плана, а оформленные
индивиды во второй реальности, где они  могут  взять  мир  поверх  своих
чувств, тем они, кстати, и отличаются, потому что чувствуемое нами - это
клочок мира, а мысль немного расширяет этот клочок, отчего он не  перес-
тает быть клочком, но ведь разница очевидна?
   Итак, мы имеем либо наличие перегородки, либо то, что  можно  назвать
метафизической смертью, и второе предпочтительнее.  Кажется,  что  мы  в
безбрежных абстракциях, а на самом деле все до боли конкретно и ловит  в
сеть любое проявление жизни. Возьмем ситуацию такого существа, как  бюд-
жетник - это, конечно, один из символов России 90-х годов. Это такое су-
щество, которое законами жизни, - я подчеркиваю, законами  жизни,  а  не
чем-то иным, не чьей-то злой волей, хотя и злая воля иногда закон жизни,
- оказалось выставленным за борт. Перманентныый бюджетный  кризис  госу-
дарства делает его нищим, а оттого жалким, непонимающим,  недостойным...
Зазор есть: привычные модели миропонимания рушатся, утверждается  другая
жизнь, в голове нет адекватного описания и алгоритмов - есть боль, новая
реальность и старая модель к ней. В старой модели, например, государство
должно кормить своих служащих. Ну а в новой оно по ряду социально-эконо-
мических и даже философских причин не обязано вести себя таким  образом,
только-то и всего. Мы имеем тот мир, который имеем, а  не  тот,  который
нам кажется. Понимание этого очень просто - когда уже понято. Между  тем
наш бюджетник за редким исключением  отказывается  понять,  что  ему  не
должны. В мире вообще никто никому не должен. Если и должен,  то  только
ты. Ждать от мира хорошего, например, неприлично для взрослого человека,
и это правило никогда никем не отменится, даже добрым царем -  ждать  от
мира хорошего все равно останется неприличным, и это онтология, так  мир
устроен...
   Бюджетник не понимает. Экзистенциальный кризис  есть,  а  дискретного
скачка в понимание нет. Мы имеем железный барьер вместо правильной мета-
физической смерти, и барьер запрещает понимать. Иными словами, запрещает
умирать. Понятно, почему запрещает - все хочет жить, и  дурное  сознание
пытается как-то выжить, у него много путей... Человек не понимает, пото-
му что однажды понял: в сознании сложились некоторые структуры, они  об-
ладают жизнестойкостью и занимают место. Место занято, а как освободить?
   Это социальная иллюстрация к онтологии, но можно взять случай индиви-
дуальных чувств. Несчастная любовь описывается совершенно  также,  закон
один и он равно применим во всех сферах - так строена правильная филосо-
фия. Для начала не будем спорить, что на протяжении  времени  несчасьная
любовь вредна, в точке она может что-то  дать  человеку,  а  во  времени
всегда отнимает - например, время (для пассионария  время  главная  цен-
ность). Вопрос избавления от нее всегда  вопрос  механизмов  и  структур
сознания, лекарств нет и время само по себе ничего не лечит: само по се-
бе оно калечит, а работу ведут структуры сознания во времени.  Полагает-
ся, конечно, метафизически умереть, а затем возродиться существом,  сво-
бодном от прошлого. Но разрушительное для  человека  чувство  становится
доминантой, отправляя сознание в глупое и бесконечное путешествие вместо
раз и навсегда завершенного перехода в иной душевный регистр.  Бесконеч-
ность поддерживается надеждой, ее-то и надо убить; как убьешь, так все и
наладится, - но какие-то большие пласты в  сознании  лежат  мертвой  тя-
жестью и загибают путь...
   Та же ситуация с  нашим  третьеклассником,  избитым  шпаной  -  можно
что-то перещелкнуть внутри, допустив для себя мир, в котором  могут  из-
бить. А раз мир такой, то ты в нем и живешь: делаешь какие-то  действия,
чтоб тебя больше не избивали, и тебя действительно не избивают,  раз  ты
этого не хочешь и ради этого постарался. А можно нечего не перещелкнуть,
остаться в прежнем мире, где по правилам избиение  не  входит  в  жизнь.
Поддаться глупым утешениям, забыть самому, съесть мороженое и  перестать
думать над ситуацией... И она, разумеется, повторится. В мире, в котором
не избивают, этого третьеклассника будут избивать всегда.  В  мире,  где
вожделенная девушка еще может тебя полюбить, ты будешь страдать вечно. В
мире, где государство должно заботиться о бюджетнике, он всегда останет-
ся нищим. Мы имеем стабильность, отложенную на бесконечность, одно и  то
же состояние, повторенное миллион раз - хуже этого  ничего  нет...  Ста-
бильность всегда дурная, в сознании другой и нет. Понятно, почему  живет
тот, кто умирает максимальное число раз? И всегда готов умереть?
   Жизнь вокруг тебя, та жизнь, что происходит вокруг тебя - определяет-
ся сознанием. Тезис неудачников в том, что бытие определяет сознание,  а
пассионарий уверен в том, что от его сознания зависит бытие. По  меньшей
мере, его бытие, а в лучшем случае - и бытие мира... И от удачи,  конеч-
но, то есть можно пропасть с правильным сознанием - неудача! -  но  под-
няться с неправильным сознанием невозможно.
   Так в каких случаях наступает желанный скачок, названный нами метафи-
зической смертью? Ну почему, действительно - в одних  случаях  дошел  до
черты и перешагнул, а в других подошел, потоптался и вернулся  на  круги
своя? Важно, как мы видим, дойти до финальной точки. В ней всегда  приз-
нается собственное ничтожество, такое свойство точки: раз стоишь в  ней,
то чувствуешь ничтожество и от этого прежняя душа умирает. Рождается ду-
ша, которая уже не живет с чувством собственного ничтожества, а пережить
это великое чувство - удел всех, ставших через время великими. Это  под-
виг: решится на стояние в этой точке, как правило,  кратковременное,  но
все равно пронзающее болью. Вернемся к нашему третьекласснику. Если  его
душа идет мимо точки, то ему остается разбитый нос и  плач  как  простое
следствие шока. Экзистенциальная боль наступает лишь в точке, где  реак-
ция плача сменяется осмысленным страданием, болью как фактором в онтоло-
гическом плане, а не чувственной чепухой реактивности. Если мир для него
не изменится, этого страдания не наступит: оно в том, чтобы  расписаться
в собственной ущербности. Заметим, что это очевидно; раз кто-то  захотел
сделать тебе больно, а ты не смог противостоять и  принял  боль,  принял
какое-то унижение - ты действительно ущербен, пусть ущербен не  целиком,
но какой-то своей частью обязательно. Несмел, нерешителен, да просто фи-
зически не готов - ущербность налицо. Но  она  налицо  для  постороннего
наблюдателя, а чтобы его принял живущий не в стороне, а в ситуации инди-
вид, требуется прыжок в эту точку, а иначе не осознается как раз очевид-
ность. Аналогично в неудачной любви: там бесконечные стремления  кого-то
добиться должны прекратиться в точке - это тоже точка унижения, в  кото-
рой наступает смирение, отказ от мечты, иллюзии, отказ  от  того,  чтобы
предоставлять любимому человеку хоть какое-то пространство в своей душе:
он не должен занимать место там, где пространство конечно  и  дефицитно.
Это унижение, потому что ущербность неминуемо признается хотя бы по  од-
ной какой-то черте - ведь объект любви принадлежал бы тебе, будь ты дру-
гим, значит, ты не обладаешь тем, что необходимо, а раз не  обладаешь  -
какой же ты плохой... А закон в том, что человек не может жить во време-
ни, ощущая себя плохим. Под человеком мы  понимаем  какие-то  внутренние
конструкты, неаморфные структуры души, составляющие понятие личность - и
вот это не может существовать, ощущая себя плохим. Оно умирает.  В  бук-
вальном смысле, то есть перестает быть. А может  не  умереть,  поскольку
есть специальные трюки, чтобы плохим себя не почувствовать и обойти точ-
ку метафизической смерти: допустим, наш ребенок может решить, что мир-то
справедлив, а его побили несправедливо. И справедливость неминуемо восс-
тановится с помощью родителей, милиции и т.д. На самом деле побили спра-
ведливо, поскольку ничего несправедливого в мире нет: раз  что-то  есть,
то оно уже справедливо в особом смысле,  понятно?  Наш  влюбленный  тоже
кругами может бродить вокруг точки, он может считать, например, что надо
просто как следует объяснится, или  сломить  подарком,  или  время  само
что-то изменит - а очевидность в том, что такие вещи  не  ломаются,  это
уже отдельный вопрос, мы не о нем говорим.
   А сейчас я, наверное, скажу крамолу, потому что о детях и  влюбленных
философствовать позволено, а некоторые темы гуманистами не  прощаются...
Это наш третий пример, с бюджетником, совершенно,  кстати,  аналогичный.
Есть точка сознания, в которой наши шахтеры, учителя, конторщики и  про-
чий протестующий люд опасаются как огня. Она для них, наверное, постраш-
нее пулемета. На пулемет некоторые из них пойдут, а в эту точку согласны
зайти немногие, очку метафизической смерти - потенциальную точку их соз-
нания, никогда не возникающую реально. Если из потенциальной она  стано-
вится реальной, то это сразу снимает проблему в России, потому что  бро-
сает нацию в очевидность, но они, как сказано, смертельно ее боятся, бо-
ятся потерять в ней последнее, что имеют - самих себя.
   Пикетчики, митинговщики, демонстранты - хоть один из них поднялся  до
взрослого? Они голодают и бастуют, но это действия, вполне нормальные  и
для ребенка, мысль в них не работает. А работает она в точке собственно-
го ничтожества. Там другая атмосфера мышления, там вообще запрещено  об-
винять кого-либо кроме самих себя. Это точка взрослого человека, который
отвечает за судьбу, а они дети несчастные, которым добрый  дядя  не  дал
пряника и поэтому дядя злой, и все проблемы мира замыкаются на дядеи  ни
одна не замыкается на себе. Если завод стоит и денег нет, хоть один  му-
жик сказал себе, что он не мужик? Они ведь просто не  мужики,  только  и
всего, и нечего на премьера пенять, если сам дурак... Тут нет такого по-
нятия, как социальная справедливость, это дичь и моральная  инверсия:  о
справедливости не надо говорить не слова там, где все объяснимо без нее,
где речь надо строить на других терминах - есть какие-то самолюбивые му-
жики, которые не являются мужиками, и убогое самолюбие мешает  им  изме-
нить свою жизнь, если ее можно изменить. Не становятся в  точку,  и  все
тут. Я могу привести формальную схему, на которой  становление  нации  в
эту точку автоматически снимает любой социальный опрос - понимаешь,  лю-
бой? - и дает экономический рост за счет возросшей  мобильности  рабочей
силы, перераспределения ресурсов и системной  реструктуризации.  Но  для
начала, конечно, нужна реструктуризация в голове, потому что все начина-
ется в голове, а они ни черта не начинают и не начнут, потому что боятся
потерять последнее, утратить самих себя, ведь в точке ничтожества только
смерть.
   Эта точка, кстати, должна встречаться как можно чаще  в  судьбе,  без
нее нет судьбы, нет подлинной жизни: философ, ученый, политик  -  должен
десятки раз гибнуть и возрождаться, а иначе нет философа и политика. Они
живут в широком мире, а для утверждения в широком мире надо почаще  уми-
рать. Утверждение в широком мире означает движение, а  движение  никогда
не идет в обход точек метафизической смерти, а только через них.  Только
через экзистенциальные состояния, проходимые до конца. То есть  проходи-
мые до выхода из них, дискретного разрыва мира внутри себя.
   Заметь, что на главный вопрос пока нет ответа: почему  все-таки  одни
идут до конца, а другие бесконечно останавливаются?  Видимо,  если  один
раз прошел, убил свою ненужную личность и пошел дальше, то будешь посту-
пать так и впредь. А если в самом начале была такая ситуация и ты в  ней
остановился, то это закон тебе поступать так и впредь, точнее, не посту-
пать. Иными словами: если у человека была хоть одна нормальная мысль, то
будут мысли и дальше, при желании и необходимости  он  додумает  мир  до
конца, до того максимума, который человеку вообще  отпущен.  Ну  а  если
когда-то что-то не сцепилось, и не было мысли, то ее не появится  и  по-
том: нет рефлекса, который бы давал мысль в  ситуациях,  где  необходима
мысль. Уже говорено, что знание не перетекает из книг и от умных людей в
другие головы. Если знание и течет, то не прямолинейно, скажем так, и во
всяком случае не механическим переносом.
   Сейчас мы получили идею начальной точки, в которой рождается  или  не
рождается начальная мысль. Допустим, это первая в жизни ситуация  зазора
между внешним и внутренним. Можно решить ее в пользу либо внешнего, либо
внутреннего, убить себя в мире или мир в себе. Конечно,  надо  решать  в
пользу внешнего - тогда ты продолжаешь жить. А решение дилеммы в  пользу
внутреннего всегда обращает человека в онтологический мусор,  он  живет,
как спит, и ничего не понимает вокруг, мир обманывает его, а он не в си-
лах обмануть мир.
   Какие факторы решают судьбу на первом изломе души? Это смешно, факто-
ры всегда одинаковы - но некоторые индивиды выходят к свету, а некоторые
обманываются миром. Конечно, факторы неодинаковы, потому что  одинаковые
факторы по определению дают одинаковый результат. Но там тонкости, кото-
рые не видны человеческим глазом. Глаз видит, что у всех примерно равные
ситуации. А они безумно неравны, если в одних  индивид  программированно
растет, а в других стоит неживым. Это выбирает не индивид, расти ему или
не расти - ясно? Видимо, придется согласиться с  банальной  мыслью,  что
некоторых из нас без всяких на то причин  Бог  любит  сильнее,  чем  ос-
тальных. А ведь это высшая справедливость, которую бесполезно оспаривать
и разлагать на составные куски.

   17
   Лучники Скандинава прошли мимо Испании и спалили сказочный город. Оп-
лот морской монархии плавно перекочевал на африканские берега,  а  Купцу
неоспоримо выпала пиратская доля. Скандидав колебался... но  отдал  при-
каз, крестьянское ополчение пересекло пролив и пошло в жару,  по  дороге
разрушая лунные капища и обращая в рабов сектантов невидимого пути.
   Ересиарх собрал остатки погибающей армии,  даровал  азиатам  позорный
мир и вернулся в Европу для последнего боя: путь на Апеннины был открыт,
если не считать двадцать тысяч железных всадников. Ерисиарх располагал в
пять раз большим числом, но в его солдатах числился уставший сброд, а не
носители былой славы. Непобедимая армия узнала на востоке поражение; ар-
мия перестала верить в непобедимость; бойцы разочаровались в боге; армия
перестала быть армией. Но она ползла загорелой тушей, сминая траву,  лю-
дишек и города, она шла на ласковые земли Италии.
   Заговор провалился: адепты Луны подняли восстание, но личная  гвардия
Министра заманила в пустой дворец, арестовала и перевешала главарей. Те-
ла болтались на ветру вдоль дороги., а маленькие люди смотрели на  пове-
шанных мистагогов, шептались и молились Благому Колесу. Беда пришла, от-
куда не ждали: заворчала официальная церковь, когда Министр  объявил  ей
пятнадцать тезисов великой реформы. Церковь не хотела. Еретики между тем
обрели господство на половине европейских земель, целиком присоединили к
Империи Духа несколько стран, распяли королей и начали безумную жизнь по
канонам невидимого пути. Громыхая железом, туша подползала к Италии. Ми-
нистр решился.
   Избавляясь от хлама, он приказал удавить своего престарелого маразма-
тика-короля, добавив к живому могуществу номинальный трон. Править решил
в качестве духовного лица, сохранив трудовое звание министра и  отбросив
мысль об императорской мантии. Именовать себя велел "отцом"  и  разослал
гонцов сквозь еретические провинции во все  праведные  уделы,  не  забыв
азиатские и африканские клочки праведности. Выступил на Соборе,  предло-
жив священным козлам на выбор смерть или подчинение. Смерть,  как  легко
понять, от руки одержимых бесом, а подчиниться он предлагал себе  и  се-
годня. Священые козлы все поняли богообразно и при двух отступниках про-
голосовали за Кодекс. Министр улыбнулся в ответ, он верил в своего бога.
Двух ненормальных утопили, вменив им мужеложство, раскур дурманов, истя-
зание детей, лунный культ, растрату чужого, мздоимство и почитание трак-
татов невидимого пути. Церковь очнулась от летаргии и  снова  начала  во
что-то верить.
   Дела пошли веселее: тушу пропустили вглубь страны, а затем  разрубили
надвое. Конные воины с воплем гонялись за пешими людьми, снося головы  и
насаживая на копье голые животы. Ересиарх по традиции бежал, пробился  к
Адриатике и на союзном корабле уплыл в свои исконние  территории.  Лично
командовавший конницей Министр пожалел о низости поборов, не дающих  го-
сударству отстроить приличный флот.
   Магистр неожидано бросил сеть и союзные хитросплетения,  провозгласив
земное господство излишним, и пропал в Тибет, откуда семь лет назад  уже
возвращался. В Ордене начинала закипать дурная интрига, Министр чувство-
вал и пытался разложить его изнутри в отсутствие верховного мага. Но го-
ловы подосланных хитрецов были сброшены в ров министерской канцелярии.
   Аккуратный пасьянс разложенных по Европе  сил  перевернуло  нашествие
нежданных варваров. Звери вышли из белого пятна восточного леса.  Дикарь
хотел довести неистовых подонков до берегов океана. Министр  взял  мини-
мальное число конницы и впервые в жизни рискнул, отправившись на  свида-
ние с неизвестным.
   Они  встретились  в  гиблой  деревеньке,  носившей  наивное  название
Сюр-ле-Пон. Министр не имел ничего против грядущего  могущества  Дикаря:
истомленные божественной поножовщиной,  цивилизованные  земли  лежали  в
разрухе и не могли выставить заслон против  молодой  армии,  воплотившей
добродетели варварского лица.
   Он хотел другого - понимания. Мы братья по вере, говорил облысевший к
тридцати пяти Министр, так неужели будешь убивать брата? Он объяснил то-
му азы политической космогонии, списав зло мира на  сторонников  Мертвой
Головы и раскольников, волей черта избравших свой невидимый  путь.  Есть
бесы и дурачки, брат, говорил Министр, так неужели нам не отнять свое?
   Вот карта - и Министр извлекал коряво  набросаный  эскиз  континента.
Вот наши родное, говорил он, лаская пальцем размытую линию берегов.  Вот
черта - и Министр радовал Дикаря резкой отметиной, поделившей карту. Вот
- твое.
   Дикарь по-доброму качнул головой, не оспаривая  будущие  земли.  Твои
люди должны повернуться копьями на юг, усмехался  Министр,  ибо  на  юге
судьба твоя. А движение на запад только прогневит бога, понимаешь?
   Собеседник полусонно тряс головой. А правда, поросячий глаз,  что  ты
объявил себя отцом праведных? - неожиданно встрепенулся Дикарь. Это сан,
который мне дала церковь, сдержанно ответил Министр. И не  тебе  оспари-
вать, процедил он, за лаконизмом придерживая гнев. Так я тоже отец, зао-
рал Дикарь.
   Ну хорошо, сказал запыленный мужчина, назначай  себя  кем  угодно.  А
разве может быть у праведных два отца? - усомнился дурак.  Сделаем  так,
резанул Министр: бог остается для нас един, я несу его на западе, а тебе
- слышишь? - восток целиком. Я прошу, начни с Балкан. В сане  мы  отныне
равны, бог не обидится. Единое небо признает хоть десяток отцов, и  пле-
вать на небо. Пусть будет Восточная и Западная Церковь, я готов. Хорошо,
тряхнул тот косматой рожей. Предложил Министру лесное питье  и  шатер  с
женщиной на ночь. Он вздрогнул и засмеялся. Ускакал, выбивая дым из зем-
ли.
   Утром они пошли на юг выжигать историю. Он  был  дураком,  но  каждый
день чеканил величие: умные завидовали и умирали. Вошел в Грецию. Ереси-
арх вспомнил прошлое и собрал пятьдесят тысяч  воинов.  Маневрирую,  две
армии заманивали друг друга к Босфору. Азиатские  народы  шумной  толпой
готовили Ересиарху наступление в спину.
   Морские убийцы внезапно сошли на берег и через два дня  овладели  Ри-
мом. Плюгавая стража не помешала, предусмотрительно открыв  ворота.  Ми-
нистр не ждал чудес: во главе кованной  гвардии  он  корчевал  последнюю
ересь по ту сторону Альп. Повернул обратно. Морские братья  не  задержа-
лись, но оставили после себя пепел.
   Приш