все чувства в последующем у тебя протекали по той же схеме. Но это  ведь
поверхность, это то, что видит любой.  Картина  все  равно  недостроена,
поскольку твои чувства и мысли закрыты. Можешь описать?
   - Да, - неуверенно подтвердил Смурнов, чувствуя отсутствие вариантов.
   - Давай, - жестко сказал  правдивец,  вдавливая  кнопку  миниатюрного
диктофона.
   - Можно в письменном виде? - попросил он. - Вам все равно, а мне  так
удобнее.
   Секунды две пиджачный поколебался.
   - Хорошо, - сказал он, останавливая движение ленты. - Так даже лучше,
у тебя получается.
   Он усмехнулся.
   - А что мешало сказать: такие, мол, дела, люблю тебя,  Леночка?  Я  -
люблю - тебя. Кто мешал-то? Бабай? Комитет  государственной  безопаснос-
ти?
   - Я не знаю, - ответил Смурнов.
   - Ладно, я знаю, - вздохнул противоположный. - Но ты все равно  опиши
подробно. Фактов не было, поэтому катай про мысли и чувства. Ты хоть по-
нял, что не надо меня стесняться? Ты понял, что в некотором смысле я те-
бе ближе, чем родная мать?
   - Вот именно, что в некотором, - осторожно съязвил Смурнов.
   - Кончай ты, - наморщился злой, разыгрывая на лице обиду.  -  Я  ведь
искренне начал желать тебе добра в последнее время. Более того, я  верю,
что у тебя все наладится. Понимаешь? Ты ни разу в жизни не поверил в се-
бя, а я через неделю дурацких бесед уверовал. А раз я верю в тебя и хочу
добра, я тебя вытащу. Понял? Как бы ты не сопротивлялся, я  вытащу  тебя
из дерьма, даже если ты мечтаешь в нем оставаться, а так оно, похоже,  и
есть.
   - Спасибо, - вежливо сказал подопечный.
   - Рано еще, - хмыкнул милостивый, - ничего пока нет. Кстати, когда мы
отработаем по программе - а я верю, что отработаем - и ты выйдешь разди-
рать в куски этот мир... не спорь, не бойся и не спрашивай, ты выйдешь и
порвешь мир... так вот, я, наверное, буду ходатайствовать перед Советом:
тебе нужна женщина, пусть они устроят.
   - Здесь? - волнительно спросил Смурнов.
   - С ума сошел, какое здесь? - рассмеялся  благостный.  -  Тебе  нужна
женщина в мире, и в мире ты ее получишь. Только не такая, как Катя, пос-
кольку, во-первых, она тебя не любила, а во-вторых -  и  это,  наверное,
главное, - она сама вряд ли заслуживала любви, эта Катя, она жила не  на
уровне, чтоб чего-то всерьез заслуживать: от тебя, от  людей,  от  Бога.
Она, говоря всерьез, была мелочной и глупой, вульгарной  и  не  знающей,
чего сама хочет. Ты, правда, был еще хуже, твой уровень стоял ниже ее...
отсюда, кстати, все беды: твой уровень энергетически ниже ее, а  мужчина
не может уступать в этом женщине. Ты никогда не мог психологически спра-
виться с ней по жизни, и поэтому, конечно, не мог справться с ней у себя
внутри. Но Совет, наверное, устроит тебе личную жизнь и любовное приклю-
чение, чтоб ты не тратился на разную ерунду...
   - Ерунду? - переспросил Смурнов.
   - Да, - подтвердил удивительный.
   На полминуты зависла невнятная тишина. Посидели, помолчали, посмотре-
ли по сторонам, на коврик, белую дверь, в потолок  и  на  заоконье.  Там
виднелись леса и горы, а за ними, наверное,  клубилась  жизнь.  Господи,
какое дикое место, мелькнуло в сознании у Смурнова.
   - Я могу и ошибаться, - вкрадчиво сказал клетчатый, - но, по-моему, в
жизни имеет место онтологический парадокс. До безумия забавный, но  мно-
гим неутешительный. Женщина любит мужчину, если  тот  обладает  каким-то
смыслом. Причем таким смыслом, который не уходит корнями в других  людей
и не проецирован этим на случайность. Например, настоящая мужская работа
суть носитель такого смысла:  ну  как  не  любить  крутого  и  знающего?
Действительно, сложно не любить, а  его  онтологический  статус  отличен
тем, что он всегда пребывает в смысле. Которые всегда  идет  с  ним  как
ореол, и который ранее был извлечен из мира сильной  работой.  Например,
смысл материализовался в миллион долларов. В миллиард. Во  власть,  зна-
ние, опыт, мастерство. Как бы то ни было, это  осязаемые  вещи,  которые
можно предъявить и потрогать. Они дают ореол. Глупо считать, что женщины
любят богатых, потому что сами продажные. Ну не  продажные  они,  просто
существует пошлый закон природы, по которым им положено любить настоящих
мужчин, а настоящее подтверждается в ореоле, а один из путей к нему - те
же баксы. Цивилизация такая, что  ум  и  сила  сразу  пересчитываются  в
деньги. Хотя можно и небогатого полюбить, если он Мастер,  Супермен  или
кто-то подобный - ореол другой, но он  есть.  Ореол  то  же  самое,  что
смысл, стержень, суть, не знаю, как еще обозвать. Одним словом  то,  что
дает уверенность. Теперь парадокс. Любовь не дешевле денег и мастерства,
но не смысл в нашем значении - потому  что  не  принадлежит  обладателю.
Смысл любви проецирован на объект и висит на чувствах другого человека -
в любви можно жить, но ее нельзя считать достижением...  Достижение  то,
что принадлежит и уходит корнями только в тебя: деньги,  слава,  уверен-
ность, даже обыкновенный профессионализм. Это выросло в тебе и стало не-
отъемлимым атрибутом. А с любовью надо быть готовым  всегда  расстаться.
Ее нельзя выставить и сказать: смотрите, люди добрые, чего достиг, какая
у меня прорва смысла! Парадокс в том, что ее нельзя  выставить  и  перед
женщиной. Нельзя стоять перед ней и держаться тем,  что  ты  ее  любишь.
Пусть для тебя это важнее денег, работы, призвания... ей то что  с  хит-
росплетений твоей души? Ей, как известно, нужен посторонний смысл, а ни-
какого смысла нет, если он подвешен на ее чувствах. Любит - значит, есть
смысл жизни. А не любит, так, наверное, хана. Так вот, такие-то смыслы к
оценке не принимаютя. Не принимаются в первую  очередь  самой  женщиной,
которая все это не проговаривает, но знает интуитивно.  Дальнейшая  раз-
вертка парадокса в том, что чем больший смысл мы  вкладываем  в  любовь,
тем меньше шансов остаться с этой любовью. Это безумие и первая заповедь
несчастно влюбленных: забивать все смыслы в любовь. Вот для кого  любовь
важнее всего на свете, тот хрен-та с два нормально реализуется. И  разу-
меется, у нормальной, сексуальной и умной женщины не будет особых причин
такого любить, хотеть его, спать с таким и выходить впоследствии  замуж.
Женщина ведь всегда отдается за ореол, особенно  красивая  и  осознающая
свою цену. И пока несчастно влюбленный не переключается однаджы  на  ос-
тальные смыслы, у него судьба всю жизнь проходить в  несчастно  влюблен-
ных.
   - Я знаю, что вы очень умны, - вежливо признался Смурнов.
   Собеседник расхохотался:
   - Я рассказал тебе банальную хрень, Леша. Это только в  наших  книгах
не пишется, не знаю уж почему - в большинстве книг о любви только  лабу-
да, наверное, традиция такая, побольше врать о моральном и  сексуальном.
Но у Пушкина, например, то же самое сказано одной фразой. Я про  онтоло-
гию загибал, да? А у Пушкина одно предложение, ты его наверняка  знаешь.
Только оно кажется странным, абсурдным,  не  анализируется,  потому  что
слова поэтов не так часто проверяют на философский  смысл.  А  если  его
раскрыть - получится моя речь, очень банальная, кстати, ибо не я  поста-
вил этот закон и не первым его заметил...
   - Мне обычно говорили другое, - сдержанно ответил Алексей Михайлович.
   - Понятно, что другое, - сказал речистый. - Что  еще  придурки  могли
тебе рассказать? Наши психоаналитики заметили, что у тебя на этом  много
завязано. Секс вообще играет большую роль, а у тех, кто его лишен,  при-
обретает значение в десять раз большее. Кажется, снова парадокс, да?  Ну
пойми правильно, это по жизни так, а  парадоксальность  только  видится.
Допустим, надо описать мужчину или женщину, включить все тонкости,  фак-
торы, внутренние механизмы - описать как личность. Область любви  займет
в описании свое место. А теперь факторный анализ: какие жизненные  сферы
в каких пропорциях формируют итог, то, что называется словом личность? У
счастливого в любви ее факторное значение будет меньше,  чем  у  другого
его неудовлетворенность. Несчастная любовь и сексуальные нелады  сильнее
как фактор, чем гармония в той же сфере просто потому, что наличие парт-
нера естественно, а его отсутствие ведет к загибонам. Обязательно ведет,
потому что является ненормальным на фоне нормы: вопрос лишь, куда упира-
ется загибон? Я думаю, Леша, что на нем можно дойти до неба, а  можно  и
умереть. Внутренне умереть, распасться как личность, социальная и психо-
логическая единица. От неудачной любви любой распадется, только один со-
берется сразу, а другой полезет в петлю и продолжит  распадание  на  том
свете. А можно, как я  сказал,  дойти  до  неба  ногами.  Просто  фактор
сильнейший - а направление, вектор получившегося загибона зависит не  от
самого фактора. Не от самого фактора, понял? Это очень важно, что конеч-
ное направление в позитив или негатив зависит от чего-то другого, но  не
определяется самим фактом неудовлетворения, самим фактом несчастной люб-
ви... Есть другой механизм, который дает направление колоссальной  энер-
гии, поскольку любой фактор душевного  конструирования  для  нас  прежде
всего выглядит как источник энергии. Так вот, куда -  в  разнос  или  на
вершину? Реальны оба пути, но оба определяются какой-то другой конструк-
цией, не имеющей отношения к любви, сексу  и  чувственным  переживанием.
Вообще никакого отношения, поскольку эта иная сфера. Это вопрос  наличия
некоего стержня, который берет на  себя  роль  определяющей  конструкции
сознания. Понятно, Леш?
   - Не совсем, - признался Смурнов.
   - Я банальщину несу, - простонал поучитель. - Чего  не  понимать?  Ну
все это знают, а если не знают, то все равно существуют по  этим  прави-
лам. Тебе объяснить, что такое стержень, конструкция?  Или  тебе  объяс-
нить, что такое сознание? Представь  некую  силу,  массу,  энергию.  Она
есть, но пока не обладает направленностью. Упадет на личность  -  разда-
вит, обратит в ничто. Пойдет правильно, вознесет  на  какую-то  вершину,
неважно, на какую, но вознесет. И  есть  регулятор,  который  направляет
движение. Как ты понимаешь, самое интересное заключается в нем. Сублима-
ция происходит или не происходит, а если не происходит, тогда хана. Нес-
частные влюбленные тогда обречены на вечные муки. Сознание не перещелки-
вает, и они остаются в старом режиме, а в старом режиме  только  боль  и
полнейшая невозможность работать, что самое плохое, с болью-то хрен - но
работать нельзя, потому что больно, а что-то изменить в себе  и  в  мире
можно только работой, а не изменишь, проиграешь свою  жизнь,  ясно?  Так
вот, наши ребята уверены, что в тебе регулятор не перещелкнул, и  гиблая
сексуальность расплющила Алексея Смурнова в блин. А других то  же  самое
возносило на пиковую точку, максимальный напряг и  подлинную  работу.  А
тебя не вознесло. О чем ты думал, когда засыпал? О нежности,  ласке?  Со
временем тебе нашлась бы любовь - если бы ты смог подумать о чем-то дру-
гом.
   - О чем? - спросил Смурнов.
   - Ну не знаю, - рассмеялся затейливый. - Мог бы о мировом господстве.
Неужли не мечталось людишек выстроить? Нет? А зря, Леш. Кстати,  ты  мог
подумать и о том регуляторе. Стержневая  конструкция,  не  забыл?  Я  не
знаю, как тебе описать: такое просто улавливается или пропускается мимо.
А если описывается, то очень сложно. Могу, например,  сказать,  что  это
внешняя фигура, обладающая свойством  перестраивать  механизмы  сознания
без усилия. Могу заметить, что это по типу императив и  при  желании  он
локализуется в некоторую фразу. И этот  императив  входит  в  страдающее
сознание без усилия, потому что усилие сопряжено с работой, а страдающее
сознание работать не может. И именно он отодвигает страдание, переключая
сознание на другой режим, в котором можно работать: но работа не поддер-
живает сама себя, она черпает свои основания во введенной  нами  внешней
конструкции, внешней по отношению к устоявшемуся сознанию, в котором до-
минирует механизм возобновления апатии, усталости, боли... Я говорю  по-
нятно, Леш?
   - Вроде да, - без зазрения совести соврал Смурнов.
   - И то ладно, - улыбнулся болтливый. - Кофе вызвать?
   - Вызовите, - согласился он.
   Добромут вынул из кармана телефон, кинул в него два слова  и  упрятал
во внутренний карман пиджака.
   Через минуту появилась бесшумная.
   - Здравствуйте, - неожиданно сказала она, хотя вряд ли  обращалась  к
Смурнову.
   Он посмотрел на нее, отмечая уже  знакомое:  немалые  глаза,  длинные
притягивающие ноги, суженное лицо,  ироничный  и  одновременно  ласковый
взгляд... Улыбка, столь же добрая, но одновременно и  чуть  насмешливая.
Легкие тапочки, обтягивающий свитер. Это - видел он. Разумеется, он  мог
и придумать, мало ли как люди сочиняют других людей? Впрочем, глаза, но-
ги и лицо были фактом, а вот насчет взгляда можно и пофантазировать. Де-
вушка исчезла, поставив две чашки на стол рядом с разговорчивыми  мужчи-
нами.
   Клетчатый строил косые рожицы. Молчал  выжидательно.  Наконец  умори-
тельно закатил глаза и спросил Смурнова заурядно-человеческим голосом:
   - Она тебе нравится, Леша?
   - Ну, допустим, - осторожно ответил тот.
   - Ох, батенька, не о том думаете, - подытожил  банальный.  -  Я  ведь
сказал уже, о чем думать надобно. Крути мир на кончике  мысли,  пока  не
выпустим. Мы ведь тебя так просто не выгоним, так что время есть. Или не
крутится у тебя вселенная?
   - Когда вы прекратите издеваться? - спросил он.
   Ответа не услышал.

   15
   Однако первенство держал другой том, льющий рассказы об истории чело-
вечества, закономерно оборванной на 1914-1918 годах: Великий  Октябрь  и
вторая мировая были вынесены за желтые корочки в куда  менее  интересную
книгу.
   Феодализм быстро превратился в любимое слово. Самыми  обожаемыми  от-
резками тысячелетней нити казались пунические конфликты,  история  Жанны
д'Арк, карта походов Бонапарта, запечатленная на бумагу  колониальность,
сведения об абсолютизме и среневековые  описания,  вроде  того,  сколько
стоило снаряжение рыцаря-феодала. Правда приводилась по десятому веку, а
единицей измерения служила корова, что таило в  себе  кристально  чистое
удовольствие. Самые нужные вещи вроде меча, щита, копья и доспехов стои-
ли недешево. Каждому атрибуту рыцаря соответствовали то две, то семь,  а
то и десять коров, одним словом, на обмундирование уходило целое  стадо,
было написано: стадо коров за полное снаряжение, поэтому синьоры  сильно
угнетали крестьян. Картинки подавали синьоров во всей красе.
   Кроме того, рассказывали, как устроен правильный рыцарский замок. Ка-
жется, он строился только на холмах, имел ров, две  крепостных  стены  и
башню донжон: неизвестно, как в настоящей жизни, но в теории  полагалось
именно так. Памятными местами тома было упоминание о том, что  легион  -
это пять тысяч человек, иллюстрация поджигаемой  Жанны,  цифра  три-пять
тысяч как население средневекового города, стрелочки движений Наполеона,
подробный рассказ о колониальном начале англичан,  излишне  внимательное
повествование о битве при Косово, долговязый Петр Первый, 473 год,  воп-
лотивший для него последний вздох разрушаемого Рима: провал Древнего ми-
ра казался Леше ярко-цветным в своей бетонной законченности.
   Скучно было описание "никогда не существовавшего" Иисуса. По  неведо-
мой причине история России также будила меньше  эмоций,  чем  события  в
других уголках, не любых, впрочем: Китай совершенно не удостаивался вни-
мания, а "культура африканских народов" настолько несла ненужностью, что
с презрением не перечитывалась и даже не переглядывалась, а возможно, не
прочитывалось и в первый раз - что поделаешь, если скучно? Впрочем, сот-
ни страниц и без того были выдержаны в добротном духе европоцентризма.
   Обычно главка посвящалась Событию, например, битва при Косово - вот и
главка, пожалуйста. Иногда главы охватывали общее, скажем, средневековый
город, закабаление крепостных, двор Людовика. Попадались и вершины охва-
та: европейское искусство Нового Времени. А вот и совсем  птичий  полет,
когда в одну главку с лихвой умещались  перепитии  средневекового  Китая
или всех скопом африканских цивилизаций. Главки сбивались в разделы, це-
ликом вбиравшие в себя русскую социальную канитель от 1861 года до крей-
серского бабаха, античность мира или Европу от Хлодвига до нидерландской
революции, как известно, первой из буржуазных.
   Начиналось Египтом. То есть, начиналось, конечно, мамонтами, но  пер-
вобытное бытие все равно читалось как предисловие. А может, и  не  Егип-
том: на территории книги наличествовали Хаммурапи,  Ашурбанипал,  ловкая
клинопись и висячие сады неизвестной Семирамиды. Можно додуматься до бе-
зумия, отчаянно выясняя первородство разливистого Нила  или  вавилонских
табличек, - понятно, что история наверняка  разобралась  с  очередностью
цивилизаций, но Смурнов не мог вспомнить их последовательность в  желтой
книге своего детства.
   При этом поступь прогресса занимала ничтожно малое место в его созна-
нии, хотя уже тогда он слыл советским ребенком, верным общественником  и
потенциальным членом КПСС. Но какое дело до пролетарских мук, когда  меч
оценивается в семеро средневековых коров? А легион состоит из десяти ко-
горт, и этот факт перевешивает отчаянный подвиг народноников.  Компанел-
ла, безусловно, наш человек, но почему он не участвовал в Столетней вой-
не, не бился при Кресси и Азинкуре, занимался неизвестно чем, когда Блю-
хер подтягивал помощь Веллингтону и не смог спасти Карфаген?
   Болеть за проигравших было давней и странной привыкой, объявившейся с
тех времен. Наполеон беспроигрышно рубился  двадцать  лет,  но  закончил
свой путь на острове, и поэтому Леша был за него. Он был за него в реша-
ющей компании 1812 года, ему казалось  ненавистной  предзаданность  пути
Бонапарта - раз пошел на наших, то проиграл.  Нам  же  все  проигрывают:
тевтоны, хан Мамай, шведы. Император  переправлял  свое  воинство  через
летний Неман, а нам уже очевидно, что этот мифический человек  проиграл.
Как же так? Нелюбовь к фатальной победности своей страны  нашла  себя  в
попытках переиграть прошлое, он брал себе 1812 год и делал с ним что хо-
тел. Любопытно, что цель была не в конечной победе Наполеона, а в  жела-
нии подольше подержать французские шансы. Он начинал  свою  удивительную
игру с переправы через Неман и тянул все так, что Наполеон  сражался  до
1818 года...
   Забава имела свой антураж. Во-первых, Леша тасовал в уме  информацию,
неведомую обыкновенным и взрослым людям. Он знал все европейские  страны
той поры, политику любой из них, состав наполеоновской  армии,  а  также
численность русских и способность любой страны выставить  дополнительное
число солдат вместе с перспективой того, на чьей стороне они будут  гиб-
нуть. Кроме того, он знал десятка  два  наполеоновских  генералов,  нес-
кольких полководцев России и других стран.
   На зависть самому себе Леша владел картами, самолично  изготовленными
посредством атласа, кальки, цветных ручек и карандаша.  Одна  изображала
плацдарм насущных боевых действий, показывая наши западные  губернии,  а
вторая заключала в себе Европу, по его сценарию боевые действия рано или
поздно откатывались туда. Набор дополняла тетрадка со  столбиками  цифр,
описывающих начальную и сегодняшнюю численность всех армий  и  корпусов.
Каждое сражение вынуждало перечеркивать старую цифирь, заменяя ее  более
правдивым состоянием истощенных сил.
   Ручкой рисовались неизменное, то есть города, реки и границы,  потому
что если умирали границы, наступала пора отдать время составлению  новых
карт. Карандаш чертил последнюю траекторию, которой шла армия, а резинка
стирала предпоследнюю. Если в городе стоял чей-то  корпус,  его  отмечал
кружок, заштрихованный карандашом: франзузская армия по  традиции  несла
синий цвет, а российское воинство привычно закрашивалось красным.
   Игра делилась на дипломатию и войну. Очень немаловажно, на чьей  сто-
роне окажется шведский