пятерками. С первого раза в институт поступил, в
тот, что выбрал. Получил нормальный диплом, устроился на работу. Платили
не много, но ведь платили. Да, я понимаю, семейная жизнь  не  сложилась,
но здесь-то Леша не виноват, просто нашел себе какую-то идиотку. Ну бро-
сила его, потому что не понимала. Только жизнь ведь  начинается  только.
Станет еще начальником отдела, найдет себе  хорошую  девушку.  На  свете
столько женщин, Леша ведь с любой уживется. Он ведь не бич, не  пьяница,
скромный, заботливый. Золото, а не муж, только его почему-то не  замеча-
ют. Он ведь не наглый, я ему нахальство не прививала. Он добрый,  тихий,
ранимый. Его понять надо. Рано или поздно  полюбят,  поженятся,  заведут
детей.
   Клетчатый запрокинул голову и зверино захохотал.
   - Ну убиенно, ну не могу, - орал он в потолок. - Детей, говоришь? Зо-
лото, говоришь? Ну ошизеть, бля.
   Грузный не выдержал серьезной маски лица и тоже грянул искренним сме-
хом. Не верилось, что такой внушительный  человек  может  так  прозрачно
смеяться. Так смеются дети или хорошие люди.
   Левосторонний вежливо подхихикивал. Получалось у молодого да белобры-
сого, старался, видать.
   Из президиума волна веселья выкатилась в  зал.  Вежливо  подхихикивал
каждый: и бляха, и писарь, и неведомые статисты, одним словом,  все.  За
исключением, конечно, насупленного Алексея Михайловича. Хотел  подхихик-
нуть из вежливости, но опомился: неужели над родной матерью? Смешок при-
держал, только губы выкривил.
   - Скажите-ка, Ольга Николаевна,  -  попросил  клетчато-хохотистый,  -
часто Леша с вами спорил в детские годы?
   - Да нет, - сказала она. - Леша был добрый мальчик. Мать слушался,  с
хулиганьем не общался.
   - Ну ладно, - поскучнел работящий, - ну ладно... А  таланты  какие  в
детстве имел?
   - Рисовал. В шахматы играл.
   - Хорошо рисовал-то?
   - Нормально. Только бросил потом.
   - А чего бросил?
   - Скучно, говорит.
   - А до чего в шахматы доигрался?
   - Он непрофессионально играл. В четвертом классе сдал на третий  раз-
ряд, а выше не получилось. Тоже бросил, когда подрос. Правда,  играл  за
команду школы и института. Там больше некому было, а Леша очень  дисцип-
линированный: сказали надо - значит, надо.
   - Как вы думаете, во дворе его обижали?
   - Да нет, за что его обижать?
   - Причуды у него были?
   - Нет, слава Богу. Он нормальным рос, от ребят не отличался.
   - А если бы отличался, что вы делали?
   - Если несильно, то пускай отличается. А если через край, отвела бы к
психиатру.
   - Книжки читать любил?
   - В детстве-то? Конечно.
   - А про что?
   - Ну я не помню. Про что ребята в  детстве  читают?  Про  приключения
разные, капитана Блада, трех мушкетеров.  Любимое,  наверно,  виконт  де
Бражелон. Детективов особо не было, только Сименон и про милицию.
   - А чего заумное читать не пробовал?
   - То есть?
   - Как сказать? Ну не знаю точно. Джойс какой-нибудь, Кант,  Гегель...
Пробовал читать очень взрослое?
   - Вы же знаете, в наше время многих книг не продавали.
   - Кого там не продавали? В библиотеку зашел, хоть "Заратустрой" зачи-
тывайся. Ходил он "Заратустрой" зачитываться?
   - Нет, конечно, у нас по-другому было: какой Заратустра? Какой Джойс?
Маркс, Энгельс, три составляющих, три  источника.  Диалектика,  материа-
лизм. Видите, даже я помню.
   - С мужем как познакомилась?
   - Случайно, у друзей. Они нас и свели: им казалось, что мы будем под-
ходящей парой.
   - Ну и как? Оправдались-то надежды? Не зря мутили друзья или лучше бы
не старались?
   - А почему не оправдались?! - с вызовом и плачем сказала женщина. - У
нас все нормально! Не хуже, чем положено у людей. И отстаньте, не  спра-
шивайте.
   Ольга Николаевна разревелась.
   Клетчатый сочувственно посмотрел и устало спросил:
   - На цепь?
   - Не стоит, - произнес начальник, на секунду оторвавшись от расклады-
вания бумаг. - Поговори с ней еще.
   - Будешь со мной говорить? - рявкнул немилосердный.
   - Куда же я денусь? - покорно сказала женщина, утирая лицо платком. -
Убегать некуда.
   - Вот-вот, - заметил умиротворенный. - Так оно и есть. А  скажи  нам,
Оля, правду. Муж тебя пловастенько трахал?
   - Ну знаете, - попытался возмутиться Смурнов.
   Когда-то он слышал, что за мать полагается заступаться. Но чужая рука
зажала рот, а незнакомый кулак неожиданно и без жалости въехал в  мягкий
живот. Смурнов дернулся, подавившись несказанным.
   Маленькая женщина водообильно плакала.
   - Ну как с ней общаться? - недоуменно пожаловался клетчатый.
   - Как хочешь, твои проблемы, - ответил старший.  -  Я  тебя  общаться
учил, так что работай.
   - Не плачь, - неожиданно ласково попросил он...
   Клетчатый ловко вывернулся из-за стола, неспеша приблизился  и  осто-
рожно, едва касаясь, приобнял женщину. Погладил волосы.
   - Ну не плачь, не плачь, - прошептал искусительный. -  Это  ведь  моя
работа, Оля. Всего только работа. А так я добрый. Я хорошо к тебе  отно-
шусь. И ты очень славная, честная слово. Просто с мужем не совсем повез-
ло. Я прав, Оленька? Ну не реви, не надо.
   Клетчатый утешительно чмокнул неудачницу в щеку и заглянул ей в  гла-
за. Ох, что там было-то! И радость, и слезы, и небо, и голубая  синь,  и
Европа, и Австралия, и все другие континенты, включая знаменитую Антарк-
тиду. Так-то вот, если вдумчиво приглядеться. Клетчатый изучающе смотрел
и видел. В свои сорок она держала в глазах весь мир.
   - Вы не обманываете? - по-детски доверчиво спросила она.
   - Ну что ты, - ответил интимный, едва не касаясь губами мочек ушей.
   - Я верю, - коротко сказала она.
   - Мы ведь друзья? - с напускной строгостью спросил он.
   - А вы как думали?
   Ольга Николаевна улыбнулась. И клетчатый улыбнулся (он обладал  вели-
чайшим даром). Вслед за ним растянулся в улыбке начальник, а уж вслед за
ним-то начал строить рожицы остальной  народ.  Даже  Смурнов  по-доброму
улыбнулся. Он не видел в случившемся ничего обидного и плохого.
   - Давай поговорим? - предложил обаятельный.
   - Ну конечно, - согласилась она.
   - У тебя действительно были с мужем сексуальные нелады? - допытывался
родной.
   - У кого не было? - вздохнула она.
   - Я знаю, у кого не было, - сухо ответил он. - Взять хотя бы мою  же-
ну. Ладно, не суть. Как у тебя с другими мужчинами?
   - Это важно?
   - Ну разумеется.
   - Никак.
   Постояли в смущенной тишине.
   - Ну а зачем давить энергетику сына?
   - Я не поняла.
   - Ну Бог с тобой. Скажи, зачем травить Пуха?
   - Я больше не буду, - сказала она, сдерживая слезу.  -  Честное  пио-
нерское.
   - Врешь, поди, - не поверил правильный.
   - Простите меня, пожалуйства, - говорила она, подражая хорошей девоч-
ке. - Я исправлюсь.
   - Понятно, что исправишься, - хохотнул легковерный.  -  Скажи,  зачем
травить, когда можно подарить в хорошие руки?
   - Я понимаю, что сволочь, - без слез всхлипывала она. -  Но  Леша  не
хотел отдавать. Если котенка подарить, он бы обвинил меня.
   - Некрасиво как-то, - обронил задумчивый. - Впрочем, некрасивые  пос-
тупки вытекают из некрасивой жизни. Очень скучный закон. А сын  на  отца
похож?
   - Чем? - не поняла Ольга Николаевна.
   - Да всем.
   - Чем-то похож, но не всем, - говорила она. - Но ходят  одинаково,  и
говорят одинаково, и спят. Бред несу. Они по-разному, конечно же, спят и
ходят, и тем более говорят - по-разному, но что-то общее есть.  Трудноу-
ловимое, но заставляющее говорить о сходстве там, где им  и  не  пахнет.
Запутано говорю?
   - Да все ясно, - сказал понятливый. - Все  очевидно.  Так  бывает.  А
друзья у Леши водились?
   - Как у всякого обычного человека, - не поняла она. - Имелись у  него
друзья в детстве, в юности, потом. Он ведь нормальный человек.
   - А что-нибудь яркое помнишь из его жизни?
   - Не могу сразу сообразить. Было, конечно,  яркое.  Только  сразу  не
вспоминается.
   - А скандалы можешь описать?
   - Нет. Их-то зачем помнить?
   - Не знаю. Может быть, для коллекции. Ругалась с ним?
   - Все ругаются.
   - Брось ты. Я на близкого человека ни разу не кричал. Голос не подни-
мется. Убить вот могу, близкого в том числе. А ругаться не  могу.  А  ты
ругалась. Помнишь хоть, чего с Лешей не делили?
   - Да хорошо мы жили. Спорили только по пустякам.
   - У вас все пустяки, - обвинительно сказал сильный. -  У  вас  ничего
серьезного. Человек по жизни на херню запрограммирован, а у вас пустяки.
Вы даже не осознаете, что люди на что-то запрограммированы. Вообще людей
не осознаете. Да ведь?
   - Я исправлюсь, - клялась Ольга  Николаевна,  искренне  подражая  ма-
ленькой девочке.
   - Да поздно, мать вашу! - взвился безумный.
   - Успокойся, - посоветовал мужчина в черном костюме,  отрывая  взгляд
от бумаг. - В конце концов, не наши проблемы.
   - Да там ошибка, - убежденно говорил клетчатый.
   - Там не ошибка, - ответил бумаголюбец. - Там все правильно. Там оши-
бок в принципе не бывает. Тебе надо просто  работать,  а  не  увлекаться
эмоциями. Тебе не надо показывать себя и учить людей жизни, то и  другое
просто смешно. Надо что-то делать и параллельно думать. Я посмотрел  все
бумаги, относящиеся к жизни Смурнова: школьные  сочинения,  институтские
рефераты, два рассказика, пара писем,  рисунки,  черновики,  медицинскую
карточку. Там тоже ничего. Но на этом следствие не кончается.
   - Да посмотрите на него, - доказывал свое клетчатый.
   - Я смотрю, но не вижу, - признался начальник. - Значит, плохо  смот-
рю.
   - Может быть, следственный эксперимент?
   - Да ну его, - отмахнулся грузный. - Перед  нами  лежит  человеческая
жизнь. Целиком, понимаешь? Все эксперименты уже содержатся в  ней.  Надо
просто что-то достать, извлечь, уцепится.
   - Но ведь это однозначная жизнь, - спорил настойчивый.
   Ольга Николаевна смотрела на них в боязливом непонимании. Австралия в
ее глазах постепенно потухла, и осталась только сжатое немолодое сущест-
во, пришедшие в мир женщиной, познавшее мужчин, воспитавшее сына, попав-
шее в холодный зал заседаний.
   - Это неоднозначная жизнь, - с тенью раздражения  сказал  грузный.  -
Иначе нам делать нечего. Все решилось бы на другом уровне.
   - Вы о чем? - сбивчиво подал голос Смурнов.
   - О тебе, - сказал грузный, открыто и не мигая изучая его глаза.
   - Со мной что-то сделают? - в сотый раз спросил он.
   - С тобой что-то сделают, - подтвердил главный.
   - Я умоляю вас, объясните. Где я? Зачем? И самое  главное,  зачем  со
мной что-то делать?
   - Сколько вопросов-то, я шизею, - удовлетворенно произнес клетчатый.
   - Знаешь, Смурнов, - грузно сказал второй, - зачем тебе что-то знать?
Ну вот смотри, ты жил жил в конкретное время в конкретном месте,  Россия
второй половины двадцатого века. Что ты знал о времени и месте, в  кото-
ром жил? Толком - ничего. Ты так же не знал, где ты жил, зачем и кто те-
бя окружает. Между тем ты как-то жил. И  как  тебе  представлялось,  жил
единственно верным способом. Потому что верный-то способ всегда один,  и
если ты знаешь более верный способ - им и живешь. Так вот, ничего ты  не
знал и знать не хотел. А сейчас вдруг прорезалось желание познавать. Вот
я и спрашиваю: а на хрена тебе? Ответь, Смурнов. Я прошу.
   Но он закрыл лицо руками и никому ничего не сказал.
   - А не посадить ли Ольгу Николаевну  на  цепь?  -  раздумчиво  сказал
грузный.
   - Нет! - крикнул Смурнов.
   - Значит, не посадим, - подытожил руководитель. - Не хочешь,  так  не
посадим. Сыновний, как никак, долг. Святое чувство, как не выкручивай.
   - Какие ментальные поля? - бормотал капризный. -  Какой  свет?  Какие
точки потенциальностей? Дерьмо, сплошное дерьмо. Врут они.
   На него посмотрели, и он умолк.
   - Там Лев Генрихович следующий, - напомнил синеокий и белокурый.
   - Хватит на сегодня, - сказали левому.

   12
   Пришел сон, а вместе с ним заявился Понтий  Пилат.  Вместо  мантии  с
красным подбоем он носил камуфляж и чисто матерился по-русски.
   - Что, сучонок, грустишь? - поинтересовался Понтий.
   - Да так себе, - неопределенно ответил Смурнов.
   - Ты не отнекивайся, - наставительно сказал прокуратор. - Ты как есть
говори.
   - А чего говорить? - не понял Смурнов. - Сам, наверное, видишь.
   - Я-то вижу, - хохотнул Пилат. - А ты, осленок мой?
   - Иди-ка отсюда.
   - Сейчас пойду, - согласился он и тренированно ударил кулаком в грудь
собеседника.
   - Я исправлюсь, - пообещал Смурнов.
   - Я знаю, - задумчиво сказал Пилат,  поглаживая  костяшки.  -  Я  все
знаю, Смурнов. Я не просто верю, что ты исправишься. Я  уверен  в  этом,
потому что с юности наделен знанием. Но легкого  мордобоя  ты  заслужил,
невзирая на грядущее исправление.
   Он бил Смурнова, трепал, валял, ронял его на пол и вытирал  Смурновым
подножную пыль. Затем ставил на ноги и головой выстукивал на стене  бое-
вые марши. А затем снова бросал вниз, начиная трепать и валять.
   - Уйди, - хрипел Смурнов.
   - Неужели сам не можешь ничего сделать? - изумился Пилат. -  Подумай,
осленок мой. Авось чего и надумаешь. А не надумаешь, как пить дать поре-
шу. В воспитательных целях. Так что постарайся, а то придет осленку пол-
ный стабилизец.
   Сознание взорвалось и рассыпалось.
   А затем мгновенно собралось в необычайно яркую и плотную точку.
   Смурнов осознал, что его готовятся порешить, умертвить росчерком  ку-
лака. Забить и поставить точку. Пилат любил убивать и  родился  мастером
своего дела. Он не шутил. Он знал, как одним движением выбить из челове-
ка дух. И он хотел применить свое знание. Хотя и играл спасением,  ломая
трагикомедию кошкимышек: подумать. Смурнову до безумия захотелось  жить.
Никогда в жизни он не догадывался, как упоительно ходить, видеть и засы-
пать. Никогда в жизни он  не  понимал,  как  здорово  жить.  Впервые  он
страстно чего-то захотел, пока - ничего, просто жить,  не  умереть,  ос-
таться в следующей минуте, растянуть себя на год, два, десять.
   Сначала Смурнов понял, что выход есть.
   И только через секунду понял, какой.
   И проснулся.
   - Во бля, - провозгласил клетчатый, сидя на краешке смурновской  пос-
тели. - Беспокойно спишь. Наверное, к большим переменам.
   - Что вы у меня делаете? - смущенно спросил он.
   - Почему у тебя? - рассмеялся довольный. - Я на своем месте.  Это  ты
на чужом. Был бы у тебя дом на Лазурном берегу в Каннах, спал бы  там  с
девушкой, а тут я, без спросу и приглашения. Сидел бы как сейчас на кро-
вати, болтал ногой, нес всякую муть. Тогда бы ты  возмутился  и  железно
спросил: что ты, поганец, делаешь? Я бы сразу устыдился и покинул  чужую
собственность. А пока я у себя, а ты у меня. Не совсем у меня,  конечно,
поскольку моей собственности тут нет. Но у меня больше прав  заходить  в
здешние комнаты. Понятно, Леша?
   - Что вам надо?
   - Я скажу, - признался негаданный. - Я как раз зашел рассказать, чего
нам надо. А также где ты находишься и почему. И какого черта вокруг тебя
такие проблемы. Ты ведь наверняка обратил внимание, какое тебе уделяется
внимание, если, конечно, ты внимательный человек. Я бы сказал, непропор-
ционально большое внимание. Думаю, что ты  все-таки  имеешь  объективные
представления о масштабе своей личности. И, конечно, ты должен понимать,
что твоя личность как таковая просто не должна быть центром той  суетни,
которую ты  видишь  вокруг  себя.  Столько  занятых  людей,  затраченных
средств, такое несообразное количество шума - вокруг тебя, Леша. Хотя ты
просто букашка по сравнению с тенм уровнем напряженности, который  уста-
новился в этом здании относительно тебя. Согласен, что букашка?
   Смурнов кивнул.
   - Я рад, Леша, что мы достигли определенности в терминах, - продолжал
бесстрастный. - Определенность в терминах - великая вещь. Между  тем  мы
имеем то, что имеем. И это очевидно правильно, поскольку тобой занимают-
ся структуры и индивиды несколько иного уровня, чем тот, на котором пре-
бываешь ты сам. Ты логично должен предположить, что уж они-то не  ошиба-
ются. В любом случае, не ошибаются в отношении тебя. Таким образом, про-
исходящее все же обязано иметь некую внутреннюю логику. Ты должен уверо-
вать в наличие этой логики. Она ускользает от тебя, но  это  скорее  ес-
тественно. Неужели в земной жизни человек осознают внутреннюю логику тех
событий, что случаются с ним? Некоторые люди, впрочем, осознают - но это
меньшинство, которое только подтверждает общее правило. Люди, как прави-
ло, не осознают. Причем не осознают главного: того места, в котором  на-
ходятся. И разумеется, они не могут ничего правильного делать в том мес-
те, если даже не знают, что оно собой представляет. Сейчас, конечно, си-
туация более глобального непонимания: в мире ты хоть как-то мог ориенти-
роваться, были какие-то вешки и маяки, глядя на которые,  ты  мог  жить.
Пускай отсутствовала общая и осознанная картина, инстинкт все равно брел
на эти вешки и маяки. У сознания были хоть какие-то костыли. Под ними  я
понимаю те слегка косые и неотработанные правила жизни,  которые  обычно
раздаются в детстве как бесплатный подарок на оставшуюся жизнь. Криво  и
косо, но с ними можно прожить. Картины в голове они не составят, но  ка-
кие-то понятные картинки все равно будут мелькать. Жизнь ведь состоит из
картинок. Сейчас перед  тобой  проходит  новая  череда  картинок,  очень
странных на первый взгляд. Старые правила не  способны  объяснить  новые
впечатления. Поэтому все пробуксовывает и ты живешь в состоянии постоян-
ного стресса. Верно?
   Смурнов кивнул.
   - Впрочем, - рассмеялся улыбчивый, - состояние стресса есть твоя  ро-
дина. Еще в мире ты привык и сжился с этим крайне неестественным состоя-
нием. Ты не мог смотреть на вещи спокойно, постоянно  ждал  от  них  ка-
кой-то обиды. И обида, как правило, приходила. Как же не приходить, если
ты ее ждешь? Все, чего подсознательно ждешь, рано или  поздно  приходит.
Ты ожидал от вещей обид, вот они и давали требуемое. Ждал бы  чего  дру-
гое, получил бы другое... Так вот, речь о том месте, в которое ты попал.
Я буду говорить упрощенно, поскольку во всей полноте ты не поймешь.  Это
не так легко понять, причем любому человеку, а не только тебе. Согласен?
   - Нет, конечно, - ответил Смурнов.
   - Ты, наверное, шутишь, - не поверил сомнительный.
   - Да, шучу, - покорно согласился он.
   - Тогда ладно, - сказал отходчивый. - Тогда все хорошо.  Шутить  надо
больше, особенно в твоем положении. Так вот,  я  постараюсь  обрисовать.
Знаешь, кстати, зачем я это делаю? Из жалости к тебе? Из  желания  поде-
литься правдой? Ты, наверное, понял, что я абы кого не жалею  и  правдой
абы с кем не делюсь. А ты для меня, прости, типичный абы  кто,  если  не
сказать хуже и матернее. Так вот, мы пришли к выводу, - не я один прихо-
дил, тобой комиссия занимается, - так вот, мы пришли к  заключению,  что
твоя информированность может помочь нам. Помочь в том деле,  которым  мы
занимаемся и которое упорно не сдвигается с  мертвой  точки.  Видишь,  я
откровенен. Если дела идут наперекосяк, я признаю это  честно.  Я  хочу,
что ты все-таки что-то знал. Мы пока не знаем, в каких формах твое  зна-
ние поможет нашему делу, но уверены, что поможет. Мы берем тебя  в  сот-
рудники. Видишь ли, позитивный исход нашей работы необычайно  важен  для
тебя, куда важнее, чем для любого из нас. Для нас это важная, но работа.
Для тебя это больше, чем вопрос жизни. Поверь мне, что бывают такие воп-
росы и один из них решается вокруг тебя. Я хочу, чтоб ты думал над полу-
ченной сейчас информаций. Думал день и ночь, с единственно возможным пе-
рерывом на сон. То, что ты делаешь - я имею ввиду опись жизненных фактов
и размышлений - очень правильно, нужно и своевремено. Это очень близко к
тому, чем занимаемся мы и чего хотим от тебя. Поэтому, кстати,  мы  дали
тебе блокнот: вдруг начнет думать. Ты что-то начал делать, и в  комиссии
к этому отнеслись  одобрительно.  Если  сомневаешься,  стоит  ли  делать
дальше - продолжай, это приказ комиссии.
   - Так где я? - застен