и образовывали как бы решетку  на  склоне  холма,  улицы,
обозначенные номерами, уходили вдаль вплоть до Двенадцатой, а поперечные
были  обозначены  именами:  Сара-стрит,  Уильям-стрит,   Фредерик-стрит,
Мерилин-стрит, и не составляло большого труда  догадаться,  что  названы
они в честь членов семьи Макинтайр.
   К Четвертой улице склон становился таким крутым, что люди, живущие на
верхней ее части, могли  видеть  из  своих  окон  крыши  домов,  стоящих
напротив; перед ними открывалась панорама всего города. Те, кто  жил  на
нижней части улицы, любовались этим видом из окна своей кухни.
   Торговец алюминиевыми тентами  побывал  в  квартале  с  четырехсотыми
номерами домов на Четвертой улице, между Джордж-стрит и  Катерина-стрит,
и проданные им тенты были преимущественно розовыми.  В  доме  номер  426
купили комплект из двух тентов,  один  для  двери,  другой  -  для  окна
гостиной. Находясь выше этого дома, на улице,  я  предположил,  что  был
закуплен и третий тент, чтобы затенять вид из кухни на панораму города.
   Уолтер припарковал автомобиль  у  дома,  и  мы  спустились  по  шести
бетонным ступеням от тротуара до двери. Между изгородью и входом  в  дом
газон круто уходил вниз, и Гамильтон или его жена любовно  соорудили  на
лужайке альпийскую горку. Дорожка пролегала вдоль дома и сворачивала  за
угол. Как и у всех домов в округе, гаража не было, да и места  для  него
не оставалось.
   Уолтер взял с собой  портфель,  и,  когда  он  позвонил  в  дверь,  я
внезапно почувствовал себя коммивояжером. Настоящим, а не из  анекдотов.
Я обратил внимание на то, что большинство парадных дверей в этом  районе
были заперты, точно так же, как и эта, в то время как в районе  обитания
средних классов их обычно держали открытыми.
   Через  минуту  дверь  отворилась  и  нас  оглушил   неистовый   рокот
авиационных моторов. Невысокая  усталая  женщина  в  цветастом  ситцевом
платье и цветастом же переднике, но совершенно не подходящем  платью  по
расцветке, недоверчиво взирала на  нас  сквозь  противомоскитную  сетку,
затягивающую  дверной  проем.  В  центре  дверного  проема   красовалась
металлическая буква "Г".
   - Чего изволите? - спросила она.
   - Доброе утро, миссис Гамильтон, - сказал Уолтер. - Ваш муж  дома?  -
Его деловая маска была тут как тут, и меня поразила ее очевидная фальшь.
   - Он на работе, - ответила женщина и, взглянув на  портфель  Уолтера,
спросила:
   - В связи с чем он вам понадобился?
   - Мы из профсоюза АСИТПКР, миссис  Гамильтон.  Ваш  муж  прислал  нам
письмо несколько...
   - Входите! -  На  ее  лице  появилось  испуганное,  почти  паническое
выражение, она бросила взгляд на пустынный тротуар у  нас  за  спиной  и
открыла дверь. - Входите! Входите! Быстрей!
   Уолтер шагнул через порог, его деловая улыбка сменилась удивлением, а
я последовал за ним. Внутри покрытая  ковровой  дорожкой  лестница  вела
вниз, в узкий, заставленный мебелью сумрачный коридор с  темными  обоями
на стенах и того же тона ковровым покрытием; на стене висело  зеркало  в
черной раме. Из открытой двери кухни в дальнем конце  коридора  проникал
отсвет солнечных лучей. Рядом с  лестницей  стена  была  оклеена  обоями
кремового цвета, светлая лакированная дверь закрыта.
   Женщина повела нас направо через занавешенный арочный проем. Внезапно
раздалась пулеметная очередь, перекрывающая несмолкающий рев авиационных
моторов. Мы очутились в маленькой  квадратной  гостиной,  загроможденной
темной мебелью. В углу стоял старый телевизор с маленьким экраном, а  на
нем розочка в вазочке. Из динамика доносились грохот и крики, на  экране
мелькали трудно различимые картины боя. На  стене  над  кушеткой  висела
написанная сепией картина: "Возвращение с Голгофы".
   Женщина прошла вперед и выключила телевизор, и мне вдруг  показалось,
что на меня навалилась тишина. Она обернулась; теперь, когда мы  были  в
доме, ее беспокойство немного улеглось.
   - Я хочу, чтобы вы оставили  моего  мужа  в  покое,  -  сказала  она.
Выражение ее лица и голос выдавали злость и тревогу.  Обращалась  она  к
Уолтеру, правильно угадав в нем главного, а во мне помощника.
   Не думаю, что Уолтер  ожидал  подобной  реакции;  я-то  уж  точно  не
ожидал. Я смотрел на  него,  с  нетерпением  ожидая,  что  же  последует
дальше.
   Он отреагировал, как и подобает деловому человеку:
   - Миссис Гамильтон, ваш муж просил нас...
   - Он не должен был этого делать. Я ему сказала,  чтобы  он  не  делал
этого.
   - Но как бы то ни было, он сделал  это.  -  Уолтер  пожал  плечами  и
вежливо улыбнулся. - И мы приехали побеседовать с ним, а не с вами.
   - А я говорю вам, оставьте его в покое! Он не  знает,  что...  -  Она
беспомощно огляделась по сторонам, словно хотела что-то  нам  объяснить,
но не знала как. - Чаку сорок три года, - сказала она.  -  На  войне  он
лишился мизинца на левой руке. Нет, не то. - Женщина в смятении  провела
рукой по волосам. - Он ожесточенный человек, мистер...
   - Килли.
   - Чак считает, что весь мир несправедлив к нему. Все, что  он  имеет,
его не устраивает, все не такое, как он хотел. Палец, работа, этот  дом.
Я... Нет, я не то чтобы осуждала... -  Миссис  Гамильтон  отвернулась  в
смятении, снова беспомощно оглядывая комнату. - Вот, -  сказала  она,  -
хочу показать вам... - Она подошла к маленькому цилиндрическому  столику
справа от продавленной кушетки. На ней стояла  настольная  лампа,  белый
фарфоровый кролик с  растущим  у  него  на  спине  пучком  травы,  белая
потрепанная  кукла  и  фотография  в  рамке.  Она  взяла  фотографию   -
черно-белый снимок восемь на десять на глянцевой бумаге под стеклом, - и
протянула ее Уолтеру. - Видите его?  Можете  разглядеть,  что  он  собой
представляет?
   Я взглянул на фотографию через плечо  Уолтера.  Мужчина  в  армейской
форме, на фоне старинного замка. С застывшей  гордой  улыбкой  на  лице,
руки в карманах, ноги слегка расставлены, на голове  -  военная  фуражка
набекрень. Молодой, счастливый и самоуверенный мужчина. Я бы назвал  его
красивым и уж во всяком случае не лишенным некоего грубоватого обаяния.
   - Снимок сделан в Англии,  -  объяснила  миссис  Гамильтон.  -  Более
двадцати лет тому назад. До того как  он  потерял  палец,  до  того  как
понял, что все его планы... До  того,  как  все  пошло  у  него  прахом.
Постойте,  я  хочу  показать  вам...  Подождите,   пожалуйста.   -   Она
направилась к двери, затем остановилась и сказала:
   - Я хочу, чтобы вы поняли.
   Она вышла из комнаты, и я посмотрел на Уолтера. Он  покачал  головой,
пожал плечами и молча поставил фото на  место.  Тем  временем  вернулась
миссис Гамильтон с маленьким фотоснимком в руке.
   - Чак  не  знает  о  нем,  -  сказала  она.  -  Теперь  он  не  любит
фотографироваться. Вот только эта одна  фотография  и  есть.  -  Женщина
передала снимок Уолтеру. - Чак теперь такой.  Мой  брат  сфотографировал
его в прошлом году.
   Я снова заглянул через плечо Уолтера и  на  этот  раз  увидел  Чарлза
Гамильтона в профиль. Снимок был сделан  на  природе,  видимо  во  время
какого-то пикника. На переднем плане за одним из  столиков  сидел  Чарлз
Гамильтон. Локтем одной руки он опирался о стол, а другой рукой  обнимал
смеющуюся грудастую девушку с невыразительным лицом. На Гамильтоне  была
рубашка поло с  короткими  рукавами,  он  слегка  наклонился  вперед,  с
улыбкой глядя куда-то в сторону. Его обнаженные руки были жилистыми, что
свидетельствовало о его незаурядной физической силе, на плече  виднелась
татуировка, которую невозможно было  рассмотреть.  В  углу  рта  у  него
торчала  сигарета,  и  видимый  на  снимке  глаз  был   прищурен   из-за
поднимающегося от нее дыма.
   Это был тот же  самый  человек,  только  сорока  трех  лет,  то  есть
двадцать лет спустя после того военного снимка. В повороте его головы  и
развороте плеч все еще чувствовалась самоуверенность,  на  губах  играла
все та же гордая усмешка, но следует признать, что теперь в  ней  слегка
ощущалась горечь. Глядя на фотографию, я думал о том, что он никогда  не
расстанется  со  своими   мечтами   и   представлением   о   собственном
предназначении, так хорошо запечатленными на первой фотографии,  что  он
по-прежнему молод и таким останется до конца дней.
   - Вы видите? - спросила нас миссис Гамильтон. -  Вы  видите,  что  он
собой представляет?
   - Мне хотелось бы поговорить о нем с кем-нибудь,  кто  его  знает,  -
сказал вместо ответа Уолтер.
   Миссис Гамильтон взяла протянутый ей снимок.
   - Он все еще очень красив, - сказала она, - и очень силен. Но  все  у
него идет не так, как надо. - Женщина взглянула на Уолтера:
   - У нас есть автомобиль марки "де сото". Муж ненавидит его и говорит:
"Они уже больше не выпускают эти проклятые штуковины". А  до  этого  был
"хадсон". Обе они попали к нам из  третьих  или  четвертых  рук,  и  ему
приходится  парковать  ее  снаружи,  за  поворотом,  он...  Дело  не   в
профсоюзе,  вы  понимаете?  Так  уж  у  него  складывается   жизнь.   Не
обманывайте его, мистер Килли, пожалуйста.
   Она была близка к  тому,  чтобы  рассказать  нам  о  его  супружеской
неверности, но достаточно было второй фотографии и комментария по поводу
ее, мол, он во всем разочаровался. Она старалась всячески ему помочь.
   - Почему он написал нам, миссис Гамильтон? - спросил я. Мне казалось,
что, если бы словесный  портрет  Чака  был  правдивым,  он  не  смог  бы
написать то письмо.
   - Старик Макинтайр, - сказала она, - много чего  наобещал  Чаку.  Они
ладили между собой, и, я думаю, Чак нравился ему  больше,  чем  кто-либо
другой. Но он наобещал ему всего, или, вернее, Чаку обещания всего  лишь
померещились, а сам взял и умер. Новый же начальник, этот мистер  Флейш,
ничего не слышал о Чаке. Чак ходил в контору по пятницам и,  я  полагаю,
уже видел себя работающим в ней. Но теперь у него  не  осталось  никаких
шансов получить эту работу.
   - Миссис Гамильтон, мне кажется, вы не понимаете, что мы с Полом... -
начал Уолтер.
   - Вам кажется, что я не понимаю? Чак - разочарованный человек, мистер
Килли, злой, разочарованный человек, и ему наплевать на риск, потому что
у него нет ничего, чем он дорожил бы. Куда порядочнее было  бы  с  вашей
стороны не.., не использовать его.
   - Письмо подписали двадцать пять человек, - вежливо возразил  Уолтер,
- и было бы нечестно по отношению к ним...
   - Было бы нечестно по отношению к Чаку! Вы не понимаете... Не думаете
же вы... - Она замолчала, ловя ртом воздух и стараясь взять себя в руки.
- Вы полагаете, что сможете победить? Надеетесь забрать что-либо у  тех,
кто сейчас всем этим управляет? Я тысячу раз ему говорила, я умоляла его
не посылать вам то первое письмо, но, когда пришел  ваш  ответ,  убедить
его в чем-либо стало и вовсе невозможно.  Ничего  путного  из  этого  не
выйдет, вы только причините  неприятности  Чаку  и  всем,  кто  подписал
письмо. Но в первую очередь Чаку. Но повторяю, ничего хорошего из  этого
не получится, вы это понимаете?
   - Мне  жаль...  -  сказал  Уолтер,  и  слова  его  прозвучали  как-то
неуверенно.
   Я понял, что он  думает  о  чем-то  еще.  Предполагалось,  что  здесь
создалась идеальная ситуация и рабочие будут бросать розы к нашим ногам.
Именно поэтому он взял меня  с  собой.  Но  поведение  миссис  Гамильтон
нарушало ту картину, которую он себе нарисовал.
   Уолтер поднял портфель и сказал:
   - Мне жаль, но у меня нет выбора. Я тоже служащий, миссис  Гамильтон,
и должен по крайней мере поговорить с вашим мужем и с некоторыми из тех,
кто поставил свои подписи. Если после  этого  окажется,  что  почва  для
национального профсоюза еще не подготовлена, мы вернемся в  Вашингтон  и
обо всем доложим. Это честно?
   - Если они увидят, что вы с ним разговариваете...
   - Кто они, миссис Гамильтон?
   Она нахмурилась и взглянула на занавешенное окно.
   - Я не знаю. Кто-нибудь. Вообще кто-нибудь. Уолтер вздохнул.  Он  был
убежден, что находится в наилучшей  форме  -  физической,  умственной  и
эмоциональной. И если люди не поддавались его воздействию, они рано  или
поздно начинали действовать ему на нервы, от досады он  терял  терпение.
Миссис Гамильтон с ее фотографиями и смутными страхами была эмоционально
ослаблена, она дала волю чувствам.
   - Во сколько мистер Гамильтон приходит  домой?  -  спросил  он  более
сухим, чем прежде, тоном.
   Женщина так сильно стиснула в руках фотографию, что та смялась.
   - Так вы не оставите нас в покое?
   - Мы не можем этого сделать. - Уолтер вздохнул и покачал головой. - Я
уже объяснил почему. Так во  сколько  ваш  муж  приходит  домой,  миссис
Гамильтон?
   - А что, если я вам не скажу?
   - Тогда мы будем ждать снаружи, в машине.
   - Нет! Пожалуйста!
   - Так, может быть, он сам придет к нам? Тогда ваши соседи  ничего  не
узнают. - Замешательство заставило меня предложить что угодно,  лишь  бы
прекратить этот неловкий и бесполезный разговор.
   Уолтер бросил взгляд в мою сторону, улыбнулся и кивнул.
   - Хорошая идея, -  похвалил  он  и,  обращаясь  к  миссис  Гамильтон,
добавил:
   - Мы остановились в мотеле "Уиттберг", на  Харпер-бульваре.  Пробудем
там до семи. Если ваш муж не будет против, мы поговорим с ним там.
   - Но я не хочу, чтобы вы вообще говорили с моим мужем.
   - Мы должны. - Уолтер  двинулся  было  к  выходу,  но  остановился  и
сказал:
   - Если его не будет до семи, мы вернемся и поговорим с ним  здесь.  -
И, обращаясь уже ко мне, добавил:
   - Пошли, Пол.
   Хозяйка  дома  хранила  каменное  выражение  лица.  Потупившись,  она
разглаживала помятую фотографию. Я замешкался и пробормотал:
   - Рад был знакомству, -  а  затем,  когда  до  меня  дошла  ужасающая
нелепость этой формулы вежливости, поспешил за Уолтером Мы сели в машину
и поехали  в  гостиницу.  Уолтер  молчал.  Когда  позади  осталась  пара
кварталов, я произнес:
   - Что вы обо всем этом думаете, Уолтер?
   - Не знаю, - покачал он головой. - Скорее всего, она просто  вздорная
жена, которой на каждом шагу мерещатся неприятности, но точно не знаю.
   - Она, казалось, пришла в ужас от встречи с нами, вы не заметили?
   - Заметил.
   Мы остановились на перекрестке у подножия холма, и Уолтер взглянул на
меня усмехнувшись.
   - Если это действительно один из "карманных городов",  мы  отправимся
назад в Вашингтон быстрее, чем вы сможете произнести  "Тафт-Хартли".  Мы
здесь не для того, чтобы стать героями-мучениками. Пол.
   - Вы действительно так думаете? "Карманный город"?
   - Не знаю. Да это и не имеет значения.  Я  повидал  подобные  города,
которые живут  только  за  счет  фабрики,  как  здесь.  Такие  городишки
составляют половину  всех  городов  страны.  Фабрикой  обычно  управляет
настоящий сукин сын,  который  желает  управлять  и  всем  городом.  Ему
подвластны газета и радиостанция, шеф полиции и священнослужитель,  банк
и супермаркет, больница и большинство частных домов. Если вы попадаете в
подобный город, то тут же разворачиваетесь и возвращаетесь домой.  Город
зачисляется в особую категорию, на нем как бы вывешивается этикетка.
   - Навешивается этикетка?
   - О, я забыл сказать вам об этом. - Зажегся зеленый  свет,  и  Уолтер
рванул через перекресток. - У нас есть служба, - сказал  он,  -  которая
следит за особо крупными предприятиями. Читает местные газеты и собирает
прочую информацию. Понимаете, "карманный город" - это пороховая бочка, и
рано или поздно она взрывается. Внезапно рабочие  осознают,  что  дальше
терпеть не могут. До  того  как  это  произойдет,  мы  ничего  не  можем
сделать, но в тот же момент,  когда  это  случается,  мы  посылаем  туда
летучий эскадрон, вооруженный листовками, и не успеет город  опомниться,
как все уже провернули. - Уолтер улыбнулся  и  подмигнул  мне.  -  Такую
"операцию" вам стоило бы понаблюдать.
   - Может быть, это удастся как раз здесь.
   - Ни за что в жизни. Я думаю, что в данном случае не город плохой,  а
плохая жена у Гамильтона. Но если  это  так,  мы  разберемся.  А  теперь
поехали в мотель и будем ждать Гамильтона.

Глава 4

   В  четверть  седьмого  раздался  стук  в  дверь.   Уолтер   сидел   в
единственном в номере кресле и читал книжку  в  бумажной  обложке,  а  я
растянулся  на  своей  кровати,  штудируя  брошюру  под  названием  "Что
представляет  собой  американский  профсоюз?".  Я  поспешно  соскочил  с
кровати и со словами "Я открою" бросился к двери.
   Уолтер засунул книжку в ящик тумбочки.
   В комнату вскочили двое мужчин с револьверами в руках, оттеснили меня
в сторону, а один из  них  закричал  Уолтеру,  стоящему  у  прикроватной
тумбочки:
   - Не двигаться! Стойте, где стоите!
   Никто еще никогда не направлял на  меня  оружия.  Я  смотрел  на  тот
револьвер, который был в руках ближнего ко  мне  типа,  и  мой  желудок,
казалось, сжался в комок, как  бы  стараясь  уменьшить  мишень,  а  ноги
начали дрожать. Внезапно у меня сделалось сухо во рту и на лбу  выступил
холодный пот.
   Уолтер с непроницаемым лицом медленно поднял руки над  головой,  и  я
сделал то же самое. У меня дрожали плечи, и казалось,  сейчас  я  упаду.
Мне и в голову не пришло строить предположения по поводу того,  кто  эти
люди и чего они от нас хотят. Я вообще ни  о  чем  не  думал,  а  просто
стоял, стараясь удержаться на ногах.
   В комнату вошел третий  мужчина,  лет  пятидесяти,  очень  высокий  и
мускулистый.  Его  квадратное  лицо  было  покрыто  шрамами,  а   из-под
сдвинутой на затылок шляпы выглядывал треугольник  седых  волос.  Как  и
первые двое, отличавшиеся от третьего разве что габаритами и  возрастом,
он был одет в помятый  костюм  и  белую  рубашку  с  одноцветным  черным
галстуком. Незнакомец оглядел меня, перевел взгляд на Уолтера и полез  в
задний карман брюк. Он извлек оттуда потертый бумажник  из  крокодиловой
кожи и распахнул его жестом, напоминающим способ, каким Уолтер  доставал
сигарету из пачки. Внутри бумажника был прикреплен значок и что-то вроде
удостоверения с фотографией. Он показал  нам  его  всего  на  мгновение,
захлопнул бумажник и снова убрал его в карман со словами:
   - Полиция. Обыщи их, Джерри! Один из его помощников спрятал револьвер
в кобуру под пиджаком и направился ко мне.
   - Ноги на ширину плеч! - приказал он.
   Я повиновался. Джерри обошел вокруг меня, ощупывая грудь, бока, спину
и живот, бедра и ноги. Потом то же самое он проделал с Уолтером.  И  все
это время его напарник продолжал держать нас  под  прицелом,  а  старший
закрыл дверь номера и стоял прислонившись к ней и, сложив руки на груди,
наблюдал за происходящим.
   Вскоре Джерри отрапортовал старшему:
   - Все в порядке.
   - Отлично. - Пожилой оглядел комнату и все,  что  в  ней  находилось,
помимо казенных вещей: три чемодана, стоявшие вдоль задней стены,  синий
мешок из  прачечной  у  двери  в  ванную,  портативную  пишущую  машинку
"Смит-Корона" на письменном столе, наши пиджаки, брошенные на кровати, и
несколько листовок и брошюр на прикроватной тумбочке, где я их  оставил.
Потом снова перевел взгляд на Уолтера. Меня уже не  удостаивал  взглядом
никто, в том числе и человек с револьвером.
   - Когда вы оба приехали в город? - спросил Уолтера пожилой.
   - Прошлой ночью.
   - Что вы тут делаете?
   - Мы представители... Можно нам опустить руки? Он нетерпеливо кивнул:
   - Опустите. Но только оставайтесь на своих местах.  Я  с  облегчением
опустил руки и почувствовал покалывание в кончиках пальцев, когда к  ним
прилила кровь. Я не отрывал глаз от лица Уолтера, по-прежнему совершенно
бесстрастного.
   -  Мы  представители   Американского   союза   инженерно-технического
персонала и квалифицированных рабочих. Пожилой нахмурился:
   - Это что - такой профсоюз?
   - Совершенно верно.
   - Что вы здесь делаете?
   -  Изучаем  проект  создания  своего  отделения  на  местной  обувной
фабрике.
   Все трое переглянулись между собой, а пожилой удивленно поднял брови.
Затем, обращаясь