, и на сей раз
я целил в Джерри. Однако  прежде  чем  я  успел  подняться,  меня  снова
усадили на стул, а затем у меня за спиной  с  шумом  открылась  дверь  и
капитан Уиллик закричал:
   - Что, черт подери,  здесь  происходит?  Непривычно  смущенным  тоном
Джерри забормотал:
   - Он стал ужасно недисциплинированным, капитан.
   - Мне кажется, я велел вернуть ему очки?
   - Да, сэр.
   Мне тотчас же сунули в руку очки, но я не пытался их  надеть.  Воздух
постепенно проникал мне в легкие, причиняя при этом такую  жгучую  боль,
что я того и гляди мог расплакаться, поэтому я глубоко презирал  себя..,
за слабость.
   - Вам, парни, должно быть стыдно за себя, - изрек капитан  Уиллик.  -
Убирайтесь к черту отсюда и оставьте парня в покое.
   - Да, сэр.
   Послышалось шарканье ног, затем настала удивительная тишина, и, когда
дверь снова закрылась, я понял, что мы  остались  с  капитаном  Уилликом
одни.
   Он обошел стол и сел за него, говоря:
   - Надень очки, сынок. - Его голос звучал ласково и сочувственно.
   И у меня вдруг потекли слезы, жгучие,  соленые  слезы  от  бессильной
злобы и унижения. Я наклонил голову, закрыл лицо руками и  топнул  ногою
об пол, пытаясь остановить слезы.  Но  тщетно,  они  лились  безудержным
потоком.
   Уиллик по-отцовски погладил меня по голове и сказал:
   - Успокойся, сынок, все не так уж плохо. Я резко отдернул  голову  от
его руки и, по-прежнему заливаясь слезами, заорал:
   - Уберите от меня свои руки! Вы думаете, я слабоумный, думаете, я  не
понимаю, что вы делаете? Злой и добрый, злой и добрый, думаете, я  этого
не знаю? Сначала меня избивают, и, если это не помогает, появляетесь  вы
и изображаете отца исповедника. Неужели вы не понимаете, я же знаю,  что
вы все это время стояли под дверью и подслушивали!
   - Мне очень жаль, сынок, если у тебя сложилось такое мнение обо мне.
   - Вы лицемер. Лицемер, лицемер, лицемер!
   - Ну давай успокаивайся, слышишь меня?
   - Лицемер, лицемер, лицемер, лице... И я снова получил пощечину.
   Тогда я замолчал и постарался взять себя в руки. Я вытер лицо и надел
очки.
   - Хорошо, значит, будет злой и злой. Когда у вас  устанет  рука,  они
придут вам на смену. Катитесь вы все в ад!
   - Хорошо, - сказал он. - Хорошо. Мы все можем покатиться в ад. Но  по
пути туда, парень, мы собираемся превратить твою жизнь в  ад.  Положение
серьезное, и если ты думаешь, что твои сопляцкие шутки и...
   - Что за серьезное положение? Если вы все тут  считаете,  что  у  вас
есть основания для всей этой чертовщины, то почему вы не скажете об этом
открыто и не  прекратите  обращаться  со  мной  как  с  дублером  Хэмфри
Богарта?
   Он замолчал  и,  брезгливо  сморщив  губы,  смотрел  на  меня  из-под
нахмуренных бровей. Затем кивнул:
   - Хорошо, парень. Я скажу прямо, без обиняков. Вы с Килли  приезжаете
в наш город, в этот мирный и красивый город, где  никто  не  сделал  вам
ничего плохого. Вы же являетесь в дом к миссис Гамильтон и начинаете  ей
угрожать, а спустя четыре часа после этого мистера Гамильтона убивают на
автомобильной стоянке у одного из корпусов обувной компании. Ну а теперь
что ты об этом думаешь?

Глава 7

   Думаю? Я не мог думать. Я мог только в оцепенении взирать на  Уиллика
в этот напряженный момент между вспышкой молнии и ударом грома.
   Застрелен. Слово отдавалось эхом в моем мозгу. Застрелен.  Застрелен.
Застрелензастрелензастрелен...
   Если достаточно долго повторять слово, оно потеряет всякий  смысл.  Я
однажды произнес про себя "пианино", а затем все повторял это  слово  до
тех пор, пока правило не сработало.  Был  предмет,  большой  музыкальный
инструмент, и был этот ряд звуков, пианино, и  вот  они  перестали  быть
вместе. Это длилось всего несколько минут,  я  уже  почти  поверил,  что
пианино - это придуманное мною  несуществующее  слово,  а  для  названия
музыкального инструмента существует какое-то другое.
   Я думаю, в этот миг мой мозг пытался  проделать  что-то  подобное  со
словом "застрелен". В моем мозгу продолжало звучать это  слово,  сначала
медленный тихий первый слог, а затем  громкий  как  выстрел  двухсложный
раскатистый конец слова. Застрелен.
   Но это не всегда срабатывает. Сцены из  военного  фильма:  вот  бежит
солдат и внезапно падает, камера приближается, солдат в окопе вскидывает
вверх руки и валится на спину. Сцены из детективного  фильма:  киллер  в
черном костюме шатается и падает с  пожарной  лестницы;  охранник  банка
оседает и тыкается лицом в тротуар. Сцены из  вестерна:  индеец  пятится
назад, падает со  вставшей  на  дыбы  лошади  и  быстро  откатывается  в
сторону, а его противник в крытом фургоне сражен наповал.
   Мне не приходилось видеть  застреленного  человека;  эти  образы  мне
понадобились, чтобы  представить  себе  эту  картину.  Слово  продолжало
пульсировать у меня в мозгу,  рождая  все  новые  и  новые  образы,  они
набегали один на другой, а я все еще пребывал  в  этом  мгновении  между
молнией и громом. И Уиллик терпеливо ждал,  следя  за  выражением  моего
лица.
   Мой  мозг  кишел  какими-то  странными  образами  и  обрывками  фраз.
"Застрелен".  А  дальше:  "Убийство  первой   степени".   "Мы   признаем
обвиняемого виновным". "После чего тебе накинут петлю на шею и ты будешь
висеть, пока не наступит смерть".
   Я? Это меня повесят?
   И когда грянувший гром вернул меня  к  действительности,  я  медленно
сфокусировал свое зрение на лице Уиллика и прошептал:
   - Вы собираетесь сфабриковать  против  меня  дело.  Он  с  удивлением
уставился на меня:
   - Что?
   - Мистер Флейш велел вам сфабриковать обвинение. Он велел вам.
   - Ты, проклятый сопляк!.. - Его лицо снова исказилось от гнева. - Кто
пытается сфабриковать  против  тебя  дело?  Никто  не  предъявляет  тебе
никакого обвинения! Никто даже не винит тебя ни в чем.
   У меня от удивления  отвалилась  челюсть,  и  меня  обуял  панический
страх.
   - Нет, нет, и никто не избивал меня. Не заточал  в  камеру,  не  рвал
моего чемодана, не ломал пишущей машинки Уолтера,  и  никто  не  пытался
вынудить меня сказать, что Уолтера  не  было  в  мотеле  в  тот  момент,
когда.., когда его... Гамильтона, убивали. И.., и никто  не  сфабриковал
ложные показания  миссис  Гамильтон,  никто  не  пытался  вынудить  меня
заявить, что у Уолтера  имеется  револьвер  и  что  он  давно  знаком  с
мистером Гамильтоном или...
   - Заткнись - О.., и никто не срывал с меня  очки  и  не  бил  меня  в
живот...
   Он потянулся ко мне через стол, схватил меня за рубашку  на  груди  и
приподнял, поставив меня на ноги.  Наши  лица  оказались  на  расстоянии
дюйма одно от другого, и я ощущал его зловонное дыхание.
   - Заткни свою глотку, - прошипел он. - Ты толкаешь меня на крайности,
и я пришью-таки тебе срок. Я обвиню тебя в нападении, на офицера и сумею
это доказать, будь уверен. Если ты не  хочешь  угодить  на  два  года  в
тюрьму, одумайся немедленно.
   Я весь дрожал. Я зажал рот и глаза руками, затаил дыхание и  ждал.  Я
ждал, когда Уиллик скажет мне, что у меня нет выхода,  что  я  погряз  в
этих джунглях навсегда, и в тот момент, когда у меня  уже  не  останется
никаких сомнений в том, что он намерен сделать со мной самое худшее, что
только возможно, я открою глаза на одно короткое мгновение, чтобы  убить
его.
   Знаете, Уиллик, я способен на это, Уиллик. Никогда  прежде  мне  и  в
голову не приходило, что я способен на нечто подобное. Да, я  убью  его.
Какой из вас получился хороший учитель, Уиллик!
   Но он молчал, не проронив больше ни слова, жребий еще не был  брошен,
и я продолжал висеть, дрожа, в его кулаке, пока, наконец, он не отпустил
мою рубашку и не отодвинулся от меня. Тогда я открыл глаза и увидел, что
он опять сидит за столом с потемневшим от гнева лицом. Он  посмотрел  на
меня и хриплым голосом сказал:
   - Сядь!
   Я сел. Дрожь постепенно стала униматься.
   - Сожалею, что потерял терпение, - сказал он. - Ты не должен был  так
меня злить.
   Ну и ловкач, подумал я,  сумел  ко  всему  прочему  представить  себя
пострадавшей стороной!
   - Одну вещь ты сказал, - пробормотал он. Он перелистал  пачку  бумаг,
лежавшую перед ним. - О показаниях миссис  Гамильтон.  Она  продиктовала
их, подтвердила под присягой и расписалась под ними. Я готов  во  многом
тебе поверить, но на этот раз  я  желаю  услышать  правду.  Мне  надоело
возиться с тобой, я хочу услышать правду и покончить с делом.
   Я ждал. Он все еще мог сказать свое последнее слово. Я ждал.
   - Все, что я хочу знать, - сказал он, -  это  почему  вы  не  сказали
миссис Гамильтон, что вы из профсоюза.
   Так, значит, вот в чем дело. Я действительно почувствовал  облегчение
и даже сел поудобнее, вытянув  ноги.  Наконец  мы  подошли  к  последней
черте. Я в последний раз скажу ему  правду,  а  он  скажет  мне,  что  я
упустил предоставленную мне возможность, и тогда я перегнусь через  стол
и сомкну руки у него на глотке, и никакая сила в мире не  заставит  меня
их разжать, пока он не перестанет дышать.
   Я сам удивился своему спокойному, ровному голосу, когда заявил:
   - Первым делом Уолтер сказал миссис Гамильтон, что  мы  представители
Американского союза инженерно-технического персонала и квалифицированных
рабочих.
   - Черт тебя подери! - Он пододвинул ко мне бумаги. - Вот читай!
   Почему я должен читать эти измышления? Я не притронулся к  бумагам  и
повторил:
   - Первым делом Уолтер сказал миссис Гамильтон, что  мы  представители
Американского союза инженерно-технического персонала и квалифицированных
рабочих. Что дальше?
   Он откинулся в кресле и, подняв брови, смотрел на меня.
   - Ты знаешь, я почти верю тебе, я действительно хотел бы  верить.  Но
только второй партнер уже объяснил, что это не ее дело, кто он и  откуда
приехал.
   Я помедлил, прежде чем  ответить.  Сейчас  я  мог  бы  изменить  свои
показания, согласиться с показаниями  Уолтера.  Возможно,  это  было  бы
самое лучшее. Но, не предусмотрев такого варианта  с  самого  начала,  я
попал в положение, когда отступление было уже невозможно. Я не мог пойти
на попятную, даже если бы и захотел.
   - Ну? - спросил он.
   - Уолтер более умный, чем я. Он, вероятно, не хотел, чтобы Джерри его
избил.
   Он обдумал сказанное мною, скривил губы и  так  нахмурил  брови,  что
почти не было видно глаз.  Он  перебирал  документы  и  некоторое  время
спустя произнес:
   - Но почему она соврала? Какова была причина?
   Был ли он искренен? Я следил за ним, стараясь  понять,  и  постепенно
паническое спокойствие рассеивалось, и я снова мог соображать.  Наблюдая
за ним, я думал: "Он  просто  лицемер,  страдающий  от  комплекса  вины,
больше ничего. И какова будет его защитная реакция, как он  сможет  себя
простить?"
   Если я этого не сделаю, то сделает кто-нибудь другой. А человеку надо
зарабатывать на жизнь.
   Что все это для него означало? Я чуть не засмеялся,  когда  вспомнил,
что минуту назад я на самом деле собирался его убить.
   Он секунду смотрел на меня, затем сказал:
   - Подожди здесь. Я вернусь через минуту.
   Я отвернулся от него.
   Он вышел, тяжело ступая, и закрыл за собой дверь. Я закурил сигарету,
и у нее был отвратительный вкус. Я не спал уже не помню сколько времени,
и с самого утра у меня не  было  ни  крошки  во  рту.  Я  скорчился,  но
продолжал курить, с трудом ухитряясь ни о  чем  не  думать,  а  докурив,
положил окурок в пепельницу.
   И в этот самый момент дверь открылась и вошел Уиллик.
   - Вы свободны, можете идти, - с  ходу  объявил  он.  -  Ваши  вещи  у
дежурного на входе. Здесь с вами хочет поговорить репортер.
   Я с любопытством взглянул на него:
   - Да неужели?
   - Я бы на вашем месте не стал особенно распространяться перед ней.
   - Перед ней?
   - Она ждет вас в офисе внизу, если вы захотите с ней говорить.
   - Я бы хотел с ней поговорить.
   Я был свободен. Самого страшного  удалось  избежать.  Меня  наполнила
какая-то сумасшедшая радость. Чем дольше я находился под  подозрением  в
этом здании, тем более неуправляемыми  становились  мои  чувства  и  тем
более сумбурными.
   Уиллик что-то проворчал себе под нос и пропустил меня  в  коридор.  Я
шел за ним вниз по лестнице на первый этаж. Он указал на дверь и сказал:
   - Сюда.
   Я задумался над тем, что скажу ей, этой девушке-репортеру, и  у  меня
снова резко испортилось настроение. Я начал злиться,  и  злость  грозила
перерасти в ярость. Мне хотелось сказать Уиллику на прощанье  что-нибудь
этакое, ехидное. Но в последний момент забыл об этом и расстался с  ним,
не сказав ни слова.

Глава 8

   Как только я увидел ее, девушку-репортера, я сразу же узнал ее, но не
мог вспомнить, где и когда с ней встречался. Ей было лет девятнадцать  -
двадцать, она была элегантна  и  красива,  разве  что  красота  ее  была
чуть-чуть вызывающей или чрезмерно броской.  Черные  волосы  подстрижены
коротко, по последней моде, и уложены волнами. Глаза  слегка  подведены.
На ней был темно-синий костюм с узкой длинной юбкой и  коротким  жакетом
поверх белой блузки. На ногах - чулки и черные туфли на высоком каблуке.
   Она стояла возле окна у дальнего конца  длинного  деревянного  стола.
Кроме этого стола и простых деревянных стульев по обе его стороны, здесь
никакой другой мебели не было. Когда я вошел, она обернулась и пошла мне
навстречу с характерной для ее профессии холодной  улыбкой.  Она  обошла
стол и протянула мне тонкую белую руку жестом, достойным Одри Хепберн.
   - Здравствуйте. Я Сондра Флейш из "Путеводной звезды".
   Моя рука застыла в воздухе.
   - Флейш? Улыбка стала шире.
   - Да, он мой папа. Но я не работаю у него. Я  работаю  в  "Путеводной
звезде". И тогда я вспомнил:
   - Да, ну конечно же...
   Тоненькие брови поползли вверх.
   - Простите? - Ее протянутая мне рука тоже застыла в воздухе.
   - Вы учитесь в Монекийском колледже?
   Она опять улыбнулась, но сейчас в ее улыбке сквозило удивление.
   - Да. Учусь.
   - Я тоже там учусь.
   Улыбка погасла, и на лице отразилось разочарование.
   - Вы учитесь?
   - Ну, конечно, учусь. Минутку, я покажу вам свою зачетку. -  Я  полез
было в карман, но вспомнил, что они отобрали  ее  у  меня.  -  Подождите
минуту, я только возьму у дежурного свой бумажник.
   - Ну, что вы, - поспешно сказала она, - я верю вам на слово.
   Я смотрел на нее и улыбался как дурак, затем уселся за стол.
   Мне не пришло в голову связывать фамилию управляющего с Сондрой Флейш
прежде всего потому, что в колледже я, в сущности, ее не знал. Она  была
известна тем, что вела колонку в  "Индейце",  газете  колледжа,  поэтому
приходилось не раз слышать о ней и  даже  встречать  ее  в  студенческом
городке. Но мы не  были  знакомы,  потому  что  она  водила  компанию  с
богатыми студентами, а я с седеющими ветеранами, и наши пути никогда  не
пересекались.
   Но теперь, при весьма странных обстоятельствах,  мы  в  конце  концов
познакомились, и я смотрел на нее  как  на  старого  друга.  Знакомое  -
весьма отдаленно - лицо возбудило  во  мне  воспоминания  о  нормальном,
духовном мире, который мне был близок и  дорог,  а  Сондра  олицетворяла
этот мир. И сейчас я просто сидел и смотрел на нее.
   По-моему, ей нравилось, что я любуюсь ею. Она снова улыбнулась уже не
заученной профессиональной улыбкой, а просто  тепло,  по-человечески,  а
потом села напротив меня.
   - Вы удивили меня, - сказала она. - Я не ожидала встретить  соученика
в нашей местной Бастилии.
   - Я и сам не ожидал очутиться здесь, - сказал я. - Но какого..,  что,
скажите, Бога ради, вы делаете здесь?
   - Прохожу полугодичную практику, - сказала она. - Папа хочет, чтобы я
проводила дома хотя бы часть времени, и поэтому я здесь. У меня  степень
магистра по журналистике, так что эти полгода стажируюсь  в  "Путеводной
звезде". - Она улыбнулась и пожала плечами. - Это не  "Нью-Йорк  тайме",
конечно, но, думаю, с этим можно повременить до окончания колледжа.
   - Господи, - сказал я. Я и вправду сказал "Господи".  -  После  всего
этого г.., всего этого абсурда, который я пережил, вы просто услада  для
моих больных глаз.., в буквальном смысле слова... И больной  челюсти,  -
добавил я, поглаживая себя по лицу, там, где  особенно  остро  ощущалась
"зубная боль".
   Сондра нахмурилась.
   - Вы хотите сказать, что они вас били?
   - "Били" - не то слово.
   Из большой черной  сумки,  висевшей  у  нее  на  плече,  она  достала
карандаш и блокнот для стенографирования.
   - Сейчас вы все мне расскажете, - сказала она.  Я  так  и  сделал.  Я
рассказал ей о своей работе, о письме Чарлза Гамильтона и обо всем,  что
последовало за ним, когда мы приехали  в  Уиттберг.  Она  делала  записи
скорописью, задавая попутно вопросы, уточняя подробности,  и  все  время
слушала меня с серьезным,  а  порой  со  взволнованным  видом.  Когда  я
закончил свой рассказ, она  быстро  пролистала  свои  заметки,  а  затем
сказала:
   - Это ужасно, Пол. Я никогда не думала, что  полиция  в  этом  городе
может быть такой злобной, и  я  не  могу  поверить,  что  это  мой  папа
приказал им действовать таким образом. Должно быть, они  действовали  по
собственной инициативе, и если думали, что это понравится моему папе, то
глубоко ошибались. Я расскажу ему об этом, поверьте мне,  и  поговорю  с
редактором,  чтобы  мою  статью  поместили  на  первой   полосе.   Ждите
сегодняшнего вечернего выпуска. Им это не сойдет с  рук,  Пол,  поверьте
мне.
   - Хотелось бы надеяться.
   - Им не удастся отвертеться. - Она поднялась,  очень  молодая,  очень
решительная и очень красивая. - Вот увидите. Вы возвращаетесь в мотель?
   - Скорее всего, да.
   - Я вам туда позвоню. Мы доберемся до самой сути. - Говоря  это,  она
подошла и протянула мне руку, и на этот раз я ее  пожал.  -  Именно  для
этого существуют репортеры, - сказала она. - Чтобы  доносить  до  народа
правду.
   Я улыбнулся ее убежденности.
   - Вот уж мы им зададим, - шутливо заметил я.
   - Держу пари, что зададим. - Она крепко пожала мне  руку.  -  Бегу  в
редакцию, чтобы успеть подготовить материал к вечернему выпуску.
   - Правильно.
   - Я позвоню вам. Пол.
   - Хорошо.
   Мы вышли в вестибюль, и я  проводил  ее  до  входной  двери,  где  на
высокой платформе у самой массивной дубовой двери сидел мужчина в  форме
с нашивками на рукавах. Там мы снова  обменялись  рукопожатиями,  и  она
снова пообещала позвонить. А я поспешил за своим бумажником.
   - Я Пол Стендиш, - сказала я дежурному. - У вас мой бумажник.
   - Совершенно верно. - Он протянул мне пакет со словами:
   - Проверьте содержимое, напишите вот здесь, что все получили в полной
сохранности, и поставьте свою подпись.
   Поскольку  все  действительно  было  в  целости  и   сохранности,   я
подтвердил это в соответствующей  форме,  потом  надел  ремень,  вдел  в
ботинки шнурки  и  убрал  бумажник  в  карман.  Затем  снова  подошел  к
дежурному:
   - Я хочу поговорить с моим другом, Уолтером Килли.
   - Время для посещения - с двух до трех.
   - Время посещения? Он арестован?
   - Вы сможете поговорить с ним в любое время с двух до трех.
   - Но ведь.., разве они его не отпустили? Меня же отпустили.
   - Мне это не известно, - сказал он. - Время посещения с двух до трех.
   - Я подожду, - сказал я. Он пожал плечами:
   - Как хотите.
   У противоположной стены была скамья. Я подошел к ней и  сел.  Большие
часы над головой дежурного показывали шесть двадцать.
   Уже  наступило  утро,  и,  следовательно,  я  провел  в  этом  здании
двенадцать часов. Я закурил сигарету и поерзал, устраиваясь поудобнее на
скамье, готовый провести здесь еще двенадцать часов. Мне надо поговорить
с Уолтером, понять, что происходит и что мне следует  делать  дальше.  В
этой игре я был всего лишь  любителем  и  без  Уолтера  был  обречен  на
проигрыш.
   Без двадцати пяти минут семь  из  глубины  здания  показался  Джерри.
Ленивой походкой он приблизился ко мне и с ухмылкой проговорил: