ух лет, - но мне предстояло прочитать все
эти брошюры к утру, и к тому же поездка сюда  в  автобусе  изрядно  меня
утомила. Однако, спускаясь в лифте, я  признался  самому  себе,  что  не
попытался познакомиться с девушкой потому, что у меня возникло ощущение,
будто она слишком стара для меня. Частично в этом  был  виноват  Уолтер,
ведь при нем я почувствовал  себя  вдруг  неловким  юнцом,  но  он  лишь
усугубил ощущение, свойственное мне и до  встречи  с  ним.  Когда  после
окончания школы вы годик болтаетесь без дела, потом три года  служите  в
армии и поступаете на первый  курс  колледжа  в  двадцать  один  год,  -
происходит некий временной сдвиг. Вы попадаете в компанию  семнадцати  -
девятнадцатилетней молодежи и постепенно  начинаете  подстраиваться  под
них, вы невольно теряете два-три года в своем развитии. В  армии  судьба
свела меня с мужчиной, которому было двадцать  пять  лет.  Он  умудрился
уклоняться от военной службы достаточно долго,  ради  получения  степени
магистра по американской истории. Как-то раз  в  разговоре  со  мной  он
сказал, что армейская подготовка рассчитана на семнадцатилетних юношей с
двумя классами средней школы  и  что  программа  подготовки  значительно
менее гибка, чем человеческий ум. "Абсолютно во всем, - сказал он, - я с
каждым днем становлюсь все моложе". Самому-то мне в ту пору было гораздо
меньше лет, чем ему, и я не мог в полной мере оценить справедливость его
высказывания, хотя и признавал, что во многом он ведет себя как ребенок,
а не как мужчина под тридцать со степенью магистра. И, только поступив в
колледж, я наконец понял, что  он  имел  в  виду,  и  не  раз  задавался
вопросом, можно ли вернуть эти два или три напрасно потраченных года.
   Выйдя из здания АСИТПКР, я отправился на  автобусную  станцию.  После
регламентированной кондиционером  прохлады  в  офисе  Уолтера  влажность
наружного воздуха, застывшего в неподвижности  между  белыми  мраморными
стенами небоскребов, казалась непереносимой. С трудом передвигая ноги по
раскаленному асфальту, я  внезапно  осознал  еще  один  результат  своей
инфантильности. Я не поговорил с Уотером о зарплате.  Я  знал,  что  мне
обязаны платить пятьдесят три доллара и шестьдесят семь центов в неделю,
но не имел понятия, когда мне их заплатят, в то  время  как  у  меня  за
душой оставалось всего тридцать четыре  доллара.  Надо  будет  сразу  же
узнать о деньгах завтра утром, хотя в самом  худшем  случае  я  смог  бы
попросить взаймы у Уолтера. Такой уж он человек.

Глава 2

   Мы продвигались на север со скоростью шестьдесят пять миль в  час  по
сто  одиннадцатому  шоссе.  Уолтер   правил   казенным   автомобилем   -
светло-серым "фордом" с пробегом менее шести тысяч  миль  -  с  завидной
легкостью и даже небрежностью. Сидя за рулем, он выглядел  значительным,
солидным и уверенным в себе. Его  светлые  волосы  отливали  блеском  на
солнце. Правую руку он держал на руле, локоть левой выставил  в  окно  и
следил, как разворачивается перед  ним  серая  лента  шоссе.  На  заднем
сиденье лежал его желто-коричневый кожаный портфель и  коробки,  набитые
брошюрами, плакатами и листовками. В багажнике ехали наши чемоданы:  три
одинаковых его и один сиротливый мой.
   По  дороге  мы  обсуждали  материалы,  прочитанные  мною   за   ночь.
Литература оказалась двух типов: одна имела  целью  убедить  независимых
рабочих в целесообразности  вступления  в  этот  профсоюз,  а  вторая  -
поведать  заинтересованным  лицам  историю  и  задачи  АСИТПКР.  Брошюры
второго типа оказались для меня более полезными, хотя  все  остальные  -
благодаря своему стилю, полному энтузиазма, - более интересными.
   АСИТПКР был довольно большой организацией и объединял  около  двухсот
тысяч членов, платящих  профсоюзные  взносы,  в  тридцати  семи  штатах.
Главной  своей  задачей  профсоюз  считал  сокращение  рабочего  дня   и
повышение заработной платы. При этом они все же  ухитрялись  не  довести
эти требования до абсурда - не работать  вообще,  а  получать  много.  И
достигалось это  путем  государственного  контроля,  а  также  благодаря
упорству управляющих за  столом  переговоров  и  реалистической  позиции
руководящих деятелей союза.  С  1940  года  союз  почти  не  прибегал  к
забастовкам  и  полностью  исключил  из   собственной   практики   такие
длительные стачки, как на мебельной фабрике Мелера.
   Поскольку  все  крупные  профессиональные   объединения   значительно
перекрывают территорию  друг  друга,  трудно  найти  хоть  одного  члена
АСИТПКР, несклонного вступить в  один  или  даже  несколько  федеральных
профсоюзов. И точно так же, как большинство других, АСИТПКР  представлял
собой объединение нескольких существовавших прежде профсоюзов,  два  или
три из которых почти не связаны с "Промышленными рабочими  мира"  1920-х
годов. Но каковы бы ни были его идеологические предшественники,  АСИТПКР
в наши дни незыблемо  стоял  на  позициях  капитализма,  во  всех  своих
брошюрах недвусмысленно утверждая, что промышленность должна  находиться
в руках частных владельцев, а не государства, возможно, по той  причине,
что владелец завода, каким бы богатым и влиятельным он ни был, внушал им
меньший  страх  в  качестве  оппонента  за   столом   переговоров,   чем
правительство Соединенных Штатов.
   Этот  профсоюз  осуществлял  социализм  на  практике  -  у  него  был
собственный пенсионный фонд и фонд социальной  защиты,  он  выступал  за
социальное обеспечение и компенсационные  выплаты  рабочим,  но  этим  и
ограничивался их социализм. Что же  касается  коммунизма,  то  последний
красный  в  части  рабочего  движения  ушел  в  небытие  еще  в  прошлом
поколении.  "Сильнейшем  оружием  в  борьбе  с  коммунизмом  в  условиях
свободы,  -  говорилось  в  одной   из   брошюр,   -   является   мощное
патриотическое проамериканское рабочее движение".
   Профсоюз выступал за высокие тарифы и снижение  иммиграционных  квот,
за налоговые льготы для низкооплачиваемых  рабочих,  за  установление  и
гарантию фиксированной годовой зарплаты, за установление государственных
пособий  и  социальной  защиты  ветеранам  корейской  войны,  за  отмену
государственных ограничений на трудовые споры. В политических кампаниях,
как  правило,  но  не  всегда,  выступал  в  поддержку   кандидатов   от
Демократической партии.
   Последние три года я учился в колледже и готовился  получить  степень
магистра экономики. Конечно, это означало, что я прослушал  уйму  лекций
по английскому, математике, истории, естественным  наукам,  иностранному
языку (французскому) и другим общественным  дисциплинам,  чтобы  набрать
необходимое для получения степени количество баллов, но главное внимание
я уделял именно экономике.
   И теперь, поскольку голова моя  была  набита  сведениями,  которые  я
почерпнул из брошюр АСИТПКР, я смог ознакомиться с мнением  профсоюза  о
нем самом, и постепенно некоторые теории и идеи, которые запомнились  по
лекциям,  обрели  практический  смысл.  Этот  профсоюз  -  как  и  любой
федеральный профсоюз - был могучей экономической силой. Основной  ареной
его деятельности была экономика в целом,  но,  поскольку  наше  общество
устроено сложно, влияние и интересы АСИТПКР распространялись  на  другие
сферы общественной жизни, такие, как федеральная власть, власти штатов и
муниципальные,  государственная  политика  и  международные   отношения,
причем позиция и убеждения союза в любом случае основывались единственно
на так называемом цивилизованном эгоизме. Взять хотя бы высокие тарифные
ставки. Как отражаются высокие тарифные  ставки  на  экономике  отдельно
взятой страны и даже всего мира - до этого профсоюзу нет никакого  дела,
главное  -  что  в  высоких  тарифах  заинтересованы  члены   профсоюза,
поскольку  они  снижают  конкурентоспособность  иностранных  товаров   и
увеличивают количество рабочих мест в  самой  Америке.  В  то  же  время
крупные универмаги могут быть заинтересованы в низких  тарифах,  которые
позволяют приобретать товар по более  дешевым  ценам,  а  следовательно,
продавать его больше, способствуя тем самым дополнительным  вливаниям  в
экономику. В идеальном мире все граждане могли  бы  собраться  вместе  и
решить, что для них всего  лучше,  но  в  реальном  мире  разные  группы
граждан спорят между собой, борются каждая за свои максимальные  выгоды.
Между этими многочисленными группами, сосредоточенными исключительно  на
собственных интересах и тянущими одеяло на себя, обычно  устанавливается
некое зыбкое равновесие.
   Соображения по этому поводу,  порой  кардинально  противоположные,  я
слышал в учебной аудитории, но ни одно из них никогда не было  для  меня
осязаемым. Теперь же я находился внутри одной из таких напористых  групп
и смотрел на взаимосвязи и результаты с точки зрения ее членов, и  догмы
учебников внезапно облеклись для меня в плоть. Я понял, что в жизни  все
происходит именно  так,  как  написано  в  учебнике,  и  пожалел  бедных
магистров математики, которые не  смогут  увидеть,  как  выведенные  ими
математические формулы претворяются в жизнь.
   Мы ехали на север, беседовали о том, что я прочитал в брошюрах,  и  у
меня возникло убеждение, что он страстно увлечен  своим  делом.  И  если
применительно к столь нечестивому занятию употребить слово  "призвание",
то оно было истинным его призванием. Я задавал ему  вопросы  не  потому,
что сам не мог на них ответить. Хотелось убедить его, что  мне  все  это
тоже интересно. А он отвечал с удовольствием и очень подробно.
   В Хэррисберге  мы  остановились  перекусить  гамбургерами  с  кофе  и
размять  ноги.  Уолтер  пофлиртовал  с  официанткой,  длинноногой  рыжей
девушкой с зелеными тенями на веках, и я с досадой отметил,  что  теперь
уже ощущал себя двенадцатилетним и едва ли не удивлялся,  что  мои  ноги
доставали до пола. После Хэррисберга мы  проехали  по  двадцать  второму
шоссе  до  Эллентауна  и  повернули  на  платную  дорогу,   в   северном
направлении. Затем по одиннадцатому шоссе - до границы штата Нью-Йорк  и
там, в Бингемтоне, мы остановились на обед.
   Уже стемнело, когда мы вышли из ресторана и направились к машине,  но
Уолтер сказал:
   - Думаю, мы можем добраться до места сегодня. Осталось одолеть  около
ста пятидесяти миль. А позади осталось почти триста пятьдесят.
   Последний отрезок пути до Сиракьюса я дремал. Восемь часов сидения  в
автомобиле, перемежающиеся периоды разговора и молчания и  зелено-черный
пейзаж за окном утомили меня. Я чувствовал себя разбитым, мне не хватало
воздуха, как накануне в душном Вашингтоне. После Бингемтона я заснул.
   Когда Уолтер разбудил меня, я не мог понять, кто он такой и куда меня
занесло. Сквозь окошко машины я увидел  ровную  синюю  стену  с  красной
дверью и окно  с  желтыми  жалюзи,  залитые  светом  прожектора,  идущим
откуда-то из-за моей спины. Огромный улыбающийся  детина  тряс  меня  за
плечи, приговаривая: "Мы приехали".
   Я выпал из реальности всего на несколько секунд и первой узнал панель
управления "форда". Потом  я  узнал  Уолтера,  а  потом  догадался,  что
строение передо мной - мотель.
   - Задремал, - сказал я и сел.
   Во  рту  пересохло,  спина  и  плечи  ныли.  Неуклюже,  как  инвалид,
выбравшись из "форда",  я  стоял,  щурясь  от  света,  -  прожектор  был
укреплен у основания дорожного знака и был направлен на мотель, а Уолтер
тем временем открывал багажник. Он окликнул  меня,  велев  забрать  свой
чемодан.
   Мы поселились в номере на  двоих  -  две  кровати  в  одной  комнате,
разделенные ночным столиком красного дерева на гнутых  ножках  с  лампой
под плиссированным абажуром. Уолтер скинул одежду и отправился принимать
душ, а я чувствовал  себя  таким  усталым,  что  не  чаял  добраться  до
постели. Шатаясь, я подошел к ближайшей  кровати  и  плюхнулся  на  нее.
Последнее, что я помнил перед  тем,  как  погрузиться  в  сон,  был  шум
льющейся воды.

Глава 3

   По-настоящему я рассмотрел Уиттберг на следующее утро, когда мы пошли
завтракать.  Уолтер   сообщил   мне   демографическую   статистику.   Из
девятитысячного городского населения  три  с  половиной  тысячи  человек
работали на обувной фабрике "Макинтайр и Кё". Остальные пять с половиной
тысяч составляли их жены, а также слесари, врачи, плотники, бакалейщики,
учителя,  рассыльные,  обслуживающие  первые  три  с  половиной   тысячи
жителей. Таким  образом,  обувная  фабрика  была  единственной  причиной
существования всего города.
   Он был расположен в десяти или двенадцати  милях  от  Уотертауна,  на
берегу Черной реки. Река, которая и в самом  деле  была  черной,  делила
город пополам, и в одном месте - поскольку это  был  скорее  ручей,  чем
река, - ее оседлало одно из зданий  обувной  фабрики.  Но  хотя  река  и
делила город естественным образом,  не  по  этой  границе  проходил  его
социальный водораздел. Река текла с востока на запад, а середину  города
пересекал  Харпер-бульвар,  расположенный  в  направлении  север  -  юг.
Фабричные  здания  и  дома  низшего  класса  находились  к   западу   от
Харпер-бульвара, а более зажиточная часть города  лежала  к  востоку  от
него. Сам же Харпер-бульвар, который представлял собой часть безымянного
ответвления  третьего  шоссе,  целиком  принадлежал  центральной   части
города, на нем  помещались  два  кинотеатра  и  "Вулворт",  но  не  было
"Крисге" .
   Уиттбергский мотель располагался в  южной  части  города,  на  шоссе,
которое переходило в Харпер-бульвар метрах в двухстах  севернее.  Приняв
утренний душ, мы с Уолтером сели в "форд", проехали эти двести метров  и
остановились позавтракать в ресторане-закусочной "Сити Лайн". На "форде"
не было никаких  опознавательных  знаков  профсоюза,  поэтому  никто  не
обратил на нас особого внимания. Люди, которых я  видел  на  улице  и  в
обитой зеленой материей закусочной, выглядели угрюмыми  и  уставшими  от
работы, в их одежде преобладали унылые  тона.  Было  жарко,  но  не  так
влажно, как в Вашингтоне. Десятичасовой сон освежил меня  и  вернул  мне
ощущение моего настоящего возраста. Глядя в окно  закусочной,  я  увидел
пожилого прохожего, который вытирал шею красным носовым платком.  Доедая
яичницу с колбасой, я пытался вспомнить, когда  в  последний  раз  видел
красный носовой платок.
   Поскольку мы были в командировке, наши с Уолтером  расходы  оплачивал
союз. Ведал всем этим Уолтер, так  что  он  оплатил  нашу  еду  чеком  и
оставил чаевые. Мы снова оказались на улице и стояли на тротуаре, щурясь
от яркого утреннего света и оглядываясь по  сторонам.  Было  полдесятого
утра,  очень  солнечно,  в  воздухе  ощущалась  звенящая  тишина.   Мимо
проходили женщины, толкая перед  собой  коляски  с  младенцами,  по  обе
стороны улицы под косым углом были припаркованы  несколько  "шевроле"  и
"плимутов".  Тенты  у  магазинов  по  большей  части  были  подняты,  и,
оглянувшись, я  заметил  коротышку  в  рубахе  с  закатанными  рукавами,
который вышел из обувного магазина  с  металлической  палкой  в  руке  и
принялся опускать навес.
   Я закурил сигарету, радуясь жизни, и повернулся к Уолтеру:
   - Что мы теперь будем делать?
   - Осмотримся, - сказал он. - Я хотел  бы  поговорить  с  этим  парнем
Гамильтоном, но прежде не помешает осмотреть город.  Мне  кажется,  надо
действовать так.
   Я усмехнулся:
   - Чувствую себя так, словно попал в авангард  разведчиков,  высланный
армией захватчиков.
   - Так оно и есть, - сказал Уолтер, улыбаясь, похлопал меня по руке  и
направился к "форду".
   Мы немного поездили по городу, каждый раз пересекая Харпер-бульвар. В
восточной части города нам попался квартал,  застроенный  отстоящими  на
некотором расстоянии друг от друга кирпичными домиками  с  постриженными
лужайками перед ними; добрая половина их, судя по  вывескам  на  дверях,
принадлежала врачам. В другом квартале этой  же  части  города  дома,  в
большинстве  своем  двухэтажные   и   обшитые   вагонкой,   по-видимому,
принадлежали среднему классу. Здесь застройка  была  более  плотной,  на
лужайках валялись шланги, а у крыльца стояли трехколесные велосипеды или
самокаты.  Многие  из  этих  улиц  были  обсажены  деревьями,  причем  в
некоторых кварталах они были такими огромными, что их кроны образовывали
над улицей зеленый шатер, превращая  ее  в  подобие  прохладного  грота.
Сквозь дверные жалюзи доносились звуки телевизора, а кое-где  я  заметил
на заднем дворе играющих в манеже младенцев.
   По мере продвижения на запад город менял свое обличье. Там  находился
фабричный район со зданиями старинной кирпичной кладки.  Их  было  шесть
или семь, они стояли возле самой реки. В городке имелось десять  мостов,
все короткие и построены из побелевшего  от  времени  железобетона.  Все
фабричные  здания,  построенные  в  мрачном  стиле  центральных  графств
Великобритании, были четырех- или пятиэтажными, квадратными,  с  черными
металлическими балконами наверху, с незанавешенными окнами и  маленькими
зелеными дверьми по углам. Кирпичи почернели от дыма, пыли и времени.
   Я знал: современный фабричный корпус -  это  современное  одноэтажное
строение из готовых панелей, которое выглядит точно так же, как  типовое
панельное здание школы. Это же, безусловно, были мастерские.
   Среди фабричных зданий приютились трущобы. Если в городе имеются  три
небоскреба, один из них немедленно начинает разрушаться, так что  вскоре
на  его  месте  появляются  трущобы.   По-видимому,   существует   такая
закономерность. Наружные лестницы с ржавыми ступенями, окна без  стекол,
забитые картоном, обтрепанные и линялые занавески,  рвущиеся  наружу  из
открытых окон, повсюду  горы  старых  шин  и  ржавых  консервных  банок,
трухлявые деревянные изгороди с облупившейся краской, три свалки и бар в
углу жалкой постройки с тентом, носящий гордое имя "Хрустальный дворец".
Половина жителей этих трущоб были цветные, половина - белые, а часть  из
них - мулаты.
   - Такие городишки похожи друг на  друга,  -  заключил  Уолтер.  -  За
пятнадцать лет я насмотрелся на них вдоволь. Все такие же, как этот.  За
исключением "цементных" городов, -  то  есть  тех,  где  есть  цементные
заводы. Там все выглядит пыльно-белым,  как  в  Северной  Италии.  -  Он
посмотрел на меня:
   - Вы когда-нибудь были в Италии?
   Я отрицательно покачал головой:
   - Никогда не выезжал из Штатов. Во время прохождения  военной  службы
находился в Монтане, потом в Техасе и, наконец, в Сент-Луисе.
   - Однажды я играл в футбол в Италии. Хотите  верьте,  хотите  нет,  -
сказал Уолтер и  принялся  рассказывать  о  команде  профессионалов,  за
которую он  выступал,  и  это  было  как-то  связано  с  государственным
департаментом.
   Почему-то я начал рассказывать ему о девушке, которую встретил в  УСО
  в  Сент-Луисе,  одном  из
редких городов, где эта организация сохранилась, а потом он поведал  мне
о девушке, которая однажды попала в мужскую раздевалку во время  игры  в
Детройте, а я вспомнил еще одну историю, случившуюся с кем-то в  Мехико,
которую слышал от приятеля и им же, по всей видимости,  придуманную,  но
она была очень забавна. Рассказывая друг другу эти байки, мы колесили по
городу, осматривали и привыкали к тому, что он есть.
   Некоторое время спустя мы оказались на Первой улице. Гамильтон жил на
Четвертой, и Уолтер решил его отыскать.
   Четвертая улица тянулась  с  запада  на  восток,  примерно  в  десяти
кварталах от реки, а параллельно ей, вплоть  до  предполагаемой  границы
города и даже дальше, уходили на север улицы с номерами вместо названий.
Это было дешевое жилье, которое построил Макинтайр для своих подопечных.
Миниатюрные квадратные коробки с островерхой крышей, кирпичным порогом и
изгородью вокруг маленького  дворика.  От  Первой  улицы  Харпер-бульвар
начинал карабкаться в гору, причем крутизна горы возрастала, а  бетонное
покрытие сменяла щебенка. Кварталы  здесь  были  квадратными,  абсолютно
квадратными, он