лось подписать эдикт, дарующий Скандинаву испанскую каемку земли.
На добрых условиях он начинал строить флот, подвластный символу  Благого
Колеса. Министра признал Отцом. Альбион тихо спал, не оспаривая  пятнад-
цать тезисов.
   Африканский очаг остался единственным  сердцем  морской  империи.  Со
свистом и воем северные стрелки пошли вдоль берега, рядом цокали  отряды
железной конницы. На суше Купец не имел оборонительных сил. Очаг погаси-
ли, капитаны решили: вольница. Государство распалось на сотню  пиратских
шхун, у купца осталось три корабля и немного  денег.  Приняв  обряд,  он
навсегда ушел к Ересиарху в единоверцы. Удостоился звания адмирала.  Вся
морская мощь невидимой руки плавала на паруснике и двух галерах.
   Магистр не давал о себе знать, Орден  назначил  нового  предводителя.
Через неделю несчастного псевдуна нашли задушенным. И тем же  вечером  в
зеленую залу вошел человек, назвал по именам шестерых логофилов  и  рас-
чертил перед ними лунный топос. Человек сказал: да будет воля  Магистра.
Страшная ночь держит его в горах, а я принес закон, но я - пустое место.
Ладно, сказали логофилы, сгибая колени и целую плащ назвавшего себя Пус-
тым Местом.
   Пустое Место сказал, что сеть умирает, ибо лунное дело всегда  сидело
на спине культуры, а культура в европейских  землях  отложена:  обильная
резня переиначила естественный ход событий. Мы  элита  больших  городов,
продолжал он, но посмотрите: где большие города? Если стены  города  не-
разрушены, жизнь за ними решается начальником божественной  стражи.  На-
чальник божественной стражи тоже Пустое Место - он стоит и светится  во-
лей Министра, как я воплощаю суть далекого просветленного. Попы и бароны
не спорят с начальником стражи. А мы издавна стояли на попах и  баронах,
на лучших из них, осененных духом, ведь Луна приемлет только обладающего
душой.
   Народ не годится, в лучшем случае он дорос до заповедей Руки, но даже
в ересь нынче боятся верить. Виновна стража и реформа официального бога,
проведенная в единственно верный срок: церковь жива, а двадцать лет  на-
зад умирала. Когда она умирала, Европа выпадала нам, как последним обла-
дателям знания, сохранившим себя - а дело Ересиарха служило тупым оруди-
ем гнилого распада. Мы сделали бы пророка Лунным, как две трети его  со-
ветников. Им он обязан первым победам: а он думал, что собственной  свя-
тости, идиот. Если он не хотел превращаться в Лунного, то уходил, и  че-
рез год Империя Духа становилась покорным филиалом Луны:  я  повторяю  -
две трети! - а это говорит, что Империя никогда не обладала духовным за-
пасом, как им не обладает и обычная церковь - там  всего  лишь  энергия,
причем энергия одного человека. Неужели сложно  убить  Отца?  -  спросил
тридцатилетний логофил с лицом ангела.
   Конечно, сложно, ответил Пустое Место, таких людей хранит  поле.  Для
Ордена, однако, возможно - поле не помеха, только зря его убивать.  Каж-
дой человек обладает миссией, верно? Работа Министра подходит  к  черте,
он все выполнил, а сделавший свое дело умрет и сам.
   Так кого убивать? - спрашивал настойчивый.
   Давай подождем, предложил Пустое Место, судьба нашего  Ересиарха  еще
не проиграна.
   Божественная стража трудилась, выпрямляя жизнь по последним  тезисам:
поощряла заурядные монастыри, отменяла странные братства, избавляла зем-
лю от лишних книг. О лунном речь не шла - подрезали простую заумь и  бе-
зобидное колдовство, а лунная вера считалась вырванной из летописи  гла-
вой. Еретические провинции еще трепыхались,  играя  в  независимость  от
Италии. Буйство синьоров жертвовало себя в местных агониях, на мужиках и
пилигримах боевой бедлам долго не стоит. Иногда неуемные отнимали у Отца
маленький городок, поганя церкви интересными письменами. Остатки плесени
давались копытами конных войск. На карте появлялись и исчезали крестики.
Горячие Соборы канули как пережиток заразных споров, так решил последний
Собор. Канцелярия толковала все.
   ...Ересиарх неожиданно победил...
   Двести тысяч приговоренных рубились два дня, отходя от крови на  дро-
жащие ночные часы. Дикарь пробивал середину, а Ересиарх сознательно сги-
бал линию боевых порядков. Враг радовался. Он продавил. Когда люди  втя-
нулись в завоеванное пространство, Ерисиарх ударил ветеранами с флангов.
Дикарь не успел перестроить ряд, и по его парням проехались, как по ров-
ному полю. Наивные не отбились. И бежали, наступая на пятки  собственной
чести.
   Дикарь сохранил не более пятнадцати тысяч. Уходил  по-своему,  бросая
на пути заслоны и жертвуя хвостом армии. Ересиарх не  стал  теряться  на
севере, развернул солдат и метнулся к  восходу.  Размалеванные  язычники
приняли бой и скуля откатились в азиатскую даль. Ересиарх опять  перест-
роил войско и пошел западнее. Дикарь предложил завтрашний нейтралитет  в
обмен на тишину нынче. Император Духа радостно согласился и  пошел  уби-
вать Италию.
   Неожиданно приехал Магистр, остановился в орденском замке близ ерети-
ческого городишка Думкомпф. Пустое Место провалился, как будто его и  не
было. Тело Магистра хранили лучшие наемники континента, их было  полторы
сотни - на большее Луна не наскребла денег.
   Маг вызвал Скандинава на разговор, продолжавшийся до утра. Тот  прие-
хал один, оставаясь простым парнем с холодного побережья. Ему предложили
бесхитростный триумвират - тот ответил, что все-таки присягал.  Чему  ты
присягал, дурнобоко рассмеялся Магистр. Неужели Отцу,  сынок?  Скандинав
молча вышел из кабинета, злыми пальцами держась за эфес. Излишнего  сто-
ронника Колеса зарубили между первой и второй стеной замка. Из  почтения
к нормам Севера труп довезли до моря, сожгли и развеяли по стальным рав-
нодушным водам.
   В Альбионе на миг потерялась  власть,  бароны  выбирали  между  сыном
Скандинава и духовным наместником Колеса, за которого  просил  Рим.  Ма-
гистр занял у Ересиарха два легиона и с ними перешагнул пролив. Духовный
наместник казался рядовым придурком из канцелярии, опиравшимся  на  мечи
божественной стражи. Ее начальник мечтал  подвести  под  меч  столичного
извращенца и втайне боготворил мертвого короля. И придержал своих, когда
в предместье вошли солдаты  с  материка.  Придурка  казнили,  обвинив  в
"узурпации традиций", непонятном, но, видимо, ужасном грехе.
   Магистр сказал баронам, что уступит трон малышу, если на острове  пе-
репишут Кодекс. Я не хочу власти, признавался он, но свобода  была  моей
ранимой мечтой, а на острове почему-то нет воли: задавлена прокатившемся
Колесом? Из пятнадцати тезисов он просил вычеркнуть семь, мешавших  раз-
нообразию веры. Начальник стражи не хотел понимать, а затем отдал приказ
перевешать. Бароны по долгу не могли спать, когда пришлые так великолеп-
но зарубились с божественными. Пришлые превосходили  числом  в  двадцать
раз, бароны не колебались. Успевшие доказать себя не жалели. Лунные щед-
ро раздали монастыри.
   Министр позволил Ересиарху взять город. Армия попала в сердце  -  она
не знала, куда идти дальше и остановилась. Ересиарх пытался  спасти,  но
вооруженное простолюдье на второй день разбрелось по борделям и кабакам,
а через неделю притон возник в каждом доме: местные задыхались.  Задыха-
лось армия, но Ерисиарх гнул величие до последнего; он разнес по  земле,
что находится в точке мира.
   Он выступал с балкона, на который ступали только хранители Колеса. Он
орал, что постиг мировую суть, и этим летом бог даровал ему мировое гос-
подство. Сидя в зале Соборов, он подписал указ, отменяющий в Европе Бла-
гое Колесо. В каждый угол бросил епископа  обучать  быдло  новым  путям.
Никто не ускакал за кольцо: на обложенных дорогах посланников тупо реза-
ли, но не говорили Ересиарху.
   Он велел перечертить карту, украсив ее очертаниями новых  епископств.
Он кроил мир - в его воображении менялись границы, возникали новые горо-
да, собирались ополчения. Он отдавал приказы, как вести войну в  отдале-
нии, как менять в провинциях веру, он знал, что скоро подомнет континент
и удивлялся, что не видит ответных писем.
   Министр скучал, убивая все, что выходило из города. Знаменитая конни-
ца пополнилась вдвое, а мелкие отряды сумели занять Балканы в отсутствии
вожака. В конце Ересиарх имел только то, на что наступали ноги - столицу
своей Империи, сжимаемую до размеров единственной головы.
   В столице стало нечего жрать. Он вывел похмельную и вонючую армию  на
дорогу. Сторон света виднелось четыре, ни одна из них не  имела  преиму-
ществ перед другой. На юг, сказал он, поставив направление на монетку.
   Пропустить, ухмыльнулся Министр.
   Их пропустили. Солдаты медленно побрели вперед, не  встречая  битв  и
натыкаясь на деревеньки. Дома объедали до последнего хлеба, женщин заби-
рали в обоз. Ересиарх молчал: он уже видел, что ведет неизвестно кого  и
неизвестно куда. И неизвестно зачем.
   Армии нужен бой, догадался он. Половина сдохнет, зато остальные через
месяц останутся армией. Истерично он начал искать противника,  тот  мед-
ленно шелестел сзади. Ересиарх приказал остановиться. Министр отошел на-
зад. Воинство Невидимой Руки пошло в лоб, но конница легко уворачивалась
от дурной пешей черепахи.
   Через три недели Министр двинулся вперед и пробил шаткую фалангу. Да-
леко никто не ушел. Ересиарх вынул меч. В его грудь смотрело восемь  ко-
пий. Неизвестный подонок предложил сдаться и выйти на  диспут  с  Отцом.
Дерганым взмахом он бросил оружие, и его не убили сразу.

   18
   Здание школы стояло белым, растянутым в длину, трехэтажным. Малые де-
ти бегали по двору, взрослые школьники и окрестная шпана с  чувством  не
зря прожитого топтались на крыльце. "Покурим, Шлепа?" - предлагал корот-
кий пацан массивному парню с блинообразным лицом. Шлепа соглашался,  по-
курить - дело нужное. Короткий пацан возбуждено сплевывал себе под ноги.
Одинокие учителя проходили мимо.
   Сентябрьская погода висела чистой и прозрачной, радуя последней  пор-
цией солнечного  тепла.  Пока  плюс  двадцать.  Завтра,  конечно,  будет
меньше. А пока чирикали воробьи, Шлепа весомо матерился и тренькал  зво-
нок, предупреждая о втором уроке.
   После химии наступала математика. Леша не любил алгебру, как  и  все,
что таилось в трехэтажном здании и на подходах к  нему.  Учился  хорошо.
Перед походом в первый класс мама объяснила, что правильные дети получа-
ют пятерки, он поверил. Без троек дожил до седьмого класса,  своих  три-
надцати лет, нового сентября. И снова прозрачный воздух, последнее  зве-
нящее тепло и Шлепа, тихо бивший по голове малолеток, и короткий  пацан,
худой, нервный, с надорваным ухом, - знакомый враг. В  четвертом  классе
он заприметил Лешу. С тех пор помнил, при встрече раскрытой ладонью хло-
пая по лицу, не больно. Но тем и плохо, тем  изощреннее  издевательство.
Три года назад с ним стоило подраться, но короткий пацан раньше  убегал,
а сейчас дружил с местными.
   Ступочкин протяжно говорил о переменной и функции. О какие  там  есть
способы задания функций? Графический. Табличный. И конечно же, уравнени-
ем. Класс переписывал с доски  вдавленные  мелом  формулы,  Леша  всегда
удивлялся: почему цифры Ступочкина такие яркие и видные, а все, что  он,
Леша, писал на доске, такое блеклое и неразличимое уже с задних парт?  И
не только он, но и любой в классе возил мелом неправильно, и только Сту-
почкин выводил что-то твердое. Наверное, опыт, думал он, рассеянно  изу-
чая грязные манжеты полувекового учителя.
   Лешу позвали к доске построить линию по таблице, заполнив ту в согла-
сии с формулой. В квадрат и отнять четыре. Скучная формула, задание  для
дураков, которым Ступочкин всегда поощрительно улыбался.
   Не надо, спохватился Матвей Арсеньевич, построй-ка  лучше  вот  этот,
позаковыристей. И ткнул пальцем в учебник, найдя там  сочетание  цифр  с
затаенным дискриминантом. Леша принялся уныло рисовать букву  "D",  взял
чей-то калькулятор, посчитал. Ступочкин неудолетворенно хмыкнул:  ерунду
в уме надо щелкать, тебе особенно, отличник же, не  хухры-мухры.  Оксана
со второй парты, корявая и оттого всезнающая, уже  выводила  график.  Не
хухры-мухры по-прежнему мялся у доски, запутавшись с местом второго кор-
ня. Ему светила сомнительная дробь с фантастическим  знаменателем.  Сту-
почкин замер и смотрел, напоминая облезлого барса в засаде. Говорят, что
если барса перед прыжком подергать за хвост, тот в своей сжатости не за-
метит. Так и Ступочкина можно кусать в этот миг за ляжку,  математик  не
шелохнется...
   - Знаешь, где ошибка? - торжествующе спросил он.
   - Да нет пока, - застенчиво признался хухры-мухры.
   - А вот где, - сказал долгий унылый математик, и показаол.
   - А у меня с ответом сошлось, - сообщила не в меру радостная корявая.
   - Молодец, Оксана.
   - И у меня, - сказал Леша через минуту.
   - Четыре, Смурнов, - вздохнул он.
   Леша вернулся за большую белую парту, третью от  доски,  в  солнечном
ряду у окна. Сосед Женя упоенно рисовал чужим карандашом, раскрыв  смур-
новскую тетрадь на  предпоследней  странице.  Под  его  рукой  возникало
странное: с лапами, рогами, в штанах. Глаз был  готов  упасть,  торчащий
хвостик завинчивался как надо.
   - Это ты, - сообщил шепотом Женя.
   Леша не заплакал, потому что при всех нельзя.
   - Дай свою тетрадь, - сиротливо попросил он.
   Загорелый раздолбай Женя весело протянул троечные листки.  Леша  рас-
пахнул их и начал возить стержнем по бумаге. Возникали  контуры  чего-то
массивного. Квадратное лицо украсилось вызывающими очками,  бороденка  и
баки гармонировали с пустотой лысины. Короткими росчерками  он  сотворил
тело, конечности, портки и рассегнутую рубаху. Подумал и влепил заплати-
ну на штаны. Еще немного поразмышлял, и на рукаве  появилась  повязка  с
нацистским солнцем. Крест на груди  превращал  новорожденного  мужика  в
христианина.
   - Разве это я? - смешливо спросил Женя.
   - Конечно, не ты, - прошептал успокоенный. - Копыт не хватает.
   Оксана прытко священнодействовала близ  учительского  стола,  колупая
очередной пример. Ступочкин одобрительно шевелил пальцами и молчал.
   - Твоя будущая жена, - сообщил Женя,  бездумно  переписывая  цифры  с
доски.
   - Твоя, - отбрыкивался он.
   - Врешь, - довольно заявил кучерявый Женя Градников. - Чего  моя?  Вы
же у нас самые математики. Будете в постеле  строить  график  -  чем  не
жизнь?
   - Это вы будете, - сказал Леша за неимением лучших слов.
   - А какая тебе нужна жена: умная или красивая? - привязался симпатич-
ный раздолбай.
   Леша славился тем, что его навылет убивали вопросы интимного содержа-
ния.
   - Мне нужно все сразу, - с тихой истерикой ответил он.
   - Позови в кино Лену Ганаеву, - предложил шепотливый веселух. -  Если
все сразу.
   - Сам зови, - резано сказал он, внутренне растекаясь в кисель.
   - Я? Позову, конечно, - отозвался Градников, невзначай  пиная  туфлей
лешины ноги. Не со злобы пиная - так, по-дружески, от переизбытка скуки.
   Ганаева казалась ему никем, да и как она  выглядела  сегодня?  Что-то
несделанное, бесформенность с глупыми вопросами и случайным,  малоприят-
ным на слух смехом. Вот и вся девочка  Ганаева,  а  ее  тело  украшалось
одеждой старушачьих расцветок, хоть она и нравилась Градникову -  что  с
того? Она многим нравилась, возможно, за говорливый нрав, - потом, кста-
ти, выяснилось, что по ходу жизни Смурнов смотрел только на  общительных
девушек, а свои скромные подобия он не замечал, не принимал  всерьез,  и
они его не принимали всерьез, как, впрочем, и говорливые.
   На химии он слушал отвратительное поветствование об оксидах. В голове
вместо формул быстро вскипал план реформы образования: сделать так, чтоб
избавить свою жизнь от оксидов - ну а зачем, в самом  деле,  они  нужны?
Нет ни одного довода в пользу того, чтобы взрослый  человек  хоть  краем
мозга подозревал о наличии на земле оксидов. Как и о наличии цитоплазмы,
котангенса, ускорения и иных причудливых штук. Без ложной скромности Ле-
ша полагал, что программу за десять классов сочинял пришибленный  дурак,
высунув довольный язык и хохоча от своей заскорузлой тупости; а  возмож-
но, что не один: целая команда счастливых тупогонов собралась  вместе  и
постановила, что в стране излишен не познавший котангенса, цитоплазмы  и
ускорения. Господи, неужели это - непонятно? - думал маленький  Смурнов,
и потом не поменявшей веры в убогость верховных принципов школы: кстати,
через много лет его похвалили за эту мысль, - похвалил клетчатый, в  за-
зеркальной комнате. Херня, конечно, сказал он, когда  Смурнов  предполо-
жил, будто школа не так устроена - так вот, херня, сказал  знающий,  де-
сять лет неизбывной херни, за которые в иных мирах лепят  сверхчеловека.
А у вас лепят хрен кого, тебя лепят - сказал тогда клетчатый,  мягко-из-
винительно улыбнувшись: а почему? Не думают потому что, лениво  произнес
он, не знают, чего хотят, вот и штампуют дрянь, а если бы поняли,  какая
модель человека надобна и потребна - делали бы ее, но ведь не  задумыва-
ются, гонят ерунду и радуются, что чересчур мучительно ее гонят. Переде-
лать бы ваш бардак, мечтательно вздохнул молодой и сероносочный.
   Наступили труды. В обиходе предмет так и назывался: труды.  А  полное
название намекало на трудовое воспитание и обучение, и в жизни им  зани-
мался пожилой дядька-сталинист, с дрожащими  ручонками,  искренний.  "Ты
зачем не так сточил? - возмущался он. - Заусеницы видишь? Быть тебе  ле-
нивой гусеницей, а не мужиком".
   Обточивших железяку без заусениц он возносил  на  свой  лад,  обзывая
проверенным элементом и нашим кадром. Еще он говорил, что пойдет с таки-
ми в разведку - пацаны его, впрочем, не любили.
   "Сегодня будет задание, - предвкущающе сказал он, - по дереву." Ребя-
та стояли в ряд, сонно изучая, как Лев Иванович наглядно сдирает стружку
с поверхности. Ребята скучали, Леша все-таки волновался - он всегда вол-
нительно ходил на этот урок, всегда с опаской и подозрением. Лев  Ивано-
вич его не ценил, в разведку отказывался идти напрочь, в уме,  наверное,
считая Алексея гусеницей - а у того рукоделие привычно выпадало из  рук,
не клеилось у него ремесло по дереву и муторное  точение  железяк.  Если
требовалось выполнить что-то в миллиметрах, он всегда  ошибался,  сдирая
лишнее или опасливо оставляя лишний кусок. Лев Иванович таких не  любил,
подолгу талдыча про глазомер и требуя показать "тетрадь  по  трудам":  в
ней виднелось единственная запись на тему, что такое  эскиз,  и  картина
какой-то детали в полный рост с закругленным верхом и указанием ее  мил-
лиметров.
   "Вот, - говорил Лев Иванович, - как положено-то". Леша вежливо согла-
шался, покорно встряхивая головой.
   Сегодняшний день казался апофеозом рукодельного издевательства. Обло-
чившись в сшитый родителями синий фартук, он недоуменно  держал  в  руке
рубанок. Предстояло обстругать напиленное предшественником, затем  новый
мальчик склеит их как положено, и школа обзаведется деревянными  автома-
тами. Вещь нужная, полезная - особенно когда третьекласники  со  дня  на
день готовятся разыграться в свою патриотическую войну.
   Он неуверенно провел рубанком по дереву, стружка почему-то не отлете-
ла. В пыльный зал вошла незнакомая  тетка  и  попросила  Льва  Ивановича
одолжить ей мальчиков. Пятерых. Трудовик позвал добровольцев. Леша  отк-
ликнулся, хуже трудов случиться уже не могло.
   Впятером они пошли к вестибюлю, тетка неслась впереди, загребая рука-
ми воздух. "Ну хлопцы, - смеялась она. - Сразу вижу трудолюбивых." Зашли
в полутемную клетушку близ вестибюля. Тетка вывалила из  тяжелого  шкафа
несколько метел, грабли, пару ведер, предложила все это разобрать. Граб-
ли пугали, потому что были одни. Леша взял метлу. А носилки и веник  ос-
тались дремать в глубине зеленого шкафа. Тетка опять довольно засмеялась
и повела своих семиклассников на прозрачный сентябрьский воздух.
   Они обошли школу с тыла, остановились за оградой, отделявшей двор  от
переулка. Тетка объясни