ть...
   -  Тебе  нельзя,  -  испугалась  я,  -  у  тебя  память   не   до   конца
восстановилась.
   - Нет, ты слушай, слушай. - Я  начинала  понемногу  узнавать  Парамонова,
которого когда-то любила. Тому упрямства было не занимать. - Слушай, я  буду
рассказывать кратко,  но  по  порядку...  Не  знаю,  когда  это  началось...
Наверное,  тогда,  когда  я  окончательно  понял,  что   наши   расчеты   не
оправдались. Я тебе не рассказывал, но в одной из экспедиций мы с  Аликом...
Черт, у меня до сих в голове все перепутано. Вообще-то Нас  было  трое,  еще
Игорь Бражников. Короче, это была  наша  совместная  идея,  если  можно  так
сказать. В той же экспедиции, в Новохатске, Игорь трагически погиб, сорвался
с нефтяной вышки. - Парамонов  перестал  бесконечно  сбиваться  и  заговорил
быстро, даже очень быстро, словно опасаясь, что самая главная мысль все-таки
ускользнет от него. - Мы с Аликом поклялись довести все до конца, но  у  нас
не получалось. А потом он взял и женился, ну  и  начались  у  него  семейные
радости, короче, не до работы. Я назло укатил в Ульяновск, что было там,  ты
знаешь, я же тебе писал...
   Когда речь зашла о письмах, я заволновалась, но перебивать его не  стала,
пусть выскажется, для него это очень важно,  может,  даже  важнее,  чем  для
меня.
   - Ну вот, - продолжал Парамонов, - а потом  вышла  оказия  перебраться  в
Штаты. Короче говоря, утек я туда вместе  с  мозгами.  И  хорошо  устроился,
условия  для  работы  зашибенные,  фундаментальные  науки  у   них   отлично
финансируются, опять же в душу никто не лезет со всякой дурью. Я  там  много
чего наворочал,  но  при  этом  и  нашу  идейку  не  забывал.  Провел  много
экспериментов, расчетов... Ты знаешь, оказалось, что это все-таки утопия,  а
так, черт возьми, хотелось осчастливить все человечество... Ну и когда я это
понял, меня такая тоска обуяла, ты не  можешь  себе  представить.  Надо  же,
думаю, десять лет жизни коту под хвост. И ты только не смейся, - он  зыркнул
на меня смущенными, почти детскими глазами, - так захотелось  тебя  увидеть.
Потому что никто меня так не любил, только ты. - Он  уставился  в  окно,  за
которым кружила декабрьская  метель.  -  Что,  скажешь,  мелодрама,  дешевые
штучки?
   Я только покачала головой. А  Парамонов  с  размаху  хлопнул  кулаком  по
подушке:
   - Не поверишь, но я так  отчетливо  увидел,  как  ты  стоишь  под  окнами
физического корпуса ищешь меня. Стоишь и ждешь, а я  в  это  время  воровато
выглядываю из окошка: ушла или нет?  И  мне  так  захотелось  тебя  увидеть.
Впрочем, это еще в Ульяновске началось,  там  я  стал  эти  дурацкие  письма
писать. Писал, но не отправлял... Мне не хотелось, чтобы это кончилось,  как
у Алика, - бытом, дрязгами... У меня ведь была идея. Идея! И я не имел права
ее загубить на корню.
   Теперь уже я не удержалась от вопроса, буквально прикипевшего к языку:
   - Те письма, что я в конце концов получила, они...
   - Ну да, да, - подхватил  Парамонов,  -  они  те  самые.  Я  их  писал  в
Ульяновске, а потом таскал с собой  все  десять  лет  и  в  Россию  с  собой
захватил...  Это,  конечно,  детский   сад,   но   я   собирался   их   тебе
продемонстрировать,  чтобы  доказать,  как  я  в  действительности  к   тебе
относился. С этими письмами я притащился на твою старую квартиру, узнал, что
ты там больше не живешь... Выяснил твой новый адрес и туда заявился  с  ними
же, но тебя не было дома, и я оставил записку.
   - Но не пришел, - отозвалась я эхом.
   - Да я собирался прийти и пришел бы, если бы не стал  искать  Алика...  Я
ведь когда из Штатов ехал, у меня план был: встретиться с  тобой,  Аликом  и
съездить в Новохатск, ну, туда, где  Игорь  погиб.  А  тот  день  был  такой
суматошный... Сначала ко мне в гостиницу какой-то тип пришел, толстый  такой
и лысый. И понес такую чушь, про мое якобы открытие. Я ему говорю: чушь  все
это, блеф. А он в  ответ:  и  плевать,  главное,  деньги  заработать  можно,
продать технологию каким-то людям. Помню,  он  все  повторял:  пятьдесят  на
пятьдесят...
   Боже, так ведь это он про Палтуса! Значит, Сомов был прав, утверждая, что
эту кашу заварил старый проходимец.
   А Парамонов продолжал:
   - Короче, я его прогнал, конечно, а потом пошел  к  Алику  домой.  Но  ни
Алика, ни его жену не застал, а соседи сказали, что  он  теперь  бомжует,  а
один подсказал, что он на свалке обретается, ну, и где эта свалка. Короче, я
туда и отправился, думал, что до вечера вернусь в Москву, уже  с  Аликом,  а
там... Алика я не нашел, зато какие-то камуфлированные обезьяны меня там так
отдубасили, что...
   - Не стоит об этом, - возразила я, - я и так все знаю.
   Но Парамонов уже не мог остановиться:
   - А потом у меня в голове  все  переклинило.  Так  получилось,  что  весь
американский период жизни как бы отошел на второй план,  точнее,  он  вообще
перестал существовать.  Ну,  после  того  как  они,  эти  милиционеры,  меня
выбросили, у меня при себе ничего не осталось, кроме писем. Я помнил  только
одно: мне нужно съездить в Новохатск, а потом вернуться к тебе. Деньги они у
меня отняли, про те, что остались в гостинице, я совершенно забыл, добирался
до Новохатска на перекладных, кажется, продал что-то из одежды... Я был  как
в сумерках, когда эти письма отправлял, но там все  правда,  правда,  как  и
десять лет назад. Ты мне веришь?
   - Верю, - кивнула я, прислушалась к себе, и вот что я поняла:  его  слова
были мне приятны, больше того, они мне льстили, но и только. Сердце мое  уже
не отбивало привычной чечетки, просто  исправно  качало  кровь,  как  ему  и
положено.
   - Сейчас я скажу одну вещь, сейчас... - заволновался Парамонов, а это ему
было совершенно противопоказано. - Только прошу тебя, не  смейся.  Наверное,
это прозвучит банально, но, собираясь  осчастливить  человечество,  начинать
нужно с себя. Как ты думаешь, у меня это получится?
   - Конечно, получится, - пообещала я. Если я приврала, то самую малость.