали, чьи-то шаги  раздались  из  коридора,  нарушая
тишину, Вадим Николаевич вздохнул и наконец сказал:
   - Тут вот что? Осипенко Иван Иванович в семнадцать лет был осужден на два
года лишения свободы. Потом судимость с него сняли?
   - И что? - Сердце вдруг  забилось  в  ожидании  чего-то  очень  для  меня
важного.
   - Отпечатки  пальцев  обнаруженного  в  квартире  мужчины  и  опознанного
соседями как Осипенко Иван  Иванович  не  соответствуют  отпечаткам  пальцев
тридцатилетней давности.
   - А женщина?
   - Вы имеете в виду вашу мать?
   - Она не была моей матерью. По-моему, у меня вовсе  не  было  матери,  то
есть я лишилась е„ очень рано. С ней ничего не связано?
   - Выходит, вы что-то помните?
   - Нет. Просто иногда я знаю. У меня не было матери, а мой  отец  убит.  Я
это точно знаю. Мне кажется, я все вспомню, если увижу лицо того парня?
   - Какого парня? - Он опять забеспокоился, и было отчего: изъясняюсь я как
сумасшедшая. Это никуда не годится. Я вздохнула.
   - У меня был паспорт, я его видела.  Где-то  когда-то  его  получили  для
меня. Вам удалось что-нибудь узнать?
   - Конечно. - Он усмехнулся, почувствовав себя  увереннее,  потому  что  я
вновь заговорила о вещах, ему понятных. - Паспорт получен взамен  утерянного
на основании свидетельства о рождении, родилась  в  Екатеринбурге,  родители
Осипенко? и так далее. Год назад вы вступили в брак с гражданином  Шульгиным
Андреем Ильичом, об этом есть соответствующая запись  в  отделе  регистрации
браков.
   - Здесь, в Екатеринбурге?
   - Нет. Вы расписались с  вашим  мужем  в  маленьком  районном  городке  в
Белоруссии.
   - Почему в Белоруссии?
   - Странный вопрос, - пожал он плечами. - Вы что, никогда не  видели  свое
свидетельство о браке?
   - Нет. Оно исчезло вместе с другими  документами  во  время  переезда,  а
новое Андрей выправить не успел?
   - А свое свидетельство о рождении вы видели?
   - Нет. Паспорт выправлял Андрей, я плохо себя чувствовала после аварии.
   - Занятно, правда?
   - Еще как, - усмехнулась я. - Особенно после того, как меня несколько раз
пытались убить. Я расскажу вам все,  что  знаю.  Очень  может  быть,  что  я
действительно спятила и не догадываюсь об этом, но в одном  вы  можете  быть
уверены: я говорю правду. Так как помню  е„  и  знаю.  Несоответствие  е„  с
вашими сведениями не моя вина, и объяснить его я не  могу.  Ну  что,  будете
слушать?
   - За этим я и пришел, - вздохнул он.
 
*** 
 
   Второй раз мы увиделись через  несколько  дней.  Врач,  удивленный  нашим
долгим  разговором  (почти  уверена  -  он  подслушивал),  пытался  со  мной
побеседовать, но успехом эта попытка не увенчалась. Записав меня  в  сложные
пациенты, он скорее всего махнул на меня рукой? хотя, может и  нет,  и  все,
что происходило тогда, было тщательно спланированной операцией. Главное, что
меня оставили в покое. Никаких уколов, никаких таблеток.  Зато  дали  чаю  с
лимоном.
   Ночью я изнывала от бессонницы, таращилась в потолок, на  котором  лежала
тень от оконной рамы, и пыталась понять или вспомнить? То, что я,  умерев  в
восемь лет, неожиданно воскресла, очень меня интересовало. Что  произошло  с
настоящими супругами Осипенко и кто их заменил? Дублеры исправно играли моих
родителей, а когда я поняла,  кто  передо  мной,  их  убрали:  ведь  ниточка
потянется от них к другим людям. Это всегда опасно, оттого от них  торопливо
избавились, а также ото всех бумаг. Моя предполагаемая  мать,  поговорив  со
мной по телефону, кому-то поз